Гермоген. Суровая показательная икона

17 февраля/1 марта исполнилось 400 лет  со дня преставления священномученика патриарха Гермогена  

Болит моя душа, болезнует сердце, и все внутренности мои терзаются… Я плачу и с рыданием вопию: помилуйте, братие и чада, помилуйте свои души… Посмотрите, как Отечество наше расхищается и разоряется чужими!  

Из послания патриарха Гермогена  

Среди святых защитников нашего Отечества священномученик патриарх Гермоген стоит в одном ряду со святым благоверным князем Александром Невским и преподобным Сергием Радонежским. Князь, игумен, патриарх… Сколь разнятся земные роли этих реально живших людей, столь сближаются их духовные подвиги, охранившие святую Русь на её опасных исторических изломах! Так издали свет трёх свечей в одном светильнике сливается в один мощный огонь.  

История и агиография порой сильно расходятся в трактовке поступков святых защитников Отечества. Но можно смело утверждать: только духовным оком разглядишь глубинное значение этих поступков для потомков и поймёшь лишь через призму православного патриотизма, который двигал ими в принятии решений, повлиявших на судьбы нашей Родины – хранительницы истинной веры, последнего земного удела Спасителя.  

Во времена государя Алексея Михайловича Романова летописец писал о патриархе Гермогене: «Один среди врагов неистовых и гнусных изменников, великий святитель Божий в тёмной келье сиял добродетелью, как лучезарное светило Отечества, готовое угаснуть, но уже воспламенив в народе жизнь и ревность к великому делу». Современники же называли его «адамантом веры».  

Главный подвиг своей жизни – твёрдое противостояние воцарению над Россией инославного государя, вдохновенную проповедь освобождения страны от иноземных захватчиков – патриарх Гермоген совершил уже в глубокой старости. Свои слова он засвидетельствовал мученической смертью. Перед этим была долгая и славная жизнь, которая сама по себе осталась бы в истории нашей Церкви и страны. Напомним вкратце её вехи.  

Скотти Михаил Иванович. Минин и Пожарский. 1850

Пастырь Казанский  

Родился Ермолай (таково было мирское имя святителя) около 1530 года в семье донских казаков. По другим сведениям, родственниками Ермолая были князья Голицыны или Шуйские. Некоторые историки возводили его род к низам дворянства или городскому духовенству.  

Юношество и зрелые годы святого проходили на фоне могучих исторических сдвигов: царствование Ивана IV, опричнина, покорение Астрахани и Казани, Ливонская война, воцарение Бориса Годунова и кровавая трагедия в Угличе…  

В какой-то степени Ермолаю было проще – далеко от столичных хитросплетений: он служил тогда Господу на самом восточном рубеже Московского царства. Ещё подростком ушёл в Казань и поступил в Спасо-Преображенский монастырь, где святитель Варсонофий обучил и укрепил его в вере. Служение будущего патриарха началось там же, в Казани, приходским священником при гостинодворской церкви Святителя Николая. По отзывам современников, священник Ермолай уже тогда был «муж зело премудростью украшенный, в книжном учении изящный и в чистоте жития известный».  

Доподлинно известно, что после чуда 8 июля 1579 года с явлением Казанской иконы Божией Матери Бог судил именно ему первому «взять от земли» святой образ, показать его собравшимся горожанам и потом торжественно, с крестным ходом, перенести в ближайший Никольский храм.  

Позже, уже став митрополитом, Гермоген составит службу Царице Небесной «в честь иконы Ее Казанской». Его вдохновенный тропарь празднику «Заступнице Усердная» мы по-прежнему поём в храмах. Его перу приписывают также «Сказание о явлении Казанской иконы Божией Матери и совершившихся от неё чудесных исцелениях», отправленное духовенством Ивану Грозному. Все эти чудеса святитель видел своими глазами и осязал руками.  

