В далекой античной древности, гласит греческое предание, – в такой далекой, что, сквозь пыль тысячелетий и рассмотреть-то невозможно, – Посейдон и Афина, поспорили о первенстве. Доказывая свои права, Посейдон ударил посохом о землю, и зажурчал в том месте родник. Но стоило Афине лишь только прикоснуться сухой веткой к земле, как ее ветка тотчас же расцвела и превратилась в чудесное оливковое дерево – самое первое оливковое дерево античной Эллады. За это в честь дивной богини Афины главный город Эллады стал называться «Афинами».

Кто мог подумать, что боги Олимпа благосклонно улыбнутся нам с Колей и позволят встретиться лицом к лицу со своей легендарной горой! Причем не один раз, а два. Так случилось, что обе наши  рабочие поездки в Грецию выпали в течение каких-то четырех месяцев: первая – в 20-х числах ноября 2005 года, когда мы провели в Греции полтора месяца.

И вторая поездка состоялась в начале мая 2006 года, сразу же после Пасхи.

 

*     *     *

Олимп, Афины, Эллада! За бортом самолета остался берег Турции, вот уже позади цепь греческих островов и синева Средиземного и Эгейского морей; мы начали снижаться. От одной мысли, что, еще немного – и мы с Колей (моим мужем)  увидим колыбель европейской цивилизации – все, о чем только читали в книгах, захватывало дух. И то, что православная Греция – источник православия на Руси, усиливало очарование. Но слава Богу, что при этом наш самолет сумел благополучно приземлиться, не зацепив брюхом или крылом ни одну из гор: в жизни своей не видела на столь маленьком пространстве такое нагромождение скал.

Первое, что встретило нас в Афинах, это холод и дождь. И греки. Куда ни повернешься – везде греки. И говорят так, что не поймешь. Однако, настоящее испытание было еще впереди...

В афинском аэропорту нас поджидал молоденький шофер от той фирмы, куда Коля направлялся работать – он приехал за нами на машине из города с удивительно симпатичным названием «Лариса» (Larisa – одно «s», с ударением на первом слоге). Он проделал от Ларисы до Афин четырехчасовой путь. Ждал нас недолго, всего минут десять, и за это время успел, как он сообщил нам на слабом английском, «проглотить чашку кофе». И вот теперь ему предстояло ехать обратно в Ларису, то есть, еще четыре часа, чтобы доставить нас на место нашего поселения, в гостиницу.

Пронестись по городу, выжимая всего каких-то 100–120 км в час, для шофера оказалось сущим пустяком. Дальше стало еще интересней: как только мы пересекли черту Афин, стрелка спидометра начала показывать 160.

Я сидела сзади и потому хорошо видела, что делал водитель. Но вот со свистом ветра мы вылетели на большую дорогу. А дороги в Греции, как мы успели заметить, скверные, узкие, с выбоинами. Между тем шофер продолжал набирать скорость: вот она уже превысила 180 км в час, а к середине пути – и все 200.

Чувствовалось, как в Коле закипала законопослушная ярость, – он и без спидометра видел, с какой скоростью мы ехали. Но молчал. Пожалуй, мне тоже не следовало говорить что-либо водителю: еще возьмет да и высадит нас где-нибудь посреди Греции! А тут еще, как на грех, лицо шофера, да и вся фигура его явно свидетельствовали о крайнем переутомлении. Впрочем, скоро он и сам признался, что очень устал.

Неудивительно, что по мере продвижения на север страны мы с Колей почти не замечали, как по обеим сторонам дороги менялась природа, как мелькали «привидения» незаконченных греческих построек. Только в памяти то и дело всплывала русская поговорка: «Гром не грянет – мужик не перекрестится». Действительно, в такие минуты всех святых вспомнишь. Вот так и получилось, что мы с Колей тогда же, в машине, не сговариваясь, дали себе слово: когда придет время покидать Грецию (конечно, если еще будем живы!), этот лунатик больше нас в аэропорт не повезет! Потому как для умирания – хоть это и грустно – хочется выбрать более достойную смерть, чем вот этак по-идиотски разбиться на скверных греческих дорогах.

Не знаю, каким чудом, но мы все-таки остались живы: целых и невредимых шофер примчал нас во второй половине дня в Ларису. Остановился в самом центре города, возле гостиницы «Астория», выгрузил наши вещи и сказал, что вернется утром следующего дня, чтобы забрать Колю на работу. И – оставил нас отдыхать. И, слава Тебе, Господи, исчез...

 

*     *     *

Наш номер оказался на четвертом этаже. Балкон выходил прямо в шумный, многолюдный сквер. Однако, прежде чем предаваться любопытству, не мешало бы сначала хоть воды выпить. Но вот тут начались новые, уже непредвиденные испытания: из греческих кранов шла только теплая вода! Или горячая.

– Что же вы, мадам, посоветуете делать, когда ОЧЕНЬ хочется пить? – осторожно обратилась я к молоденькой гречанке за администраторским прилавком.

