Светлой памяти моей жены Любови

 

За окном – 2008 год. А в душе – масса воспоминаний о прошлом. Текущие проблемы часто вызывают у нас, ветеранов, невольное сравнение с прошедшими годами, и кажется, что «вот в наше время» и проблем таких не было, и вообще все вопросы решались проще и лучше. С одной стороны, это – мотивы приближающейся старости. А с другой – не всё так просто…

Вопросы воспитания всегда интересовали меня. Даже не могу объяснить, почему. Наверно, потому, что изначально в семье я получил неплохое воспитание: отец учил мастерить всякие поделки, игрушки, работать с деревом, мама прививала нам с братом любовь к театру, литературе и искусству, у нас часто звучала классическая музыка, а вообще дома царил дух труда, честности и порядочности, причём негласным лозунгом семейного корабля всегда считалось «быть», а не «казаться».

А может быть, потому, что, рано полюбив чтение, я с интересом следил за развитием характеров героев книг, за становлением личности. Это ведь очень увлекательно и полезно.

А может, ещё и потому, что в курсантские годы меня часто избирали комсоргом класса, роты – и я, работая с нарушителями, научился чётко отличать воспитанных от невоспитанных и тогда же поставил себе девизом – самовоспитание. И твёрдо могу сказать: воинский быт, казарма, регламент немало способствовали этому.

Собственно говоря, как-то специально нас и не воспитывали, в смысле привития манер, чтения нотаций и прочего. Воспитывала сама обстановка, военно-морские традиции, огромную роль играл пример командиров и преподавателей, их поведение, речь, ответственное отношение к делу, требовательность к себе и подчинённым. Конечно, в дополнение ко всему этому постоянно работал древний механизм «кнута и пряника»: провинился – взыскание, потрудился – поощрение, за этим следили строго. И на душу всё это ложилось как-то естественно, наверно, потому, что в детстве и юности уже был заложен фундамент.

Родился я в Китае, в Харбине – островке России среди китайцев, где общность русских людей была высока. Что касается местных русских – чужбина дисциплинировала и воспитывала, а вера православная была духовной опорой. Что же касается советских – кого угодно тогда за границу не пускали.

Потом я долгое время жил и учился в Хабаровске. И вот там однажды, уже будучи старшеклассником, случайно купил в книжном магазине томик пьес Ростана. Надо ли говорить, что образ Сирано де Бержерака прочно и надолго вошёл в мою жизнь:

Зато я никогда не выйду, милый мой,
с нечистой совестью,
несмытым оскорбленьем,
помятым счастием
иль чёрною душой!

Прекрасный перевод Щепкиной-Куперник сделал чудо: французская романтика дивно блистала в гранях сверкающего русского языка, а воспитательное воздействие образа Сирано бесспорно.

В 1966-м, окончив 10 классов, я уехал в Ленинград и поступил в Высшее военно-морское училище радиоэлектроники. Грусть разлуки с домом – и масса новых впечатлений, чисто мужской воинский коллектив, комсомольские собрания – и первые мысли о решающем, определяющем вкладе домашнего воспитания. Красными чернилами вписал я тогда в свою записную книжку замечательные слова генерала А.А. Игнатьева: «Прошло много лет, пока я не убедился в том, что самое важное, значительное из приобретённого мною в детские годы было получено не в казённой школе, а дома. Именно домашнее воспитание дало мне знания, любовь к искусству, к литературе, любовь к своему народу». От себя теперь могу добавить: а военная система развила и укрепила всё это.

Стены училища, а рядом – город Петра, магия белых ночей, Петергофские фонтаны и тихие руины заброшенных дворцов... А в чудесной училищной библиотеке – Гюго, Тургенев, Бальзак – запоем! – Лесков, Пушкин, Диккенс и первые прикосновения к громаде Достоевского. На 4-м курсе написал статью о проблемах школьного воспитания и решил пойти в ближайшую школу посоветоваться. Беседовал с завучем по воспитательной работе и постепенно понимал: к сожалению, никто серьёзно не занимается и не собирается заниматься воспитанием в школе, это подтверждала и моя собственная память школьных лет (хотя тогда воспитывала сама сложившаяся система, сам дух школы).