Предполагают, что в 1587 году после смерти супруги, имени которой история не сохранила, батюшка Ермолай приехал в Москву, где в Чудовом монастыре принял постриг с именем Гермогена (Ермогена).  

За два года из простого монаха Гермоген возводится в сан архиепископа, его кафедра становится митрополией, а он сам соответственно митрополитом Казанским и Астраханским. Став пастырем обширной паствы, святитель Гермоген сделал всё, чтобы обращение в православие местного населения не было формальным и православная вера укрепилась в этом крае.  

Святитель Гермоген стал инициатором восстановления древней церковной службы апостолу Андрею Первозванному на основе полного перевода её с греческого на церковнославянский язык и создал современную редакцию «Повести о Петре и Февронии, муромских чудотворцах ».  

Уже будучи патриархом, в самый разгар Смуты, охватившей страну, Гермоген продолжает исправление церковно-богослужебных книг, начатое ещё преподобным Максимом Греком. Первосвятитель лично «свидетельствует» новый печатный перевод Евангелия, сборник «Четьи минеи». Под наблюдением патриарха в Москве, захваченной поляками, делают станки для печатания богослужебных книг, строят новое здание типографии взамен старого, погибшего в пожаре 1611 года  

Его просветительское наследие велико и разнообразно. Однако не эти высокие труды сделали имя патриарха Гермогена духовным знаменем в роковой для России час.  

Витки Смуты  

Историки до сих пор спорят об истоках великой русской Смуты начала XVII века. Среди её глубинных причин одни называют создание Иваном Грозным опричной «антисистемы» внутри государства, другие говорят об истощении царства войнами с Литвой и о двух страшных засухах при Борисе Годунове. Третьи указывают на главную причину – умаление нравственных ориентиров и национального единства, вызванное недостойным поведением тогдашней государственной элиты.  

Событийный концентрат Смуты, казалось, выплеснулся прямо из потустороннего мира. Тень зарезанного в Угличе и канонизированного позже царевича Димитрия, воплотившись в двух крупных и десятке мелких самозванцев, в течение восьми лет собирала под свои знамёна толпы обманутых вперемешку с шайками своих и зарубежных авантюристов, чтобы, терзая страну, довести её почти до погибели. Погибель заключалась не только в крайнем разорении, людском опустошении, иностранном вмешательстве. Она была в страшном разложении моральных скреп, образующих тело и душу государства.  

Современникам патриарха Гермогена было от чего потерять голову. Сегодня «царевичу Димитрию» целуют крест как помазаннику Божию, а завтра называют «вором и собакой». Бывшая царица, инокиня Марфа то признаёт чудесно воскресшего сына, то всенародно кается в этом признании. Четыре царя сменяются на троне за один год, из них двое убиты; города сами решают, кого им признавать за правителей, в Московском же Кремле служат католические мессы… Каннибализм, злодейство, разграбление храмов, массовое предательство и вероотступничество… Сами поляки порой удивлялись зверствам «православных» казаков в захваченных русских сёлах и городах.  

Не станем пересказывать известные исторические факты, напомним лишь узловые события Смуты. Когда первый Лжедмитрий со своей польской свитой победным маршем прошествовал к столице и воссел на троне московских царей, голоса митрополита Гермогена не было слышно. Скорее всего, подобно большинству русских людей, митрополит вначале верил, что человек, пришедший из Польши, – родной сын Ивана Грозного.  

Но когда псевдо-Дмитрий собрался сделать русской царицей католичку Марину Мнишек, святитель Гермоген не смог молчать. А ещё самозванец решил «облагодетельствовать» митрополита, назначив его на крупную государственную должность в Боярскую думу, наречённую на польский манер «сенатом». Можно только догадываться, сколь велико было раздражение Лжедмитрия, когда вместо благодарности строптивый Казанский митрополит на пару с епископом Коломенским Иосифом осмелился письменно настаивать на обязательном крещении будущей русской царицы в православие.  