Склонив с достоинством головку с черными, как воронье крыло, блестящими волосами, гречаночка жеманно объяснила по-английски, что «in Greece» все делается на особый манер; что в этой стране люди обычно употребляют кофе или вино; что, между прочим, есть киоски и супермаркеты, где все это можно достать; и кроме того, всегда можно взять горячую воду из-под крана и поставить ее в холодильник, и ждать, когда она остынет. Но уж если ОЧЕНЬ хочется пить, то лакей всегда может принести бутылку минеральной воды прямо в номер. «Room service», – изящно пояснила чернявочка, прикрывая ярко-синие с чуть заметными блестками веки.

Очень не хотелось дать ей понять, что мне пока страшновато – вот так, сразу, вдруг – отправиться на греческую улицу в поисках питьевой воды. Пришлось великодушно позволить лакею принести нам воду в номер. Утешало тайное сознание, что, наученная когда-то горьким опытом в Испании, я теперь всегда вожу с собой крошечный нагревательный прибор и запас кофе – так, на первый случай, и потому теперь-то уж «обездоленной» не останусь.

Но ей, гречаночке, незачем об этом знать. Ничего, придет время, и я не только до супермаркета доберусь! Дайте только срок...

Чтобы набраться храбрости, мы с Колей вышли на балкон и стали «знакомиться» с городом с высоты четвертого этажа. Уезжая, шофер сказал, что с балконов «Астории» видно гору Олимп. Если это действительно так, то лучшего нельзя было и пожелать, ради этого даже горячую воду стоило потерпеть! Но увы, погода стояла пасмурная, все небо заволокло, и вдали ничего нельзя было разглядеть. Зато внизу, как на ладони, раскинулся сквер. Днем он, конечно, выглядел неприглядно: в Греции сейчас зима, деревья облетели – вон, дворник не спеша метет груды сухой листвы. Но зато от того, что деревья стоят голые, видно далеко вокруг: видно, что сквер и боковые улицы заполнены бесчисленными ресторанами; куда ни посмотришь, везде под навесами ютятся кофейни; столики и кресла, покрытые чехлами, даже зимой не убирают – так круглый год, и день, и ночь они остаются на улице. Интересно, какая здесь жизнь летом? Говорят, с наступлением теплых дней греки почти что живут в своих излюбленных кафе под открытым небом.

Темнело. Всюду начинали зажигаться фонари. А вечером, когда над Ларисой опустилась густая синева, сквер и узенькие боковые улицы, и даже все промежуточные переулочки, не говоря уж о кафе, – все это превратилось в море огней. Миллионами мелких светящихся точек оказались обвитыми фонарные столбы, ветки голых деревьев; бесчисленными огнями были усеяны вечнозеленые кусты; живая пыль огоньков мерцала снаружи подъездов, в витринах магазинов.

Не что иное, как могучее русское любопытство заставило нас с Колей осмелеть в этот вечер. Запахнув покрепче теплые куртки, мы отправились гулять. Для начала прошли до самого конца нашей улицы. И вдруг обнаружили, что там, совсем близко от нас, проводятся раскопки древнего амфитеатра. Вот тебе и Лариса!

К счастью, на таблице возле заграждения был текст на английском. Из него мы узнали, что власти города хотят этот амфитеатр восстановить и использовать как настоящий театр. Тут мы уже совсем осмелели: исследуя город  уже вдоль и поперек, случайно увидели высоко на горе церковь святого Ахилия. Конечно же, мы приоткрыли массивную дверь и вошли в искрящийся полумрак великолепного храма.

Была суббота, и по времени – немногим больше шести. Можно было полагать, что идет всенощная, но скоро выяснилось, что служба закончилась, и народ разошелся по домам. А те немногие, что не спеша начали собираться в притворе и на паперти церкви – с букетами цветов и большими нарядными коробками в руках, со свечами метровой длины, к которым были привязаны огромные банты, – все эти люди были разодеты, как на Голливудскую... свадьбу. Каково же было наше удивление, когда оказалось, что мы действительно, сами того не подозревая, нечаянно попали на свадьбу!

– In Greece, – серьезно объяснила молодая женщина в притворе, – свадьбы бывают ТОЛЬКО по субботам! – и набросила на небольшой столик для подарков кружевную скатерть.

Вот тебе и раз! Тысячу лет назад греки научили русских, что в субботу, как и под большие праздники, церковь не венчает; даже в Русском Зарубежье этого не делают. А тут... Вспомнилось, что в Брисбене греки жаловались на своих соотечественников: «В Греции греки перестали быть греками!»

Между тем площадь перед храмом продолжала заполняться автомобилями, отовсюду подходил разодетый народ. Мы знали, что греческая церковь давно перешла на новый календарь и теперь Рождество в этой стране празднуют по-католически, 25 декабря. Знали также, что Греция вошла в Евросоюз. Но зачем же торговать своей верой ради мнимых, призрачных благ какого-то искусственно-выдуманного «союза»?

