Первый набег на Юрьев монастырь был совер­шён на основе декрета от 1 января 1922 года - об изъятии ценностей закрытых монастырей, церк­вей и из фондов Главмузея. 22 января секретная комиссия под председательством Троцкого по­знакомилась с результатами проведённой опера­ции и постановила: «...признать необходимым во всех губерниях образовать только одну автори­тетную комиссию при исполкомах по фактическо­му учёту, фактическому изъятию и фактической отправке ценностей в Гохран независимо оттого, в каких государственных хранилищах (музеях, складах ЧК, губфинотделах, закрытых монасты­рях эти ценности хранятся» (10).

Все эти намерения аннулировал вышедший декрет об изъятии церковных ценностей. 22 февраля президиум Новгубисполкома получил из Москвы инструкцию местным комиссиям по изъятию церковных ценностей, по содержанию в два раза превышающую сам декрет. Инструкция предписывала в недельный срок истребовать описи имущества и ценностей всех церквей, переданных в пользование верующим, чтобы установить «очередной порядок производства работ». В первую очередь ценности следовало изымать из наиболее богатых храмов, монасты­рей, синагог и т.д. Поспешность намечаемой ра­боты выдаёт примечание: «Комиссия приступает к работе в наиболее богатых храмах, не ожидая поступления всех описей по губернии» (11).

Государственному грабежу власть попыта­лась придать всенародную гласность как бла­гому делу помощи голодающим и обязала губфинотделы и губкомиссии ежемесячно пу­бликовать в газетах подробные перечни изъ­ятых ценностей. Создавалась видимость чёткого контроля даже со стороны народных масс. Пока губернские чиновники изучали декрет и инструк­цию, людей охватила тревога от предстоящей операции. Первыми поднялись на защиту своих святынь верующие Бронницкой, Никольской, Подберезской и Новоселицкой волостей. 26 фев­раля представители коллективов всех приходов названных волостей провели объединённое со­брание. Первым вопросом собравшиеся приняли определение христианским святыням: «Церковь - есть мать каждого христианина... Всё, находя­щееся в ней, есть достояние прихода».

Второй вопрос ставился для определения действия в возникшей ситуации - как защитить церковные святыни?

«Ходят слухи, что вторично идёт проверка церковного имущества, о котором мы, верую­щие, не сомневаемся и твёрдо уверены в том, что у каждой церкви нет утраты вещей...

Нам памятен 1918 год, в котором мы тоже перенесли страшный голод. Но никогда даже не допускали мысли и считали святотатством изъ­ять какую-либо вещь из церковного имущества и обменять на хлеб. Приобретение же машин и тракторов (согласно газете) одна отговорка».

Собрание выразило сомнение, что изъ­ятые ранее церковные ценности Юрьева и Десятинного монастырей действительно пойдут на закупку хлеба, и постановило: командировать уполномоченных с наказом - всё должно быть возвращено верующим, «...чтобы спасти голо­дающих, то мы жертвуем и делимся последним куском хлеба с голодающими, но через своих представителей» (12).

3 марта на этом протоколе председатель гу-бисполкома В. Пакун оставил резолюцию: «Этот документ передать в Губархив как историче­ский материал для будущих историков, описы­вающих переходную эпоху во времена Великой Революции».

Они оба оказались правыми - и митрополит, и председатель губисполкома. Документы сохра­нились в архиве, ими действительно пользуются историки, на что оба и рассчитывали. Но оценка событий идёт уже по другой шкале ценностей, чем у председателя губисполкома.

3 марта состоялось заседание президиу­ма губисполкома, которое решило образовать Комиссию по изъятию церковных ценностей (КИЦЦ) и утвердило её состав. Комиссия прове­ла рабочее заседание и предписала во всех уез­дах создать подобные подкомиссии. Новгород и приходы в радиусе 15 километров относились к ведению губернской КИЦЦ.