Обозлённый царь приказал лишить Гермогена сана и отправить в заточение в Казань. Приказ исполнить не успели: через день Лжедмитрий был свергнут заговорщиками во главе с князем Василием Шуйским – и убит. Вскоре боярские соратники на Лобном месте «выкликнули» Шуйского царём.  

Царь и Великий князь Василий Иоаннович Шуйский

Голос патриарха  

Василий Шуйский долго колебался в выборе нового патриарха. Прямой и даже крутой нрав Гермогена в вопросах веры был известен ему. Но понимал он и другое: шаткой власти «боярского» царя нужна была мощная легитимная подпора в лице принципиального и популярного в народе митрополита Гермогена. И 3 июля 1606 года в Москве Собором русских иерархов митрополит был поставлен Патриархом Московским. Вскоре вразумляющий, обличающий голос патриарха вновь услыхала вся страна.  

Ещё перед появлением на исторической сцене Лжедмитрия II – тёмного персонажа неизвестной национальности (после его убийства в багаже самозванца обнаружили Талмуд), под его именем полыхнуло «крестьянское восстание » Ивана Болотникова. «Побивайте бояр, отнимайте их достояние, убивайте богатых, делите их имение…» – призывали «облыжные» грамоты болотниковского «войска». Подрывное воздействие этих призывов на умы современников вполне можно сравнить со знаменитым бухаринским «грабь награбленное».  

Однако идеологом и руководителем новой волны смуты был вовсе не солдат Болотников, а любимец первого самозванца князь Григорий Шаховской – путивльский воевода, похитивший государственную печать и сфабриковавший с её помощью «царские грамоты» о «чудесном спасении царя Димитрия от рук Шуйского».  

Патриарх Гермоген горячо принялся противодействовать этим клеветническим выпадам против законной власти. Сначала для увещевания смутьянов он отправил к ним митрополита Крутицкого Пафнутия. Следующим шагом патриарха стала рассылка по всей России грамот, в которых твёрдо говорилось о действительной «погибели вора и еретика Лжедимитрия», о перенесении в Москву и явлении святых мощей истинного царевича Димитрия. Увидев, что и этого недостаточно, Гермоген предал анафеме Болотникова и других зачинщиков новой смуты. Меры возымели своё действие, и бунт начал было стихать. Но вскоре объявился новый «царь Димитрий», и всё началось сначала.  

Н. Неврев. Присяга Лжедмитрия I польскому королю Сигизмунду III

Переодетые иезуиты с латинским крестом шли обращать в католичество Русь, «вольные казаки» – грабить недограбленное. Кроме совсем уж тёмных людей мало кто верил, что новый самозванец – царь Димитрий. Бояре и другие именитые люди присоединялись к нему из-за злой зависти к «выскочке» Шуйскому, низкой корысти или просто из страха перед растущей силой. Толпы же простых крестьян и горожан шли к новому «Димитрию» от отчаяния, голода, из-за ненависти к боярской власти вообще.  

А из Польши тем временем прибыли отряды гетмана Жолкевского, одержавшие новые победы над московским войском. Менее чем за год Лжедмитрию II покорилась почти вся Южная и Средняя Россия. Со своими русско-польскоказацкими вооружёнными отрядами он встал в подмосковном Тушине, создав там на несколько лет как бы альтернативную столицу страны. И в Тушино из Москвы стали перебегать и целовать ему крест поодиночке и группами «малые и большие людишки». Некоторые с утра получали у Тушинского вора жалованье, а к вечерне бежали обратно к Шуйскому – каяться. И там ещё получали. Увы, в таком цинизме отметились тогда многие древние боярские роды.  

Неимоверно тяжело приходилось в этом смраде первосвятителю русскому. Тяжесть усугублялась повсеместной нелюбовью к царю Василию, с которым у самого патриарха были весьма непростые отношения.  

