По материалам прессы конца 1980-х годов – о судьбе Олега Михайловича Сенина, пришедшего к Богу через радикальный марксизм и лагеря…

Поздним летом и осенью 1969 года, в старом поволжском городе, к имени которого в свое время поэт навечно прилепил противное словечко «глушь» — словом, в Саратове была произведена серия хорошо подготовленных арестов. Не все теперь помнят это событие, потому что далеко не все и знали. Но что не помнят отдельные люди, то все-таки помнит молва. Вот и здесь, в конcерваторско-университетском областном центре, молва жива. С течением времени она, правда, отсеяла как имена, так и несущественные (для молвы же) подробности и теперь в кристаллизованном виде преподносит ту беду так: «Студенты собирались и изучали Ленина и были за это посажены как антисоветчики». Звучит более чем нелепо. Но ведь что-то за этим было? Было. А если было, то и должно быть обнародовано как часть отечественной истории.

Заранее прошу прощения у читателей за то, что буду опираться в своем рассказе в основном лишь на личные впечатления от бесед с отсидевшими, поскольку «дело», хранящееся в архиве госбезопасности, не было мне показано по соображениям гостайны даже после официального запроса редакции. Из всех документов я располагаю лишь копией приговора — да ведь и там много сказано. Этой пачки машинописных листов с лихвой хватило бывшим студентам, бывшим пяти комсомольцам Олегу Сенину, Виктору Боброву, Александру Романову, Дмитрию Куликову, Михаилу Фокееву и бывшему коммунисту Валентину Кирикову для того, чтобы «получить срока» от трех лет лишения свободы (Фокееву) до семи лишения и двух ссылки (Сенину). Копию приговора хранит, кажется, каждый из группы. Теперь, с течением времени и в основном благодаря перестройке, сей желтеющий документ из судебного постепенно превращается в исторический.

Началось обыкновенно — с книг. Причем с обыкновенных же, которые в любой библиотеке у нас даже стоят в открытом доступе: читай — не хочу. О, они очень хотели читать Ленина! И очень хотели, чтобы его читали другие. Олег Сенин, отличник из отличников в Саратовском юридическом институте, все приставал к мало-мальски неординарным, способным мыслить сокурсникам: читайте, читайте Ленина, причем внимательно. Впрочем, послушаем его тогдашнего единомышленника Валентина Кирикова:

«Сенин был в институте человеком заметным, хотя к этому особо и не стремился. Но вставал каждый день в шесть утра, принимал холодный душ (старался подражать Рахметову) и каждый день безвылазно сидел в библиотеке. Он прочитал всего Маркса, все 55 томов Ленина, Поля Лафарга, Карла Каутского, всю библиотеку общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, произведения декабристов. Он, Сенин, на том этапе был супермарксистом. Судьи после поражались, как он цитировал Ленина, Маркса, Энгельса: том, страница, абзац — проверяли ведь».

...«Группа революционного коммунизма» — так стали называть себя объединившиеся молодые люди — к Ленину никаких претензий не предъявляла, ведь они хорошо знали все его произведения, его открытия и заблуждения, ход его мыслей. Они к окружающей жизни примеряли ленинские идеи, и, оказывалось, что «кремлевский мечтатель» при всей гениальности его мозга не мог предвидеть такого развития революции, партии, идеологии. Разбуженная мысль искала дня, расцвета, жизни, борьбы, противников, товарищей. Искала поддержки или возражения. Но где бы они взяли нечто современное, и острое, и жизненное, кроме как в подполье? В подполье и взяли.

Далее можно подряд цитировать приговор. Нет, вы не найдете здесь имен Маркса и Ленина, «Группа революционного коммунизма» от произведений классиков легко перешла к произведениям диссидентов (хотя такого слова в политическом словаре конца 60-х, по-моему, еще не было). Упоминается в приговоре и «политически вредная нелегальная литература» такого сорта: письмо Федора Раскольникова Сталину, письмо Солженицына к съезду советских писателей, выступления А. Синявского и Ю. Даниэля на суде. Изучали, перепечатывали, распространяли. Писали сами — о сталинизме, например; конспирировались: у каждого, чтоб подписаться под собственной нелегальной статьей, был псевдоним, а на улице, чтобы углядеть слежку, они завязывали шнурки на ботинках согласно вечной методике многообразного отечественного подполья.

Когда в августе 68-го года были введены в Чехословакию войска стран Варшавского Договора, члены группы отнюдь не поддерживали эту акцию.

