Он примет святое Крещение в православном храме с именем Василий, и их с женой давний брак будет освящён Таинством венчания…

Невероятно, но если бы всего два десятка лет назад на тихой бакинской улочке к автору этих строк, отвергнутому жизнью, затравленному, а потому находящемуся тогда на грани отчаяния,подошёл некто и прошептал, что скоро всё переменится в его жизни, и он вынужденно оставит родину, чтобы больше не возвращаться сюда, и поселится в России, в Москве, примет святое Крещение в православном храме с именем Василий, и их с женой давний брак будет освящён Таинством венчания…

…что спустя несколько лет получит благословение трудиться в храме, а позже и носить подрясник…а ещё примет на руки кроху, преданную своим отцом ещё до её рождения, и она станет ему воистину родным человеком, радостью и утешением... станет ездить по большим и малым городам, посёлкам и деревням, выступая в больницах и тюрьмах, вузах и школах, воинских частях и детских приютах, на космодроме и атомной станции, рассказывая людям о небесных свойствах русского языка, а позже напишет, как послушание, книгу о Тайне святого русского слова, издание которой благословит Предстоятель Русской Православной Церкви, а потом, воодушевлённый вниманием читателя к русскому слову, примется за новые книги… и что его будут узнавать многочисленные благодарные зрители его телевизионных передач… наверняка он счёл бы этого человека безумцем. Однако, если бы встреча эта всё же случилась тогда на тихой бакинской улочке, то незнакомец этот наверняка заслужил бы право именоваться пророком. Ибо непостижимым образом всё так и произошло в моей жизни.

Самое же невероятное в этой истории то, что автор этих строк, и в самом деле, всерьёз увлёкся русским языком. Вот бы удивились институтские товарищи и преподаватели! Ведь ему всегда казалась куда интереснее, заманчивее литература, в особенности,русская. А тут – язык.Тогда казалось, пишешь грамотно – и довольно с тебя. Ан нет… Хотя, должен признаться, всякий раз коробит, когда слышу в свой адрес: «Занимается русским языком». Признаюсь вам, как на духу, я русским языком не «занимаюсь», я его очень люблю. Люблю так… Даже сам не знаю, с чем сравнить это чувство. Словом, нет для меня ничего увлекательнее на всём белом свете. А потому на вопрос, который так часто задают мне мои дорогие читатели и слушатели, мол, как же так случилось, что такую книгу о русском языке написал азербайджанец, привычно отшучиваюсь: жил, говорят, некогда мудрец, который изрёк, что лучшую книгу о Севере напишет когда-нибудь африканец. Наверное, я его предтеча...

И всё-таки это чудо. Одно из тех, которые так часто случаются со мной за последние полтора десятилетия после принятия Таинства святого Крещения. К примеру, окончив с весьма приличными оценками институт русского языка и литературы, языком этим, по сути, я не владел. Это вроде того, как много лет прожить в доме, не являясь его владельцем. Владелец-то и относится к дому по-иному… Притом, что высшее образование на русском получили прадед, деды, отец и дяди. Просто привычно говорил на нём, так же привычно читал написанные на русском книги, писал письма. Впрочем, так же не владеют языком не переступившие ещё порога православного храма многие природные русские люди, даже не подозревая об этом. Я понял это, когда оказался, милостью Божией, в этих благословенных стенах – и лишь тогда, да и то не сразу – услышал давно и хорошо знакомые русские слова, но как бы заново. Они оказались совершенно иными, их сокрытый прежде от меня смысл был так пронзителен! Самым же таинственным было то, что все они благовествовали – имеющему уши слышать(Мф. 11, 15)– о Нём, о Христе. Эта неслыханная прежде новизна и свежесть так поразили моё сердце, что изменился отныне не только слух, но и весь строй моей жизни. У неё, наконец-то, предстательством Богородицы, к Которой так взывал, появился отныне ясно очерченный смысл: всегда и везде, пока есть силы и дарованное Господом какое-то разумение, благовествовать о небесной высоте и бездонной глубине великой русской речи во дни её повсеместного поругания. А ещё призывать русских и нерусских людей, коим дорога эта речь, беречь её как самое драгоценное национальное достояние, делиться той самой радостью, которой сам был некогда обрадован в православном русском храме. Труд этотв известной мере преисполнен и печали, но всё равно побеждает радость, та великая радость о Христе Спасителе, что так счастливо и таинственно заключена в святом языке нашем…