Жадный, малодушный, ограниченный, Шуйский был метко прозван в народе Шубником. Легитимность его воцарения на трон всё время оставалась под вопросом: «избран» кучкой заговорщиков-бояр, венчался на царство без патриарха…  

Однако всё несчастное время правления Василия Шуйского святитель Гермоген горячо ратовал и убеждал соотечественников быть верным этому царю. Почему? Здесь нет загадки. Плохой или хороший, царь Василий был православным и не был самозванцем. При этом он противостоял второму самозванцу и шедшим с ним разбойникам, шляхтичам, агентам папства.  

После внезапной смерти молодого талантливого воеводы Скопина-Шуйского по Москве разнеслись слухи о его отравлении родственниками царя Василия. И народная нелюбовь к московскому царю переросла в ненависть.  

Один раз патриарха буквально силком вывели на Лобное место. Зачинщики выкрикивали справедливые, а ещё больше облыжные обвинения против Шуйского, требуя от патриарха одобрения их бунта. Распаляя толпу на вседозволенность, пожилого первосвятителя кое-кто стал уже легонько заушать. Тогда патриарх смело возвысил голос в защиту законного царя, обличив подстрекателей в пособничестве  Тушинскому вору. «А то, что кровь льётся и земля не умиряется, так то – волею Божиею, а не царским хотением», – сказал первосвятитель в завершение и побрёл сквозь притихшую толпу в свои покои.  

В следующий раз бунтовщиков было больше, и верховодили ими уже бояре. Василия Шуйского лишили престола и насильно постригли в монахи. Двое бояр держали бледного царя Василия за руки, а третий, князь Василий Тюфякин, произносил вместо него обеты. Насильно удерживаемый при этом кощунстве Гермоген плакал, не переставая называть Шуйского царём, а монахом считая отныне князя Тюфякина.  

«Среди врагов неистовых и гнусных изменников» 

Поразительно ярко высвечивается правда святителя Гермогена на фоне нравственного падения значительной части светской и церковной элит. На кого было ещё смотреть, к кому прислушиваться тем русским людям, кто не желал впадать в окружающий «беспредел», кто радел о Руси православной?  

А ведь иные бояре и дворяне, пообщавшись с поляками во время первого самозванца, от дедовских обычаев уже и нос воротили, откровенно желали ополячиться во всём. Даже папская ересь их уже не страшила… Так же, как и Семибоярщина, вершившая власть над страной после свержения Василия Шуйского. Именно её верховоды во главе с князем Мстиславским решили призвать в столицу поляков – тайно открыли ворота города польским отрядам гетмана Жолкевского, предварявшим воцарение в Кремле королевича Владислава или его отца короля Сигизмунда. Перед этим пришли к патриарху просить благословения. «Да не бывать тому!» – ответствовал им Гермоген. А они ему: «Дело твоё, Святейший, смотреть за церковными делами, а в мирские не следует тебе вмешиваться. Исстари так ведётся, что не попы управляют государством». И надменные иноверцы въехали в Москву как хозяева.  

С этой поры патриарха стали всё больше и больше стеснять. В это же время всё громче по стране разносилось воспламеняющее пастырское слово. Кроме изменников в Кремле были и патриоты, помогавшие выносить патриаршие послания на волю, рассылать их по городам и весям.  

Патриарх Гермоген умолял бояр выбрать нового царя из древнего русского рода, указывая, в частности, на Романовых. Увидев же, что они настаивают на призвании королевича Владислава, скрепя сердце согласился, выставив два жёстких условия: «Если король даст сына своего на Московское государство  и Владислав крестится в православную веру и всех польских людей выведет вон из Москвы, то я к такому письму руку свою приложу и прочим властям повелю то же сделать. Если же вы меня не послушаете, то я возложу на вас клятву и прокляну всех, кто пристанет к вашему совету». Вскоре стало ясно, что Сигизмунд и не думает выполнять эти условия. «Польская боярская партия» теперь потребовала от патриарха благословения на подчинение королю-католику без всяких условий. В ответ на твёрдый отказ один из них, Михаил Салтыков, выхватил саблю и замахнулся на Гермогена. Патриарх осенил его крестом и спокойно ответил: «Не страшусь ножа твоего, но вооружаюсь силою Креста Христова против твоего дерзновения. Будь же ты проклят  от нашего смирения в этом веке и в будущем!»  