А дальше – учения «Океан» на Севере; в конце 4-го курса – свадьба, и мы с моей Любой решаем провести мой августовский отпуск вместе, работая в отряде в пионерлагере «Прибой» около Зеленогорска. В июле она уже была там, а я вечерами ездил к ней в свои увольнения, причём почти всё время уходило на дорогу от Петродворца до Зеленогорска и обратно – ближний свет!

Сдав последний экзамен, пошёл в санчасть брать для лагеря справку о том, что здоров. Узнав, для чего это нужно, милые женщиныврачи тут же выдали бумагу, даже не осматривая меня (какие у советского курсанта могут быть болячки!), и только ахали в восхищении: «Молодец! Если все бы так!».

Вот таким образом я впервые в роли воспитателя (точнее – вожатого) оказался с детьми на Карельском перешейке. Озёра: Красавица, Чёртово, Щучье – были облазены вдоль и поперёк. Отряд попался – сорванцы 4–5-х классов, среди них 8 девочек из детского дома да ещё один мальчик – умственно отсталый, правда, тихий. Пришлось повертеться: сорок человек!

И в то же время дети часто поражали меня. Например, тот самый «отсталый» оказался и самым метким, бросая мяч в цель. А в детдомовских девчонках сквозь их внешнюю угловатость и резкость порой неожиданно проглядывала нежность и забота, даже по отношению к «домашним». А ещё отличало их то, что они и в добрых делах, и в своих проказах всегда держались как-то стайкой, единым фронтом, очевидно, бессознательно поддерживая друг друга.

А когда однажды я решил провести среди мальчишек соревнование по продолжительности висения на перекладине, то все мои привычные каноны о физподготовке были враз опрокинуты. Помня, как мы, курсанты, выдерживали в училище 2 – 2,5 минуты, я следил за секундной стрелкой, и первый же парнишка поразил меня, провисев более 3 минут! Дальше – больше; наконец нашёлся уникальный Жора Цветков (до сих пор в памяти), который висел более 5 минут! Хорошо помню, как на пятой минуте я стал его уговаривать спрыгнуть – «а то будут болеть руки». Он же только покряхтывал и настойчиво висел, становясь чемпионом. Другие все держались не менее 3 минут, причём некоторые порой отпускали одну руку, чтобы прихлопнуть комара. Заинтересовавшись, подошли и девочки и, сколько я ни протестовал, тоже приняли участие и тоже, помнится, показали время не менее 2,5 минут.

Через неделю наш отряд покрылся галунами, нашивками, звёздочками и якорями. Я ещё в училище предусмотрительно запасся этим старым списанным добром у нашей баталёрши, и мы с Любой каждый вечер поощряли отличившихся. Провинившиеся же в очередь не вставали, ходили поодаль и исподлобья следили за «ритуалом награждения». Лагерное лето богато событиями – на следующий день вчерашние проказники уже гордо стояли в очереди за знаками отличия.

А после отбоя, пока я ходил вокруг дома и проверял, хорошо ли закрыты на ночь окна, жена пела колыбельные песни.

Спи, мой мишка, в колыбели
на подушке кружевной…

Мне сначала это было странно – у нас же не годовалые! – но отряд так хорошо засыпал под песни, даже мальчишки, что я привык к этому. Колыбельная – это ведь от семьи, очага, уюта, вековых традиций. Кто знает, может быть, девятерым из десяти в нашем отряде никогда и не пелись колыбельные;  детдомовским-то уж точно…

Теперь, за давностью лет, можно признаться и в небольшом грехе, который мы с Любой иногда брали на себя. Родители через служащих лагеря и сами в родительские дни передавали для своих чад всевозможные лакомства: конфеты, фрукты, ягоды, печенье, вафли. Мы всё это хранили в отдельной комнате, постоянно закрытой, и выдавали после еды. Чтобы не запутаться, на пакетах писали фамилии детей. Детдомовским никто пакетов не передавал. И мы на свой страх и риск немного уделяли и им, не говоря уж о том, что угощали их и своими собственными запасами, иногда покупали мороженое.