Комиссия постановила изъятие ценностей в пределах Новгородской губернии закончить 10 апреля. Для непосредственных технических работ: оценка, взвешивание, упаковка и т.п. - была образована техническая подкомиссия. 15 марта в губернский финотдел поступила первая партия церковных ценностей, полученная без особых сложностей. Это были ценности рижских церк­вей, эвакуированные в Новгород в 1916 году, во время Первой мировой войны. В семи ящиках находилось 57 пудов 28 фунтов 48 золотников различных предметов из серебра. Вес золотых вещиц - 72 золотника, 34 бриллианта, 4 амети­ста, 1 рубин (13).

Едва закончился организационный момент, как стали очевидны многие непредвиденные и непродуманные сложности. Одним из главных и чаще всего поступающих запросов был вопрос о конкретном изъятии - что можно изымать, а что оставлять в храмах. Поток запросов заставил гу­бернскую КИЦЦ разработать инструкцию для во­лостных исполкомов, которая более доступным стилем излагала положения столичного цирку­ляра:

«...предметы, деланные из золота и драго­ценного камня, надлежат безусловному изъ­ятию, ни в коем случае оставлены быть не могут.

В отношении серебряных вещей допускаются следующие исключения:

- могут быть оставлены верующим комплекты священных сосудов и дарохранительницы, необ­ходимые для совершения таинств, по количеству престолов церкви и при невозможности их немедленной замены теми же предметами из мало­ценных металлов- впредь до их замены...» (14). Пока губернская комиссия улаживала ор­ганизационные вопросы, губернская газета «Звезда» приступила к одобрению и пропаганде решения правительства об изъятии церковных ценностей в пользу голодающих. Начала она в пятницу 20 марта подборкой материалов под об­щим заголовком «Церковь и голод в Поволжье». В статье «Спасите гибнущих братьев!» редакция рассказывает о бедствиях в зоне голода и делает вывод: «Остаётся лишь один выход и одно спасе­ние для голодающих - отдать для закупки хлеба церковное богатство» (15). Авторы газетных ма­териалов изощрялись в заголовках: «Кащей на сундуке!», «К позорному столбу!», «Современные Пилаты».

В хоре обвинения и угроз неожиданно про­звучало письмо читательницы, зубного врача А. Покровской: «Прочитав статью «Выход из ту­пика», не могу не выразить удивления, почему все вопросы задаются служителям культа, кото­рые являются в жизни церкви действительно та­ковыми, не имея права распорядиться ни одной вещью без согласия верующего народа - иначе коллектива. Я как член одного из коллективов предложила бы задать подобные вопросы всем коллективам... Тут должен быть ответ всех веру­ющих, а не отдельных лиц и тем более - служа­щих культа» (16).

А что же новгородское духовенство во главе с митрополитом Арсением? К этому времени у ми­трополита уже не было никакой связи с Центром. Вся его переписка контролировалась. Воззвание Патриарха дошло до владыки в личном письме от неизвестного корреспондента. Митрополит попытался организовать в епархии церковный комитет помощи голодающим, подготовил воз­звание к верующим, но его инициатива не толь­ко не получила поддержки у властей, но была и остановлена: комитет запретили, воззвание не пропустили в печать. И только в конце марта «Звезда» всё же опубликовала обращение вла­дыки:

«Ныне по лежащему на мне долгу архипа­стыря всей Новгородской Церкви обращаюсь к тебе, Богом дарованная паства, с мольбою об этой помощи во имя Христа, именем которого мы имеем счастье называться... Пожертвования мо­гут быть деньгами, вещами и продовольствием. Кроме того, в последнее время ввиду всё более усиливающегося голода Святейший Патриарх благословил духовенство и приходские советы, с согласия общин верующих, на попечении кото­рых находится храмовое имущество, приносить в жертву голодающим и драгоценные церковные украшения, не имеющие богослужебного упо­требления...»

Рядом с обращением опубликован ком­ментарий заведующего губполитпросветом П. Пожарского, в котором язвительно замечено: «Нам остаётся только пожелать, чтобы митропо­лит в самом непродолжительном времени точнее и конкретнее определил - какие именно предме­ты он подразумевает под словом имеющие или не имеющие богослужебного употребления» (17).