Зашатался боярин Салтыков, упал в ноги святителю прощения просить. Простил его Гермоген – но только за этот поступок. А на своём твёрдо остался стоять.  Так же твёрдо стоял он, благословляя горожан Смоленска не открывать ворота войскам Сигизмунда. Столь же непреклонно отверг он сперва вкрадчивые, а потом гневные требования хозяев Кремля остановить первое народное ополчение, во главе которого встал патриот Прокопий Ляпунов. Тогда-то и заключили патриарха Гермогена окончательно в келье Чудова монастыря, где много лет назад принял он святую схиму.  

Опрометчиво согласившийся на помощь разбойного казацкого атамана Заруцкого, честный Прокопий был оболган и пал под казацкими саблями у стен осаждённой Москвы. Ополчение рассыпалось. Оставшиеся без домов и надежд москвичи бежали вон из города, а поляки праздновали победу.  

Казалось, что теперь-то православному царству Московскому точно пришёл конец. Что оставалось патриарху? Молиться, готовиться к смерти? Или более того – смиренно принять всё случившееся как окончательный Божий приговор Русской земле? Однако вместо этого патриарх Гермоген пишет всё новые грамоты, обращённые к русским людям всех сословий. В них он разрешает народ от присяги Владиславу, призывает вооружаться и идти новым ополчением на Москву.  

К патриарху перестали допускать посетителей, лишили его бумаги и пера. Последнее из своих воззваний святитель сумел составить и передать в Нижний Новгород 5 августа 1611 года.  

Гермогеновы грамоты совершили чудо, воспламенив сердце нижегородского городского старосты Козьмы Захарьевича Минина по прозвищу Сухорукий. «Заложим домы, жён и детей своих ради спасения Отечества» – таков был знаменитый мининский отклик на «глас вопиющего » кремлёвского узника. К делу подключился князь Дмитрий Пожарский, поскакали от города к городу переговорщики – и вновь вырос страшный для захватчиков и предателей исполин народной войны, благословлённой первоиерархом церковным.  

Ориг. рис. Р. Штейна, грав. Флюгель.Патриарх Гермоген в темнице Чудова монастыря (февраль 1612 г.) 

Последний акт этой драмы, закончившейся физической смертью и великой духовной победой её героя, начался с диалога.  

К патриарху в заточение вошёл гетман Гонсевский с другими поляками:  

– Ты – первый зачинщик измены и всего возмущения. По твоему письму ратные люди идут к Москве!.. Отпиши им теперь, чтобы они отошли, а то мы велим уморить тебя злою смертью.

– Что вы мне угрожаете? Единого Бога я боюсь. Вы мне обещаете злую смерть, а я надеюсь получить чрез неё венец. Уйдите вы все, польские люди, из Московского государства, и тогда я благословлю всех отойти прочь. А если вы останетесь – моё благословение: всем стоять и помереть за православную веру!

После девяти с лишним месяцев голода святитель Гермоген умер как мученик 17 февраля/1 марта 1612 года. Через месяц Москва была окружена кольцом народного ополчения под предводительством Минина и Пожарского. А ещё через несколько месяцев – 23 октября – поляки, вконец оголодавшие, потерявшие человеческий облик, с позором выходили из осквернённого ими Кремля. Православными русскими людьми был сформулирован исторический урок тех событий: никакие политические расчёты, никакая материальная мощь не спасут Россию от врагов, коль скоро она отвернётся от своей главной роли – хранительницы православной веры в этом мире.

Андрей Самохин

Перепечатано с разрешения редакции журнала «Покров». 2012

Перейти к содержанию номера