На другое утро, как только Коля уехал на работу, я достала laptop – «Моську» то есть, и села за работу над очередным двадцать пятым номером своего журнала. Для «развития речи» включила греческий телевизор. У Чехова есть рассказ «Человек в футляре», где учитель словесности утверждает, что греческий язык «звучный», вот я и решила проверить. Но потратив на исследование полдня, пришла к заключению: какая там «звучность», греки говорят слишком быстро, точно из автомата палят! К счастью, не все каналы по телевизору работали в нашей комнате. Понять надо: на тех каналах, которые действовали, шли конкурсы песен, национальных танцев – соблазн, то есть. Этак я бы своей работы никогда не сделала. А что касается греческих танцев, они довольно монотонны. То ли дело лихая «русская»! Зато пляшут здесь все: зрителей нет, есть только участники...

Неслышными шагами подошла ко мне в полдень храбрость, взяла тихонько за плечи, повернула прочь от компьютера и решительно вывела из гостиницы на улицу... «покорять» Грецию.

Сначала предстояло исследовать Super-market, затем – все магазины. Здесь, как и в Австралии, Рождество начинают праздновать заранее и потому наверняка найдется, на что посмотреть. Но разве можно, попав в другую стану, не начать сейчас же с любопытством присматриваться к людям на улице?

В самом деле, нельзя не обратить внимания на то, как греки держатся: у них замечательная осанка. В отличие от своих соотечественников, живущих в Австралии, здесь, на родной земле, почти все потомки древней Эллады высокие, широкоплечие; большинство – с чистыми, благородными чертами лица. Стоят и ходят они, высоко подняв голову. Во всем их облике сквозит поразительное спокойствие, уверенность в себе и врожденное чувство собственного достоинства. Что и говорить, греки держатся, можно сказать, «по-царски», но при всем при этом в них не чувствуется ни тени заносчивости. Вместе с тем изысканными манерами и излишней любезностью они тоже не блещут: прохожие могут нечаянно тебя толкнуть, задеть, но чуть-что не извиняются, как это делают австралийцы; «спасибо» здесь тоже без особой на то нужды не говорят. В магазине кассир почти что «хватает» у покупателя деньги, и сдачу ему, простите... просто «сует» в руки. Но то, что в греках есть положительного, то этого у них и вправду не отнять: они действительно приветливы, дружелюбны и услужливы настолько, что, когда сами не могут договориться на улице с иностранцем, им ничего не стоит остановить прохожего или «поймать» и привести на помощь кого-нибудь из соседней лавочки... и так второго, третьего, пока не смогут объяснить или продать «несчастному» то, что ему требуется.

Потекли безмятежные дни, работа и неизменные прогулки. Лариса – древний город, в течение 6-7 тысячелетий здесь не прекращали обитать люди. И потому ничего нет удивительного, что, исследуя Ларису, я, кроме уже упомянутого амфитеатра, очень скоро нашла раскопки местного Акрополя и древних стен не то рынка, не то каких-то укреплений. Говорят, что еще с незапамятных пор Лариса была крупным сельскохозяйственным центром. Даже теперь в ее окрестностях – поля, фермы и снова поля, и потому живут в этих краях главным образом богатые фермеры. То, что эти фермеры ОЧЕНЬ богаты, видно по всему: туристы, как правило, в Ларису не приезжают, и ассортимент, качество товара и цены в магазинах расчитаны только на местных потребителей. Это подтверждают и продавцы (по-английски, конечно), с удовольствием показывая лучшие марки европейской посуды, изысканной обуви, мебели, одежды. Впрочем, за образцами одежды далеко ходить не надо: достаточно взглянуть на прихожан в церкви...

И еще нельзя пройти мимо церковных папертей и ступеней магазинов, где часами просиживают нищие, – разница между богатыми и бедными разящая. Но бывают и такие, вроде старичка на углу... спокойный, гордый, покачивась от слабости на ветру, он каждое утро продавал с крохотной сковороденки жареные каштаны. Иногда ему прохожие кидали монету, но каштаны почти никто не брал. Проходя мимо, я почему-то не могла отвести от него глаз. И потом долго оглядывалась. А вскоре старик исчез. С тех пор, выходя на балкон, я часто смотрела в ту сторону, где он стоял...

Как-то утром я услышала из своей комнаты колокольный звон и сейчас же распахнула стеклянную дверь: кажется, трезвонили в той самой церкви, где мы с Колей успели побывать. Впрочем, в той стороне, по крайней мере, три храма. Над сквером еще висел сырой туман, но уже смеющиеся лучи солнца, словно дразня, проникали сквозь белую пелену и заливали мелодичными серебряными раскатами землю внизу.