Писалось это, конечно, для малосведущих граждан, чтобы заручиться их поддержкой в предстоящем грабеже. На самом же деле всё уже было определено и изложено в упоминав­шейся инструкции и засекреченных предписа­ниях. Трудно сказать, насколько сам владыка верил, и верил ли вообще, в искренние намере­ния большевиков оказать помощь бедствующим людям, но он проявил гражданскую солидар­ность с сотнями новгородцев, которые сдавали в комитет Помгола свои ценности. Митрополит сам принёс в этот комитет личные драгоценно­сти: золотой крест с 11 бриллиантами, золотой наперсный крест, золотую панагию с золотой цепью. В панагии имелись 73 жемчужины, 2 хри­золита, 2 сапфира, 2 рубина, 1 изумруд. Всё это были награды за его архипастырское служение (18).

События первых недель после опубликова­ния декрета об изъятии церковных ценностей до середины марта поддерживали в народе надеж­ду на разумное решение задачи: представители коллективов верующих вместе с членами КИЦЦ сверяли описи имущества, намечали предметы к изъятию, назначали сроки. И почти все верили, что ценности пойдут на закупку хлеба, почти все верили, что особо чтимые святыни можно будет заменить личными драгоценностями, а то и сразу продуктами и зерном. На деле же оказалось, что всякая замена церковных ценностей, даже в рав­ном эквиваленте, категорически запрещалась.

Документы губернской и уездных КИЦЦ сви­детельствуют, что кампания проходила сумбур­но, без чёткой линии действия и сроков. Как уже говорилось, первое заседание губернской ко­миссии 3 марта постановило «всю работу по изъ­ятию ценностей закончить к 10 апреля». 31 марта губисполком получил телеграмму за подписью М. Калинина и В. Молотова, которая воспрещала какое-либо «мирное» изъятие и предписывала: «Первое изъятие ценностей начать по всей гу­бернии одновременно, именно в понедельник 24 апреля и проводить самым настойчивым и реши­тельным образом» (19). Несмотря на подписи на телеграмме, в её интонации и стиле чувствуется дух члена Политбюро Троцкого.

Трудно уловить логику в определении сроков кампании: одни назначают конечным число 10 апреля, другие началом всей кампании намечают 24 апреля, а третьи уже с 15 марта начинают опу­стошать храмы. Число 24 апреля значилось не рядовым в российском календаре - это был вто­рой день Пасхи. А накануне, 23-го числа, собра­лась губернская КИЦЦ. Интересно отметить, что вёлся всего лишь третий протокол. Выходит, что за полтора месяца её члены собирались весьма редко.

С 24 апреля изъятие ценностей действитель­но пошло в «губернском масштабе». В тот же день поступило предписание из Москвы: немед­ленно выслать наличность и поступающие изъ­ятые церковные ценности в Гохран» (20).

Первыми поступили на склад губфинотдела ценности городских храмов Новгорода. Драгоценности Софийского собора были сданы по 10 актам, составленным с 22 по 28 апреля. По акту № 3 сдавались серебряные раки со свя­тынь, особо почитаемых многими поколениями новгородцев, - с гробниц с мощами святителя Никиты, князей Мстислава, Фёдора, княгини Анны. По акту № 5 проходил серебряный оклад с престола главного алтаря в разобранном виде. Весил он 5 пудов 7 фунтов 21 золотник. Это был дар Софийскому собору от императора Николая I, принесённый 20 ноября 1831 года. Изделия с драгоценными камнями сдавались по акту № Д. Трудно перечислить все сокровища, переписан­ные в 10 актах. Общий вес изъятых ценностей составил 27 пуд. 30 ф. 72 зол. - серебра, золота -7 ф. 75 зол. (21).

27 апреля поступил акт о приёмке ценностей, изъятых из Знаменского собора Новгорода. Самым ценным его сокровищем была золо­тая риза на чтимую икону Божией Матери «Знамение». Выполненная из червонного золота высокой пробы весом в 12 фунтов 90 золотников, она была украшена огромным количеством дра­гоценных камней - 2615. Сделанная в XIX веке, риза эта художественной ценности не имела, но материальной ценностью способна была пере­крыть не только остальные ценности собора, но едва не всего города, - так писал участник изъ­ятия музейный работник Н. Порфиридов (22).

