Священник православный - это как бы труба, уно­сящая из мира грехи людские, отмаливая их во время и после исповеди. Тут имеет место то, что называется не скорбью в мире (тварной), а скор­бью о мире у Бога... Как бы на самом месте пред-распятия Христа, когда Он молился до кровавого пота в прекрасном саду Гефсимании, и когда Он возвращался, заставая спящими апостолов... И мы спим, а за нас молятся русские батюшки. Кто эти люди, священники?

Высота креста священника очень важна. При этом, повторяю, один конец его на земле, а дру­гой - в небе...

•  •  •

Несутся «мерседесы» по Подмосковью, по улицам маленьких подмосковных городков, ис­калеченных каменными казематами нуворишей, с балконами, с коваными решётками, среди ка­жущихся картонными домов простых жителей... «Эге-ге-эй! Разой-дись»! И на ходу, вернее, на лету из окон «мерседесов» выбрасывают на обо­чину дороги большие целлофановые мешки, кули, отработавшие своё. Один, верно, опасаясь моего взгляда, или водитель сделал хитрее: по­дозвал школьника, идущего домой после уроков с портфелем, пошептал ему на ухо, дал конфе­ту и показал пальцем, куда швырнуть... Обходя брошенный мешок у столба с пасынком-опорой, перешагивая, увидел, что там выпитые бутылки вина импортного, пустые пачки из-под дорогих сигарет, кровавые бабьи гигиенические пакеты, обрывки увядших цветов и всякий мусор. Мусор и грязь неистребимы у нас, потому что их броса­ют на улицы даже из окон «мерседесов».

...И всякий раз это повторяется: в шесть трид­цать утра - вниз по эскалатору на службу. А они уже внизу. Они уже сидят. Их «служба» гораздо тяжелее и требует неминуемой обязательности. Нищие. Вот у того столба метро, обложенного мрамором, - стриженный неровно, словно ове­чьими ножницами, мальчишка с рыжей лохма­той собакой, у стены - старик, отыгрывающий на рояле «Амурские волны», и этот безрукий в тельняшке, неимоверно худой и ещё более худе­ющий с каждым днём, худеющий, но всё же ве­село и даже дерзко, но вместе с тем с надеждой глядящий снизу вверх, вымаливая подаяние. У него уже есть свои клиенты, он тут завсегдатай. Старика и мальчишку гоняют, и они пропадают на несколько дней, а этот - всегда здесь. Он из­далека узнаёт «своих» благодетелей и начинает улыбаться задолго... Но дело не в том, что сидят попрошайки, а в том, что, глядя на них, я узнаю и своё подлинное лицо в этом болоте нашей жиз­ни, и вот как. Всякий раз, увидев их, поравняв­шись с ними, вспоминаю, что непременно хотел им помочь. И вчера думал, что при входе в метро отложу для них хотя бы небольшие деньги. Но вот - опять забыл, думая о своём, - забыл, как забывал и раньше. А копаться при них в соб­ственном кошельке, обнадёживая этим своим копанием, явно не настолько, насколько им хо­телось бы, мне кажется неудобным... Тогда я ре­шил отложить определённую сумму и разложить её по карманам: старику, инвалиду, мальчишке... Но с утра захлестал дождь, и я надел плащ, не вспомнив даже, что в карманах куртки - три по­даяния. И вот я копаюсь в кошельке над этим инвалидом, стоящим передо мной на коленях и смотрящим мне снизу вверх в глаза. О Боже мой, этот взгляд выше моих сил! А в кошельке, как на­рочно, не оказывается нужной мне суммы, ведь накануне я разложил её по карманам куртки, и теперь - одна только крупная купюра. Одинокая, круглая, голенькая. С улыбающейся мордой сы­того, не нашего президента... И что же, отдал я эту купюру? А как же ехать с пересадками в об­ратную сторону, а мой завтрак, обед? А мысли о семье, и сколько всего осталось до получки... а оправдания: этому отдашь, а те? А эти? Они будут смотреть на него, оставшегося, и тебе вослед... Как они будут смотреть - догадаться нетрудно.