И вдруг меня резанула мысль: «Греки... говорят, что у них от православия остался один лишь звон! А все-таки, какие они счастливые: живут на своей православной земле!» Впервые в жизни меня потрясло сознание острого одиночества эмигранта. Ведь родилась-то я в эмиграции... Это было так неожиданно и так сильно, что никак нельзя было разобрать, отчего туман вместо того, чтобы рассеяться, начал снова окутывать все вокруг и падать каплями куда-то вниз, где должен быть сквер...

С тех пор, заслышав утренний колокол, я всегда выходила на балкон. Солнце, пробиваясь сквозь тучи, заливало землю радостным светом; умиротворяющий серебряный звон, словно благословляя, волной перекатывался с облаков на вершины облетевших деревьев, на головы прохожих, на озябшую траву внизу. Сквер понемногу просыпался и оживал...

 

*     *     *

Порядком осмелев , я уже не боялась заглядывать в самые отдаленные уголки города, и даже хорошенько заблудилась разок-другой, заглядевшись на витрины. А уж витрины в Ларисе... Ради них стоило сбиться с пути!

До «нового» греческого Рождества оставалось совсем немного времени, поэтому вполне уместно дать себе волю и немного рассказать о витринах города: один раз в год каждый имеет право совершенно безнаказанно «впадать в детство», тем более, что ни одна из витрин не уступает самой хорошей художественной галерее. Так, среди массы всевозможных рождественских украшений, здесь собраны настоящие произведения искусства со всех уголков мира – Италии, Турции, Китая, Франции, Германии.

С той лишь разницей, что за красивую круглую цифру, стоящую рядом со значком «Euro», посетитель или, как его бишь, покупатель, может приобрести все, что его душе угодно.

Как видно, греки еще не привыкли обращаться с новыми деньгами и потому часто запрашивают высокие, ничем не оправданные цены – «бешеные», говоря на языке рядового обывателя. И все-таки простой смертный к этому быстро привыкает, потому что по всему городу, куда ни повернешься, всюду огнями светятся елки, шары, картины, посуда, хрусталь, подушки; и опять елки, бесконечные Деды-Морозы, настольные лампы, люстры, подвески и разноцветные банки-склянки, куда не каждый из нас догадается затолкать крохотные, мигающие всеми цветами радуги, лампочки. И не беда, что для случайного гостя (меня) все вокруг, как в немом кино: пусть нарядные греки деловито снуют, проходят озабоченно мимо, пусть говорят на своем родном языке, а таинственный, мерцающий мир за стеклянной стеной все равно влечет к себе неудержимо!  Только нестерпимо-скучные, лишенные творческой жилки люди, с которыми так тяжело и неуютно жить на свете, могут называть эту сторону жизни «мещанством». Сами мещане по духу, эти горькие эгоисты забывают, что красота вселяет в душу человека мир, располагает его к творчеству и, делая человека добрее, заставляет делиться этой добротой с другими. Жаль только, что греки, уступая требованиям Евросоюза, начинают все больше и больше отходить от своих традиций. Но... знаки «Euro», американские рекламы и музыка, и богатая модная толпа деловито проходит мимо...

 

*     *     *

Через неделю после нашего приезда, Колины хозяева на фабрике, молодые греки Никос и Мария, предложили свозить нас на своей машине в монастырь, который находится в горах Метеора. Поджидая своих новых друзей, мы вышли утром на балкон. И вдруг опять качнулся и покатился мелодично-протяжный серебряный звон, и снова болью отозвался в груди.

Все время, пока мы ехали, шел дождь. Холод усиливался, потом поднялся ветер. Местами на мокрой, скверной дороге из-за тумана не видно было поворотов. Но управлял Никос очень хорошо. К счастью и Никос, и Мария, достаточно владели английским, так что всю дорогу мы разговаривали – об истории, о культуре Греции, вообще о жизни.

Вдруг Никос, этот добрый малый, серьезно принялся рассуждать о том, что «в Греции слишком много церквей и слишком много монастырей».

– И все-таки вы, греки, счастливые: живете у себя на родине, на своей исконной земле! – вырвалось у меня.

– Конечно, все это так, – закивали наши знакомые, – но ведь, это все обычно... привычно...

Вдруг я вспомнила, что над нашей гостиницей, прямо над головой, каждое утро с гулким грохотом пролетают самолеты. Никос объяснил, что рядом с Ларисой находится турецкая граница, а потому и самый большой в Греции военный аэропорт. Раньше туда прилетали также самолеты гражданской авиации, но греческое правительство решило, что Ларисе это не выгодно и теперь все местные и международные рейсы приземляются в Афинах. Но аэропорт – аэропортом, а граница остается границей. И турецкие самолеты, как на грех, постоянно ее нарушают, как бы «ненамеренно» заходят в воздушную зону Греции. Из-за этого нередко происходят крушения, только разбиваются почему-то чаще всего именно греческие летчики...

На личных началах у греков с турками в большинстве случаев – мир, они ничего против них не имеют. Но память о том, как они в течение 400 лет страдали из-за турков – свежа.

К тому же история имеет нехорошую привычку повторяться. По этой причине греческие бомбардировщики совершают вдоль своей границы «утреннюю прогулку», неустанно следят за поведением вероломных соседей.