Огромные состояния были вывезены из Юрьева монастыря, не считая «январского набе­га». Комиссия приступила к их изъятию 2Д апре­ля. Она сдала в губфинотдел 12 ящиков с ценностями старейшей новгородской обители. Семь из них содержали сокровища Георгиевского со­бора. В первом - 17 лампад, во втором - сере­бряная рака с мощей св. Феоктиста весом 8 пуд. 5 ф. 36 зол., в третьем - Д сребропозлащённых пластины с престола - Д пуд. 9 ф. 33 зол., риза сребропозлащённая - 3 пуда 14 ф. 38 зол., крест запрестольный. Общий вес ценностей составил ЗД пуда 12 фунтов 30 золотников серебра (23).

Ценности Десятинного монастыря из 90 наи­менований уместились в 5 ящиках. Общий вес серебряных изделий составил 11 пуд. 3 ф.13 зол. (24).

Но такими сокровищами владели самые из­вестные, старейшие храмы и обители. Из 116 церквей и монастырей в 13 ценностей не было вообще.

Определённую сложность в бешеной работе по изъятию ценностей создавали высокохудоже­ственные произведения XVIII - начала XIX веков, которые хранились во многих монастырях и хра­мах, не говоря уже об изделиях более раннего периода, уцелевших в наиболее древних обите­лях. Накапливаясь веками под сводами храмов, они составили национальное достояние, а наши монастыри стали первыми российскими музеями.

И вот теперь, лишая народ его достояния, правительство посчитало возможным кое-что оставить в ведении Главмузея и губернских му­зеев. Для экспертов, оценивавших предметы искусства, была разослана специальная инструк­ция, указывающая, что можно оставить как му­зейные ценности. Авторы её, предвидя возник­новения разногласий между представителями КИЦЦ и губмузеев, рекомендовали «спорные» предметы отправлять на экспертизу в Москву. Именно по такой причине двухпудовый серебряный орёл-кувшин из Юрьева монастыря оказался в столице. Сейчас он экспонируется в Оружейной палате.

Музейные фонды в результате изъятий цер­ковных ценностей пополнились множеством прекрасных изделий, в основном из серебра. Например, из Никольского собора в Губмузей по­ступили оклады с Евангелия XVII века, 3 лампады того же времени. Из церквей Новгородского уез­да было сдано художественных изделий по весу 2 пуд. 25 ф. 93 зол., 217 предметов без указания веса (25).

Нам уже никогда не увидеть наши храмы в том великолепном убранстве, которое оформилось заботами многих поколений в течение столе­тий. Вот какое описание оставил корреспондент «Берлинер тагеблатт» Пауль Шеффер: «Ущерба не описать инвентарной описью. Всего сильней и глубже действует утрата общего живописного эффекта внутренностей этих соборов, их мягкой и вместе гнетущей и смущающей таинственности. Её уже нет. Бывало здесь из тьмы (лишь наверху, близ купола, несколько разряжённый свет) све­тили тысячи маленьких и больших свечей. Свет их играл на серебре, на золоте, богатых тканях, тёмных ликах святых, на тяжёлых формах пани­кадил, на тяжёлых роскошных ризах.

С XVIII века укоренился обычай оставлять на виду только лица, руки и ноги святых, скрывая всё остальное под золотом или серебром. Но эти матовые панцири на всех стенах, у всех колонн и алтарей, на которых играл свет восковых све­чей, более всего наполняли храмы неведомо от­куда притекавшей, торжественной, струящейся жизнью... Теперь все эти ризы сорваны. Даже с медных футляров, прикрывающих гробницы па­триархов, сняты серебряные бляхи. Парчовые покровы свалены грудами или сложены в ящики. Все лампады, паникадила и серебряные светиль­ники сданы для переплавки... Общее впечатле­ние - ужасающей пустоты» (26).

Таковыми увидел автор храмы Московского Кремля. Несомненно, что и новгородские собо­ры - Софийский, Знаменский, Покровский - вы­глядели также. Помертвели ограбленные храмы, лики святых с печалью взирали на суетящихся людей, упаковывавших в ящики накопленные веками сокровища. Газета «Звезда» постоянно уведомляла читателей о поступавших ценностях:

-   2 мая. Всего в Старой Руссе изъято серебра 9 пуд. 36 ф. 67 зол....