Тем памятным летом на мою долю выпала и первая маленькая педагогическая, а скорее – психологическая удача. Как-то раз подходит ко мне расстроенная жена. Что случилось? Оказывается, одна девочка, детдомовская, попросила у неё золотое кольцо с камешками – поносить, поиграть. А потом с виноватым видом пришла и сказала, что они с девочками играли, и она не заметила, как кольцо потерялось. Стали выяснять, где они играли, искать – напрасно. Ну что будешь с ними делать? Ругать? Кричать, наказывать? И тут у меня забрезжила слабая надежда. Позвал я ту девчонку – а у неё вид такой виноватый – и стал ... успокаивать её: «Не переживай, не надо. Кольцо всё равно найдётся. Оно очень старинное, редкое, ещё от бабушки осталось, его даже однажды у нас просили на телевидение и показывали вместе с другими редкостями. Так что если его найдут или у кого-нибудь увидят, нам сразу же скажут. Такое редкое кольцо очень многие знают, оно не может пропасть». Не берусь судить, как дело развивалось дальше, но минут через 10 кольцо «нашлось».

Вот так мы вели наш отряд до первых холодных августовских вечеров... Был и поход на красивые Долгие озёра, где наш самый маленький Серёжа Фомичёв со скорбным видом принёс нам забытый предыдущим старшим отрядом тапочек: «Тапок моего брата…» (а у Серёжки был старший брат в том отряде). Был и день грибника, и сбор черники, когда наш отряд собрал больше всех и был премирован черничными пирогами. И стенгазету выпускали – даже стихотворную:

...Как у мальчиков карманы
хлебом набиваются,
и холодными ночами
животы вздуваются!

Сами придумывали так называемую отрядную речёвку, под которую маршировали на линейках:

Раз, два – к ряду ряд!
Три, четыре – наш отряд!
Утром, вечером и днём –
хорошо в краю родном!
Льётся дождик – ну и пусть!
Дует ветер – не боюсь!
Светит солнце – хорошо!
Наш отряд – вперёд пошёл!

В День здоровья нарядили меня Айболитом, жену – обезьянкой Чичи, и все вожатые пели сочинённый мною на мотив «Прощания славянки» гимн «Мыльных пузырей».

В конце смены наш отряд был объявлен лучшим. Многих ребят мы помним до сих пор. Гдето они? Какими стали? Теперь уж они сами мамы и папы, ведь было это в 1970-м…

Высшая оценка отряду – воинскому ли, пионерскому – сравнение его с семьёй. Наверно, наш отряд и был тогда для нас с женой нашей семьёй. Были, конечно, у нас и тайные любимцы: у жены – Ира Шек, у меня – Катя Кукушкина, общим был Серёжа Фомичёв, но мы старались их не выделять, а относиться ко всем ровно, чтобы никто не был обойдён или обижен.

Затем военная служба предложила нам Владивосток, но жена ещё на одно лето поехала работать в «Прибой», и многие прежние ребята снова были в её отряде. А когда я, уже лейтенантом, приехал туда в свой отпуск, ко мне кинулись с объятиями наши питомцы, благодарные сердечки! Разве можно забыть такое?

И ещё судьба не раз вела нас с Любой в те края. Уже переведясь в Ленинград, мы несколько летних «навигаций» проводили в другом лагере – «Соколе», на Гладышевском озере. Жена, теперь уже ради наших собственных детей, работала воспитателем, потом старшим воспитателем, а я проводил там отпуска, помогая ей. Те чудные места и забавные эпизоды тоже надолго остались в памяти. И поездки из Зеленогорска в лагерь на велосипеде, и беседы допоздна о детях, о воспитании, и ярмо родительских дней, и шашлыки на лесной поляне, и аромат заваренных листьев малины, и вырубка всем отрядом высокой сухой ели для телевизионной антенны… И опять-таки: всё хорошо, когда по-семейному, соборно. Кстати, и в «Соколе» звучали колыбельные, а обслуживающий персонал всё норовил пристроить своих детей в наш отряд – «к Любови Вацлавовне».