– Что ж, свою родину надо охранять. А что до «привычного и обычного», – я повернулась  к Марии, –  надо сначала все свое потерять. Так, как наши предки потеряли когда-то Россию. Только тогда люди могут научиться ценить и любить свое, родное...

Мария притихла и задумалась. Из-за густого тумана не было видно дороги, приходилось два раза останавливаться. И все-таки мы сумели рассмотреть, что кое-где по обочинам извилистой горной дороги лежал снег – грубый, мерзлый, но снег! Я обрадовалась ему, точно Снегурочка родному брату, и заразила весельем греков. Мы тешились как дети и, конечно же, в снегу фотографировались. Когда подъехали к Метеора, не сразу догадались, что перед нами в молочной пелене тумана скрываются отвесные скалы.

Даже представить себе трудно такое: в самом деле, на ровном месте скалы поднимались почти что вертикально! И вершины, теряясь в тучах, казалось, упирались прямо в небо...

– А где же монахи? – обескураженно развел руками Никос. – Когда я, восьмилетним мальчишкой, приходил сюда с матерью, то монахи выходили нас встречать. Кофе горячим поили. А теперь вот – никого, никого!

Бедный Никос, он и сейчас походил на простодушного, обиженного ребенка.

– Так ведь в старое время благочестивые люди приходили в монастырь молиться, за наставлением, за утешением... А теперь зеваки-туристы одним своим видом оскорбляют святые места...

Мария вздохнула и посмотрела на свои ноги: она была в брюках. Никос тоже сокрушенно покачал головой – конечно, он понимал, что все это так, и он рад бы, но... Они с Марией прочно поселились в мире бизнеса.

– И все-таки они могли бы к нам выйти!

– Так ведь не монахи миру, но мир им навязывает «туризм». Что же им еще остается делать?

Хорошо, что в долине покачивался и плотной пеленой застилал все вокруг молочно-белый туман, иначе могла бы закружиться голова, когда мы наощупь поднимались по отвесной каменной лестнице к облакам. О том, что рано или поздно придется спускаться обратно, раньше времени старались не думать.

На вершине горы мы вышли на маленькую площадку, что возле храма, и ахнули: туман успел немного рассеяться и перед нашими глазами открылся потрясающий вид. Но монахов и здесь нигде не было видно, слышалось только их пение. Стараясь не шуметь, мы пошли осматривать монастырь.

Когда-то первые монахи, уйдя от мирской жизни, поднимали на вершину вот этой самой скалы продукты и... самих себя в корзине...

Осталась даже лебедка и картина, изображающая этот процесс.

Мы обошли все, куда только можно было заглянуть – древний храм, трапезную, старую кухню, подошли даже к маленькой каморке, где покоятся черепа прежде усопших иноков.

Поразило следующее: все, что находится на территории монастыря, было создано монахами без какой-либо посторонней помощи, можно сказать, их потом и кровью...

Мария в монастыре была задумчивой. Долго стояла в древнем храме возле иконы и все спрашивала: как не позволить бизнесу отодвинуть двухлетнего сынишку на второй план?

Как воспитывать его, оберегая от зла?

Спускаться вниз оказалось не так страшно, как это вначале казалось. Во всяком случае, бояться не было времени.  Туман почти рассеялся и мы, спускаясь по крутизне, ахая от восторга, едва успевали фотографировать. Внизу, у подножья скалы, мы в последний раз взглянули на монастырь под небом. Свинцовая туча, что сидела на самой вершине, умчалась вслед за ветром. Мы тоже попрощались с Метеорой...

 

*     *     *

Вот уже полторы недели, как мы дышим воздухом древней Эллады. Снега нигде еще нет, но с каждым днем становится все холоднее и холоднее. Все это время боги Олимпа так ни разу и не выглянули, прячась за свинцовой тучей, что насела на сумрачную гору. Понять надо: они – существа нежные, а на дворе – декабрь. И только изредка, обычно в полдень, когда на землю проливались лучи случайно выглянувшего солнца, из сизой дали едва приметно начинали выступать очертания легендарного Олимпа.

Однажды утром окрестности Ларисы залил туман – такой густой и белый, что в нескольких шагах ничего не было видно. Глядя с балкона вниз, невозможно было разглядеть наш сквер. Не иначе как Посейдон решил Афине досадить, отомстить ей за «первенство», вот и разлил над городом жбан молока! Похоже, что это предположение рассмешило не только девушек в администрации, но и богов Олимпа: ведь они, боги, создания деликатные, скучать не любят. Поэтому туман покачался над Ларисой часок-другой и, делать нечего – пришлось ему раствориться, уйти в область древних преданий...