-   20 мая. Из Боровичей. Изъято церковных ценностей по городу и уезду по 16 мая включи­тельно и сдано финотделу серебряных вещей 22 пуда...

-  28 июня. ...отправлена в Гохран вторая пар­тия церковных ценностей. Серебра 32Д пуда 7 ф. 35 зол.

Москва неусыпно следила за ходом изъятия, требуя обязательных отчётов за декаду, напоми­нала о сроках.

В какой же атмосфере происходил этот гра­бёж? Мирно? Безропотно?

Было всё - и ропот, и волнения, и даже про­литая кровь. Пролилась она один раз, и случи­лось это в самом начале изъятия ценностей, но отзвук трагедии не затихал до майских дней. Произошло это в Старой Руссе. Атмосферу на­каляли слухи и сплетни, провокационные раз­говоры. Уже вечером 15 марта, после оконча­ния службы, в ограде Спасо-Преображенского монастыря колыхалась людская масса. В толпе сновали провокаторы, которые называли время начала изъятия-то в 11 утра, то в три пополудни.

Мало, наверное, в жизни таких страшных яв­лений, как разъярённая, неосведомлённая тол­па, готовая от малой искры взорваться диким насилием. Сперва собравшиеся решили избить коменданта Старой Руссы, который по долгу службы оказался в толпе. За него отважилась вступиться гражданка Екатерина Купцова. Гнев масс обрушился на беззащитную женщину. С тру­дом удалось вынести её в беспамятстве и укрыть в покоях епископа Димитрия, который проживал в монастыре на покое.

Но волнения на этом не закончились. Уже с утра 16 марта город превратился в бурлящий ко­тёл. Народ ринулся защищать свои святыни и их ценности. Репортёр губернской газеты неодно­кратно подчёркивал фанатизм и провоцирующую роль священнослужителей, которые якобы под­бивали верующих на сопротивление. Но ведь не­верующих людей нельзя заразить фанатизмом, а верующие и сами станут защищать свои святыни, чтобы никто не смел посягнуть на них.

Староруссцы собрались возле своего кафе­дрального собора. В воздухе ощущалась атмос­фера перед взрывом - нужен был только повод. И он вдруг нашёлся - такой неожиданный, не­предвиденный. В этот день, 16 марта, в Старую Руссу приехали за поросятами крестьяне из со­седней Псковской губернии Иван Изотов, Фёдор Лихачёв и Иван Козлов. Приезжих поразили гудящая толпа, всевозможные слухи об изъ­ятии ценностей. И они, не думая о каких-либо последствиях, движимые обыкновенным любо­пытством, протиснулись сквозь плотные людские ряды и вошли в Воскресенский собор - погля­деть на эти самые ценности.

Вошли они в храм не крестясь, так как были старообрядцами, и стали внимательно осматри­вать собор и его убранство. Когда один из них приблизился к иконе, стараясь прочесть потем­невшую надпись, к нему подошла прихожанка, дежурившая в храме:

-  Что вы здесь делаете? Что рассматриваете?

-  Да вот иконы разглядываем...

Наверное, вопрошавшая не дослушала до конца ответ - ей было достаточно двух слов «иконы разглядываем», чтобы закричать на весь храм:

-  Вот они, грабители! Бей их!

Людская толпа, пребывавшая в сверхнерв­ном напряжении, только и ждала этого призыва. Когда избиваемым удалось вырваться наружу, побоище выплеснулось за ними. В свалке по­страдали многие. Подоспевшие работники уезд­ного исполкома, получив свою долю тумаков, скрылись и вызвали конный отряд милиции. И только эта сила смогла рассеять погромщиков и водворить спокойствие. Оружие не применялось.

Избитый и изуродованный Иван Козлов вско­ре скончался, тяжёлые повреждения получили и его сотоварищи. Всю вину за это «кровавое дело» губернские власти возложили на духо­венство, которое якобы провело среди горожан и крестьян контрреволюционную агитацию. Было арестовано несколько участников и свидетелей событий. Уголовное дело рассматривала выезд­ная сессия Новгородского ревтрибунала по во­енному отделению.