Как скорбим мы, услышав об уходе из жизни близкого или просто знакомого нам человека. Как и о многих незнакомых нам людей, о которых с такой печальной регулярностью узнаём из сводок новостей: погибших в авиа и авто катастрофах, погребённых заживо в глубоких шахтах, утонувших в бездонных морях, взорванных безжалостными террористами, смытых наводнениями, нашедших последний приют под обломками зданий, рухнувших от землетрясений… не замечая, при этом, как на планете нашей неслышно, как деревья, умирают языки – удивительные, неповторимые. Да-да, каждые две недели (!) человечество оскудевает, в среднем, на один человеческий язык. Конечно, в первую голову печальная участь забвения постигает те из них, что лишены письменности. Согласно прогнозам, более половины всех существующих на планете языков может исчезнуть уже в течение этого столетия. И если сегодня на Земле живёт около 6800 языков, то к 2100 году из них останется только 3000.

Задумаемся, только ли языки отмирают? Нет, это умирают их носители. Конечно, это и жесточайшие межэтнические войны, и масштабные стихийные бедствия, но прежде – переход на несколько властвующих в мире языков. И если физически люди эти ещё продолжают жить, общаясь отныне то на английском, то на французском, то на португальском (но чаще всё же на английском) языках, то их уже как бы и нет. Ведь язык – хочется верить – это не просто некая система общения людей, он есть неотъемлемая составляющая самосознания всякого народа, вне зависимости от его численности. А значит, через язык люди, в том числе мы с вами, сознаём самих себя. Как хорошо сказал об этом Лейбниц: «Язык – это лучшее зеркало человеческого духа, и путем тщательного анализа значения слов мы лучше всего могли бы понять деятельность души».

С исчезновением языков исчезает самобытность, неповторимость, иссякает великое разнообразие и богатство, сотворённое Самим Создателем жизни, рушится Его таинственный замысел о людях и их языках.Ведь исчезающие языки хранят уникальные сведения о взаимоотношениях различных видов, поведении животных и так далее. Оказывается, наука классифицировала всего лишь пятую часть (!) представителей животного и растительного мира. Знания же, сведения о многих других видах растений и животных, неизвестные учёным, часто зашифрованы в этих самых умирающих языках. Вот почему их спасение представляет собой очень важную задачу.

«Всё рано или поздно умирает, - прочёл как-то в одной из статей, - в истории это было не раз. Совсем недавно ещё жители сёл с ужасом смотрели, как на них надвигаются города и идут под снос их избы, их уклад и их прошлое. Они сопротивлялись изо всех сил, а их дети уже воспринимали всё это равнодушно, а внуки – и вовсе потешались над отставшими от жизни стариками. Язык вторичен. Он служит людям, а не наоборот. Так стоит ли из него делать культ?»… Итак, язык, по мнению этого автора, вторичен. Или он так и не удосужился открыть Евангелие от Иоанна, чтобы замереть от первых же строк. Признайтесь, не напомнило вам прочитанное знакомые до боли слова «самодостаточного» тургеневского нигилиста Евгения Базарова: «Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник». Господи, с какой досадной унылостью всё вершится заново! Да-да, вы не ослышались, нас всё чаще пытаются убедить в том, что исчезновение языков – это «естественный» процесс и что язык, как таковой, в первую очередь «средство коммуникации», а потому забота о сбережении национального языка, дескать, таит в себе опасность изоляции. А потому: «Да здравствует глобализация!». Ведь мир, судя по их горячей убеждённости, «обречён на объединение»…