За ночь еще сильней похолодало. Но, как видно, олимпийские боги бывают и в добром расположении духа, потому что на следующее наутро, едва забрезжил рассвет, Олимп – величавый, покрытый снегом Олимп! – предстал перед миром во всей своей ослепительной красоте! Даже не выходя на балкон, ни с чем не сравнимый Олимп был виден из нашего, во всю стену широкого окна. Казалось, что сверкающая алмазом гора  находится прямо напротив гостиницы, и здания вокруг сквера, точно из вежливости слегка расступились как раз в том месте, чтобы не мешать гостям наслаждаться необыкновенным зрелищем.

С тех пор мы постоянно видели очертания снежных вершин. А когда из-за далеких свинцовых туч выглядывало солнце, гордый Олимп выделался на фоне сизого неба особенно рельефно, и к вечеру переливался всеми цветами радуги...

После памятной поездки в Метеора мы  расхрабрились настолько, что решили сами посетить Салоники. И вот ранним утром, вооружившись картой и мешком пряников, мы явились на станцию. Простив благодушно кассиру его невежество, кое-как растолковали (по-английски, конечно), что нам нужны билеты на поезд, причем в Салоники, а не куда-нибудь. Потом, боясь уехать не в ту сторону, растерянно вышли на перрон. Постояли с обеих сторон пути: мало ли что... Но когда поезд подкатил, мы, как бывалые греки, быстро и благополучно погрузились в вагон! Вот то-то и оно, что «быстро»: малейшее промедление в толпе, особенно когда пытаешься вскарабкаться на очень узкие и очень высокие ступеньки вагона, да еще с чемоданом, и все – транспорт уйдет...

Зато в вагоне можно было насладиться путешествием сполна: мимо окон проносились поселки, аккуратные церкви, станции, мелькали горы и ущелья, где, вероятно, когда-то слагались греческие мифы. Поезд с грохотом нырял в тоннели, взлетал на мосты, мирно глядящие в речку, несся вдоль полей и мимо незаконченных, типично греческих «домов-привидений». Затем опять начинали мелькать деревушки, поселки, симпатичные церкви, пролетали развалины каких-то древних каменных сооружений, потом что-то вроде крепостей, стерегущих мосты и тоннели, и снова поля, поля... Чем дальше поезд продвигался на север, тем больше менялась местность и природа Греции: появилось больше равнин. Несмотря на зиму, растительность стала богаче, зеленее.

 

*     *     *

Город Салоники встретил нас дождем и пронизывающим, ледяным ветром. Выйдя из здания вокзала, мы растерянно оглянулись, еще не зная в точности, куда сначала направить свой путь. Мой зонтик предназначался на двоих (Коля поленился взять свой), поэтому нельзя было дать ветру сломать единственный зонт раньше времени. Затею осматривать город пешком пришлось оставить.

Каково же было наше удивление, когда, сев в такси, мы обнаружили там пассажиров: мать и дочь... из России! Что творится! Так, сидя с ними бок о бок, мы поехали по городу; ничего не подозревая, мать с дочерью щебетали о пустяках, а мы с Колей тихонько посмеивались и хранили гробовое молчание, только раз обратились к водителю по-английски и попросили его довезти нас до церкви Святого Димитрия Солунского.

Перед поездкой в Салоники друзья-греки с гордостью напомнили нам, что этот город по своей величине и культурному значению – второй после Афин и, кроме того, первый международный порт Греции. И что для них, современных, молодых греков, исключительно важно, Салоники – центр развития всей северной Греции. Между тем Салоники – нечто большее: множество славных имен связано с этим городом, Хочется упомянуть хотя бы некоторые.

После смерти царя и полководца Александра Великого в 323 году до н.э., на престол Македонии взошел Кассандр. Новый царь был женат на сестре Александра. Учитывая выгодное геополитическое положение местности на берегу Термического залива, царь Кассандр объединил в 315 году до н.э. находящиеся там 26 небольших поселений-городков и основал город. И дал городу имя своей царственной супруги – Фессалоники. А потом быстро растущий город узнал взлеты и падения, героические победы и жестокие поражения, порабощения и снова взлеты; были кельты, персы, были римляне...

Но уже в 279 году, отразив небывалое по силе нападение кельтов, главный торговый порт Македонии – Салоники – стал также надежным военным оплотом.

В период римского владычества город развивался уже стремительно, а ко времени правления императора Августа (около 27 года до н.э.) вступил в полосу расцвета и стал культурным центром всего Балканского полуострова. Салоники знавали поистине великие дни. Так, в 58 году до н.э. этот город посетил римский оратор Цицерон. В Салониках довелось принимать победителей-римлян в гражданской войне – Антония и Октавиана. За это Салоники удостоились звания «Свободного города»... Да всего и не перечислить.

Но все это – ничто по сравнению с тем, что в 50 году нашей эры в Салоники пришел Апостол Павел, который принес на землю древней Эллады новую веру – христианство...