Виновными были признаны все обвиняе­мые. Священники Владимир Орлов и Владимир Пылаев, крестьянин Назар Смыслов были при­говорены к высшей мере - расстрелу. Девица Е. Архипова, базарная торговка, изувечившая следователя и нанёсшая смертельные раны сво­ей деревянной ногой (протезом), получила пять лет лишения свободы, остальные сроки были и того меньше. (Расстрел тогда был заменён ссыл­кой, но в 1937 году чекисты привели его в испол­нение) (27).

Выразили свой протест против изъятия цер­ковных ценностей и жители Новгорода. Они про­вели 24 марта собрание во Входо-Иерусалимском храме и открыто высказались против постанов­ления правительства, с которым собравшихся познакомил председатель губкома П. Терешков (28).

Среди наиболее резких выступлений прозву­чали слова Евгении Михайловой, дочери гене­рал-майора:

-   Советское правительство само виновато, что в стране вспыхнул голод. Оно из Поволжья вывезло весь хлеб. Четыре года только берёт, бе­рёт, берёт... Считаю, что ценности только Юрьева монастыря уже превышают запланированный вклад всей губернии...

Учительница Иванова подчеркнула, что цер­ковные ценности - это «вклад наших умерших предков. Этот вклад живущие христиане обя­заны оберегать и передать их в полной сохран­ности своему поколению»(29). Это собрание закончилось очередным заседанием ревтри­бунала. Четыре организатора, в том числе и Е. Михайлова, были приговорены к расстрелу (30).

Случались волнения и в селе. С кольями и то порами прихожане окружали свою приходскую церковь и не подпускали к дверям членов комис­сии. Те чаще всего обращались за помощью к милиции или к воинской силе - расквартирован­ным по соседству частям. В крайнем случае дело заканчивалось дракой. Но без арестов и пре­дания суду всё-таки не обошлось. На 24 января 1923 года в лагере принудительного содержания находились 26 человек, осуждённых за сопро­тивление изъятию церковных ценностей (31).

6 марта президиум губисполкома обратился в Президиум ВЦИКа: «...заслушав на своём за­седании 6-го февраля с.г. в присутствии пред­ставителей губкома РКП(б), прокуратуры, губсу-да и ГОГПУ вопрос об осуждённых за агитацию против декрета ВЦИКа об изъятии церковных ценностей и принимая во внимание успешную и безболезненную сдачу в Новгородской губернии церковных ценностей, а также то обстоятельство, что осуждённые уже отбыли известный срок на­казания, постановил просить губсуд о примене­нии досрочного освобождения к отбывшим свы­ше половины срока наказания...» (32)

С этой благополучной оценкой исхода опе­рации, данной властями, можно согласиться. В других областях России изъятие церковных цен­ностей сопровождалось многотысячными бунта­ми и жестокой расправой. Такие столкновения произошли в Иваново-Вознесенске, Смоленске, Ростове, в Петрограде возле Казанского собора. «Московская правда» (№ 35 за 1922 год) сооб­щила, что «на местах было 1414 кровавых экс­цессов».

Ожидали сопротивления и со сторо­ны Новгородского митрополита Арсения. «В Новгородской губернии положение осложня­лось, с одной стороны, особой многочисленно­стью и густотой церковно-монастырской сети, с другой - тем, что глава её, митрополит Арсений, был убеждённым противником изъятия», - пи­сал в своих воспоминаниях Н. Порфиридов (33). А этот «убеждённый противник» трижды обра­тился через газету к своей пастве, призывая её «не отвечать злом на насилие». И сам он проявил выдержку и спокойствие, смиренно принимал удары судьбы, воспринимая их как выражение воли Всевышнего. Владыка прекрасно понимал, что его сопротивление поддержат и священни­ки, и миряне. Но он также знал, что в столкно­вениях прольётся человеческая кровь, оборвутся жизни. Можно ли с такими жертвами равнять ма­териальные ценности? И только его поведение, воистину христианское смирение удержали на­родные массы от многочисленных бунтов. Не зря же губернские власти оценили исход кампании «безболезненным».