...Огромная и скрупулезная работа борьбы с «мыслепреступниками» была, наконец, завершена. 16 января 1970 года судебная коллегия по уголовным делам Саратовского областного суда вынесла свой приговор. В 70-м году — по 70-й статье, в годовщину столетнего юбилея Ленина осудили и отправили в «столыпинских» вагонах группу поистине верных ленинцев в Мордовию, в Дубравлаг, включавший в себя пять режимных зон для особо опасных государственных преступников… С тех пор прошло два долгих десятилетия, насыщенных, казалось бы, невозможными для страны переменами. И вот я по заданию редакции отправилась из столицы в недалекую Тулу.

...Хорошее у нас нынешним годом бабье лето выдалось — пушкинское,   тютчевское,   ласковое,   хрустальное... Ах, как хотелось и среди людей найти эдакое-то благолепие, а то настолько уж надоела злая грызня в электричке, в автобусе, магазинах, да и по телевизору. И мне, не поверите, удалось. Словом, Тула. После стандартного пятиэтажного центра с вознесенной над площадью кубической, некоей даже ацтекской громадой обкома партии окраинные улицы кажутся замечательно красивыми. Вот и эта хороша. Дорога под горку приводит к речке, за ней зеленая луговая даль. Сады. Палисадники в цветах. Золотая осень. Нежное солнце. Звоню. Калитку в воротах открывает веселый, спортивного облика, мужчина, правда, в сильных очках. Здороваюсь и с удивлением спрашиваю:

- Олег Михайлович Сенин?

- Да. Проходите, пожалуйста.

Господи, как же я ошибалась. Думала, встречу изможденного, сурового мученика в хибаре. А тут... Прелестная жена Катюша, филолог. Дети есть. Радостное общение. Чистота и порядок. Книги, очень много книг. Магнитофоны. Но во всем: в речи, в самом построении фраз, в улыбках этой семьи — что-то неуловимо необычное.

Технику здесь держат, кстати, не для развлечения, а для работы. Олег Михайлович преподает, а поскольку у него очень слабое зрение, то читать ему нельзя, и он слушает записанное на пленку или ему читает жена.

Имя Сенина читателю уже знакомо — да, это о нем друзья юности говорили; супермарксист. Теперь уже бывший. И зрение, и страстный интерес к марксизму потерял Олег в Дубравлаге. Конечно, глаза его достаточно потрудились в молодости над книгами, но добили их рукавички, которые шила бригада в лагере.

Кто-то мне сказал: за что вас сажали — за это теперь медаль дают,— кротко улыбнулся Олег Михайлович.

Кроме тех, кто упомянут в приговоре, кто-то был еще? Солженицын, например?

Да, Александр Исаевич имел отношение к нашему процессу, но не прямое: его воззрения в ту пору, которые он определил как православные, не совпадали с неомарксизмом, который исповедовали мы.

— Как вы относитесь к идее реабилитации вашей группы?

— Мне как-то писал об этом Александр Романов, но я остался глух. Зачем? У нас были благие, чистые устремления. Мы не искали своей выгоды. Мы, безусловно, понимали,  что аплодировать нашим взглядам не будут, ожидали ареста, суда, но не таких, конечно, сроков. Справедливости ради скажу, что следователи КГБ вели себя деликатно, никаких негативных воспоминаний о допросах у меня нет. Мы сознательно пошли на раскаяние. Но не могу не сказать о судье — о Теплове. Это был средневековый процесс! Теплов когтил и свидетелей, и родителей, и нас. Мне дали на полную катушку. Правда вышел я уже через пять лет.

Глазами веры я вижу теперь, что во всем случившемся был перст Божий,— посерьезнел Сенин. — Надо вам сказать, что в лагере многие люди, начинавшие с увлечения   социалистическими   идеями,   полярно   изменили свои убеждения. Русские ушли в Православие, евреи — в сионизм, украинцы — в национализм. Там я познакомился с русской религиозной философией. А сколько вы писывал разной литературы! Прибавьте сюда условия физических страданий, разлуку с близкими... Так я пришел к Богу.

Так или иначе, я нашел себя в жизни,— заключил Олег Михайлович.— Мой опыт обратился в драгоценный камень новой жизненной позиции, которая приносит мне чувство наполненности, служения людям. То, что я искал в марксизме, я нашел в христианстве. Раньше ратовал за политические методы борьбы, теперь признаю только любовь. Любовь к ближнему,  любовь ко всему сущему.