 

*     *     *

Зимний дождь устало волочился по городу, с трудом догоняя такси, невпопад хлестал в окна, мешая разглядывать окрестности, и время от времени размазывал на ветровом стекле «античную» пыль веков, точно из последних сил оберегал историю любимого незаурядного города от праздного любопытства посторонних глаз. Действительно, история Салоник насчитывает по-крайней мере свыше двух тысяч непрерывных, бурных, полных горя войн и тяжких испытаний лет, особенно когда в 1430 году турки захватили город. Однако раскопки, которые проводятся в городских окрестностях, указывают на то, что район этот был населен еще пять тысяч лет назад. И все же попадая в Салоники впервые, лучше всего начинать знакомство с городом именно с церкви святого Димитрия Солунского. Но не просто потому, что этот храм был построен еще в IV-м веке нашей эры...

Такси подъехало и остановилось возле длинной лестницы, которая тянулась и огибала под прямым углом большую площадь, выходя сразу на две улицы. К этому времени дождь почти прекратился. Оставшись одни, мы поднялись по ступенькам и замерли: в конце площади стоял храм, величественный, из красного кирпича. Так вот она какая, церковь Святого Димитрия Солунского! Как много здесь связано с историей...

Где-то в начале IV-го века принял мученическую кончину покровитель и защитник города Салоники святой Димитрий Солунский, и вот, в его честь назван храм; здесь покоятся его мощи. Но где-то до 629 года старый храм сгорел в большом пожаре, и жители Салоник в течение пяти лет отстроили его заново. Любят греки своего святого, и его храм стал местом поклонения. С именем святого Димитрия связан еще тот факт, что вечером 26 октября 1912 года – а именно, в день его памяти – греческая армия освободила Салоники от турецкого ига и главнокомандующий Хассан Таксин Паша подписал протокол о передаче города греческим властям, и на следующий день над Министерством был поднят греческий национальный флаг.

Внутри храма царил полумрак, среди мерцания лампад – благостная, умиротворяющая тишина. Здесь находятся мощи не только святого Димитрия, но и других святых. Но описывать это – не дело простых смертных. Только стоит заметить, что, если бы не скамьи резного дерева, все показалось бы бесконечно знакомым, близким, ну прямо как в России. Еще бы! Невольно вспомнилось, какое впечатление произвели греческие храмы на послов князя Владимира, и потом на него самого. И тогда стало понятно, почему из всех религий они выбрали именно православие.

Нет, невозможно объяснить такое простыми смертными словами, но было здесь что-то, что и сам храм, а затем и Салоники стали для нас чем-то близким и уютным, как если бы мы были у себя дома, как если бы это были живые души, и мы давно друг друга знали...

Так мы провели в храме Святого Димитрия Солунского часа два: обошли все святыни, заглянули во все уголки. Затем, наперекор припустившим дождю и ветру, прячась под одним зонтиком, отправились «покорять» Салоники...

Удивительно, что, не зная города, в Салониках легко ориентироваться. Выйдя из церкви, мы пересекли главную дорогу и собрались идти вниз, к набережной. И вдруг увидели впереди какие-то раскопки. Я задрожала: Господи, да это же история, сама древность! Никакой дождь не мог помешать мне обойти вокруг целый квартал раскопок. Прячась под зонтом, я сделала несколько фотографий. Признаться, мы с Колей знали о том, что в Салониках есть такое место – Римский форум (древняя Агора), но вот что мы стояли рядом с ним и на него смотрели – догадались не сразу. Спросить-то, кроме греков, некого. Поэтому, насмотревшись всласть на таинственные кам-ни и коридоры в ямах, мы пошли дальше, по направлению к морю, в поисках «настоящего» Римского форума...

Так, перейдя небольшую улицу, потом большую широкую площадь, мы вышли на главную дорогу и – к набережной. Для порядка, время от времени спрашивали у прохожих, как найти «Римский форум», но греки ничего не могли понять. Оставалась полицейская будка. Но блюститель греческого закона тоже не мог помочь, хотя и выглянул к нам из своего убежища.

Я ахнула, заметив у него в будке обогреватель: нежный народ, ничего не скажешь! Между тем блюститель порядка усиленно махал рукой в ту самую сторону, откуда мы только что пришли, и твердил: «форум, форум»...

Ну что ж, «форум» так «форум». Только теперь «форуму» придется подождать: вечером в церкви Святого Димитрия – всенощная, вот тогда и пройдем еще раз сторонкой древности.

А пока... Но в эту самую минуту я увидела, что у этого полицейского в будке – икона! Трудно сказать, сколько километров под дождем мы с Колей прошли в тот день. Во всяком случае – всю набережную. Давно уже позади осталась знаменитая «Белая Башня» – «Левкос Пиргос» (бывшая тюрьма), которая относится к древним крепостным стенам. Где-то впереди, далеко-далеко среди деревьев, блестело золото куполов. Как мы скоро узнали, это была церковь Святых Кирилла и Мефодия. Но вот и она далеко позади. А потом – боковые улицы и переулки, и опять набережная. Уставшие и промокшие, мы были очень довольны собой.