Мои «педагогические выходы» на детскую аудиторию продолжались и далее. Когда я читал лекции на курсах повышения квалификации учителей, иногда меня приглашали и в школы побеседовать с учениками. Запомнилась одна встреча с шестиклассниками в Старом Петергофе. Идя в школу к 15.00, я прикидывал, что ребята после уроков, устали, возраст довольно озорной, – смогу ли я удержать их внимание хотя бы 40 минут? Я, конечно, был при погонах, для начала рассказал в доступной форме о своей интересной работе, о трудностях связи на море, особенно с подводными лодками. На всё это ушло минут 15. Смотрю, шум утих, все глаза – на меня. И я понемногу перевожу разговор на их интересы, беру примеры, разворачиваю их нравственную подоплёку, задаю вопросы, вызываю на обсуждение. Они совсем оживились, разговор стал общим. Спрашиваю, например: «А кто помнит фильм «Семнадцать мгновений весны»?» Лес рук: все помнят. Продолжаю: «В одном эпизоде генерал Мюллер делает резкое замечание офицеру: «Следите за своей речью: «действия» и «поступки» – это синонимы!». А вы, ребята, как считаете: действие и поступок – это одно и то же?». В ответ единодушное: нет! «А в чём разница?». Девочка с первого стола попробовала объяснить: «Ну, действие – это просто действие, а поступок – это действие с чем-то как бы духовным, да?» –

«Правильно, – говорю, – молодец. Только лучше так скажем: поступок – это действие, имеющее нравственную окраску, или моральный смысл».

И тут меня осенило: а почему только – действие? Задам-ка им каверзный вопрос! «Ребята, а может быть так, что действия вроде нет, а поступок есть?». Несколько секунд молчания, и вдруг в задних рядах робко тянется рука, и девочка, вся розовая от смущения, просит слова. (Потом учителя, присутствующие на встрече, сказали, что мне удалось и её расшевелить, обычно на уроках она молчит.) И вот это хрупкое создание встаёт и негромко говорит: «А можно такой пример? Вот если мама сказала мне помыть посуду, а я не помыла. Действия нет, а поступок-то плохой?». Я чуть не взлетел от радости: ну, думаю, не пропала ещё Россия, если есть в ней такие дети!

Общались мы тогда с ребятами два с половиной часа. И они ещё не хотели уходить, я уж стал уговаривать, что их ждут дома, беспокоятся… Что я вынес из той встречи? Да, времена меняются, в детях стало больше прагматизма, раннего цинизма, жёсткой иронии – но есть ещё душа человеческая, пусть за шелухой и скорлупой, но она есть. Только нужно до неё добраться, «растеплить» человека, а для этого нужно неравнодушие и честность в отношениях, а по большому счёту – любовь. Я совсем немного уделил им внимания – и как славно они раскрылись!

Примерно то же самое происходит и в курсантской среде: если ты командир – узнай людей, прояви интерес, заботься о них, требуй, будь примером, найди тропку к сердцу каждого, открой в каждом изюминку – и тебя станут уважать, не подведут, и тебе же самому будет легче. Когда я размышляю о становлении воинского коллектива, у меня всегда перед глазами пример моего однокашника и сослуживца Володи Гламоздина. Когда он командовал ротой на 3-м курсе (а рота его была одна из лучших), я стал замечать после обеда на лице его характерные «складки». И на мой вопрос по этому поводу он уверенно ответил: да, после обеда он свято соблюдает «адмиральский час» – спит. А затем пояснил, что это только сейчас, когда его подопечные уже на 3-м курсе, а вот первые два года пришлось повертеться – практически дневал и ночевал в роте, не зная покоя, проверял подъёмы и отбои, приборки и занятия… И когда узнал всех, кто чем дышит, когда несколько раз поменял старшин, выбрав лучших, – вот только тогда смог немного «расслабиться». Теперь уже многие его питомцы в запасе, но дружны между собой и его до сих пор помнят, приезжают к нему, как к отцу родному.

Это лишь некоторые мои зарисовки по поводу процесса воспитания, и я рад, что именно в военной сфере, в военной школе прошло моё формирование и становление как офицера.

Капитан 1 ранга запаса Н.И. Поздняков

Перейти к содержанию номера