Однажды через поезд, через вагон шла ста­руха в лохмотьях, так искренне и убедительно просящая «ради Бога», но дали мало. Почему -трудно сказать: то ли заняты были отбытием по­езда, то ли устали, не знаю... И вот она, до этого покорная, казалось, судьбе и «добрым людям», вдруг повернулась - и какие же проклятия услы­шали все! Небывалый случай. И пусть тут другое. Даже наверное другое, но почему я вспоминаю опять и опять эти толстовские рассуждения о том, как приятно ему давать всем понемногу де­нег, оделяя всех собравшихся нищих в Ясной Поляне. И тотчас же укорял он себя: надо гнать это удовольствие подаяния; вот это и есть на­града дающему - удовольствие, удовлетворение здесь, на земле. И Евангелие по той же причине давать так, чтобы левая рука не знала, что дела­ет правая. Чтобы не радоваться благодарности этого человека, не гордиться, не возноситься перед собой и другими своей щедростью. А что чувствовал я? Стыд, смешанный со щемящей то­ской, потом жадность и жалость, что не приго­товил сразу и дал «слишком много». Стыд, сме­шанный с жадностью. Одному стыдно унижаться, а другому стыдно унижать, давая. Унижать своим явным превосходством во всех отношениях этого нищего, калеку... Так что же теперь, не давать? Или давать совсем уж гроши? Нои тут будут стыд и унижение.

Так попробовал я разглядеть в мутном ма­реве - жёлтой жиже болотной воды. И не узнал себя хорошего...

•  •  •

Почему Россия «так пьёт»? Почему так смотре­ли на меня в магазинах Германии, когда к про­дуктам я покупал водку «Горбачёв»? (При этом она рекламировалась даже и разрисованными, с изморозью бутылками «Горбачёв» трамваями.) И всё-таки я не замечал, чтобы кто-нибудь из по­купателей-немцев взял её. «Дорогая, хорошая водка, - спросил я у знакомого германиста-пере­водчика, - почему же на меня так смотрят поку­патели в «Ал-Ди», и особенно немки-кассиры? Он засмеялся: «Узнавали, кто ты: или русский, или по­ляк». - «Но как, почему?» - «Только потому, что они сами пьют в основном вино, да и то не креплёное по большей части. Пьют и недопивают до дна. У них это дурной тон. Или коньяк на худой конец, кото­рый тоже, заметь, недопивают. А у нас?» Уходя от него, я подумал, что он, в сущности, прав. В России «допивают». И ведь не всегда по жадности или по бедности. Водка - это, в сущности, тоже религия. «Уйти от страданий методом самих страданий». Клин клином... Только... во имя чего?..

•  •  •

Иисус перед концом земной жизни сказал апостолам: «Сейчас же, если у вас есть кошелёк, берите его и сумку, и если у вас нет меча, то про­дайте рубаху и купите меч».

Тут есть над чем поразмышлять. Были купле­ны, как известно, два меча. Одним из них апостол Пётр отрубил ухо рабу Малху, когда возложили на Христа руки, чтобы взять его... А нас сегодня пробуют убедить, что надобно только молиться. Чтобы мы молились, и всё-де само собой устро­ится... «На Бога надейся, а сам не плошай» - го­ворит русская пословица.

•  •  •

Адская усмешка машины, вспыхнувшей поворотниками ночью. Именно «адская», цвета рас­творённой настежь адской печи...

•  •  •

В Откровении святого Иоанна Богослова го­ворится, что сатана наложит печать на чело и руку. Без наложения этой «печати» невозмож­но будет физически существовать: ни купить, ни продать, ни насытиться, а главное - нельзя бу­дет наложить крестное знамение на чело. Вот она и наложена, эта печать: на руку - деньги в виде взяток (как это и предсказано, печать при­нимается добровольно), и говорить то, что нужно власти, на чело: вбивать в головы людей, в мозг и душу то, что нужно власти. Некоторые совре­менные СМИ - апостолы дъявола.

Василий Киляков

Перейти к содержанию номера