К вечеру дождь перестал. Мы опять вернулись в церковь Святого Димитрия, еще раз осмотрели старинные уголки храма, подошли в мощам святых, потом остались на всенощную. На обратном пути, прощаясь с милым, симпатичным городом, снова постояли возле раскопок. Только теперь мы уже знали, что это «Римский форум». Вечером он был весь освещен прожекторами и казался еще интересней.

В Ларису мы возвращались с последним поездом...

 

*     *     *

Как-то утром над гостиницей, прямо над самой головой, опять завыл и прокатился знакомый грохот. Я мигом распахнула дверь на балкон: так и есть, вот он – бомбардировщик! Каждое утро, в одно и то же время он проносится в этих краях, но только сегодня удалось его немного рассмотреть. С нашего четвертого этажа хорошо видно, как самолет, минуя сквер, делает над зданием неподалеку вираж – боком, почти что вертикально – потом еще и еще.

Наконец, издав очередную дозу воющего рокота, взмывает ввысь и – исчезает.

Когда все стихло, откуда-то из холодной Олимпийской дали донесся колокольный звон. Впрочем, какой там Олимп! Церквей в округе много, звонить могут в любой. Просто мы  стали по воскресеньям наведываться к святому Ахилию, – вероятно, оттого, что с балкона так и кажется, будто храм находится рядом с заветной горой.

Надо сказать, что поют в греческой церкви монотонно, на греческий манер, и поет не хор, а священник, и только изредка кто-то вроде регента ему подпевает. Временами поет вся церковь, и тогда народ встает.  И вдруг – одна-две фразы – я узнаю знакомые молитвы! Однако, что греха таить: насмотревшись всласть на убранство храма, глаза сами так и переходят на лица молящихся...

Народу в церкви всегда много, всех возрастов; и все, особенно женщины, исключительно хорошо одеты. Поражает, что в церкви очень много военных, среди них – летчики, моряки, даже полиция, и все они в форме. Так же, как и остальные прихожане, военные подходят к иконам, набожно крестятся, ставят свечи. Только сразу бросается в глаза, что греки – почти все, без исключения – крестятся этак наискось, точно пыль с себя стряхивают. Или: торжественно крестясь указанным выше образом, в эту же самую минуту поворачиваются к соседу и с приятной улыбкой что-то ему говорят. А ведь это  кощунство... Невольно думается, что князь Владимир, увидев современных греков, осадил бы не только Корсунь...

А тут еще, как на грех, мы с Колей напрочь забыли, что в греческой церкви давно живут по новому календарю, и пропустили Николин день: здесь видите-ли, все отпраздновали 6 декабря, и 19-го числа ни в одной церкви службы не было. Жаль. Такое чувство, будто у тебя кусочек жизни обманом отняли.

Неужели действительно у греков от православия остался один «колокольный звон»?

Может ли быть такое? Во всяком случае очень скоро пришлось убедиться, что в Ларисе по-крайней мере не так уж мало людей откровенно неверующих. И не только потому, что они сами открыто признаются в неверии. Это видно по тому, что они делают и чего – не  делают; по тому, что они говорят (по-английски, конечно), как одеваются, как относятся к своим святыням.

Поначалу нас поражало и подкупало то, что у греков почти везде иконы – в фойе нашей гостиницы, в столовой, в магазинах, ресторанах и офисах, куда приходилось заглядывать, в киосках, в будках полицейских, и даже в зале жеоезнодорожной станции, Кстати, там не только обилие  икон, но и часовня есть. Перед отходом поезда там всегда можно поставить свечи.

Но, как видно, грекам свойственны разящие противоречия... или же у них подход к религии утилитарный... чтобы не сказать больше. Ведь что творится в «супермаркетах», в подарочных и прочих магазинах – в один ряд с кухонной утварью, безделушками и прочей мишурой, а то с чем-нибудь и похуже стоят иконы. Продаются то есть. И люди, закупая продукты, деловито сбрасывают товар к себе в одну общую корзинку – трусы поверх пакета с колбасой, туда же летит пара носков, мешочек лука, туалетная бумага, козий сыр, икона... Потом, придя домой, выкладывают покупки на стол, а всю упаковку, в том числе и от иконы, тут же отправляют в мусорный бак. У нас же, русских, упаковку икон полагается сжигать.

Но бывает и такое, что не поддается никакой критике: греки, увлекаясь крестами, украшают ими что попало. Так в витрине одного магазина с одеждой я увидела женский манекен, на который были надеты изящные джинсы. Манекен стоял спиной к улице, то есть к прохожим; курточка у пояса была кокетливо приподнята так, чтобы на джинсах (на самом, простите, седалище!) был виден вышитый золотом большой крест. И это – греки, от которых на Русь пришла когда-то вера православная! Я стояла, остолбенев. Потом подозвала Колю.

– Когда-то Москву называли Третьим Римом. Поистине, четвертому не бывать...

 

Тамара МАЛЕЕВСКАЯ (Попкова),

Австралия, Брисбен

 

Перейти к содержанию номера