В письме, присланном профессором филологии Л.М. Кольцовой из Воронежа, прочёл: «Когда-то давно моя совсем маленькая дочь спросила: “А что ты там пре-по-да-ёшь, в своём университете?” И расхохоталась над ответом: “Русский язык?! Да что же его преподавать? Его и так каждый дурак знает!” В этом детском удивлении, открытии, что родному языку, оказывается, учат и учатся, заключается огромный смысл. И прежде всего – тот самый главный вопрос: что должен знать человек о своём родном языке? Впрочем, здесь не один, а по меньшей мере три вопроса: что надо знать о языке, о языке родном, о своём родном языке?»

В своё время прочитал о том, как имам Шамиль, в пору его жизни в качестве почётного пленника Их Величества в Калуге, проявлял жгучий интерес к русской жизни. Однажды его привезли посмотреть губернскую гимназию, в которой бывший предводитель горских народов, радуясь как ребёнок, даже играл с кусочком магнита, глядя как он притягивает к себе железяки. А вот занятия по такому предмету как русская словесность немало озадачили мудрого аксакала. Как ни силились преподаватели, они так и не смогли разъяснить Шамилю, зачем русских детей учат русскому же языку…

Вспоминаю, как несколько лет назад пригласили выступить во Дворце культуры одного подмосковного города. Приехал пораньше, и вот уже гостеприимный директор радушно угощает гостя чаем с бутербродами. При этом, конечно же, мирно беседуем, как вы уже наверняка догадались, о русском языке – таком важном предмете нашей общей любви и боли. Признаться, мы так увлеклись, что не заметили, как в комнату вошла молодая русская женщина, как выяснилось позже, заместитель моей собеседницы. Прислушавшись в течение нескольких минут к нашей оживлённой беседе, она неожиданно вклинилась в неё, произнеся фразу, от которой ваш покорный слуга пришёл в некое смятение:«Вот слушаю я вас, Василий Давыдович, странный Вы человек, столько сердца вкладываете в это. А какая вообще разница, на каком языке говорить? Главное, - чтобы мы понимали друг друга». Вот так – ни много, ни мало. Помню, как опешил поначалу, но потом всё же нашёлся, возразил. Муравьи, говорю, тоже понимают друг дружку. Так неужто нет меж нами разницы? Неужели равнозначны сигналы этих насекомых и русский язык? И всё же испытываю благодарность к той моей давней собеседнице. И не только потому, что беседу о языке начал тогда с этого её вопроса. Сколько бы ни прошло с тех пор лет, к каким бы слушателям отныне ни спешил, - будь то школа или больница, тюрьма или воинская часть, вузовская аудитория или радиоэфир, - всегда, по сути, отвечаю на тот самый вопрос.

Как известно, разделённая скорбь становится меньше, разделённая же радость – больше. Оттого книга эта – ещё и о нарастающей с годами радости от слышания русской речи, говорения на этом красивейшем святом языке. А ещё она напоминает русскую матрёшку, в которой спрятана другая, а в той ещё и ещё. Так и в этой, второй книге о тайне русского слова, упрятана, растворена первая, её заветные мысли и радостные открытия. Чтобы читатель её не был обделён, если не смог прочитать первую. А ещё… А ещё она как новая встреча с человеком, скажем, тридцати семи лет от роду, и которому, когда познакомились впервые, было, к примеру, двадцать три. Вроде и человек тот же, ан нет – уже не тот. Изменился, да ещё как – и смотрит по-иному, и мыслит, и говорит…

А потому начнём, осенив себя широким православным крестом, этот путь, скорбный и радостный одновременно, повторяя, как заветную молитву, слова святителя Григория Богослова: «Говори, если есть у тебя нечто большее молчания».

Аминь.

 Фазиль (В Святом Крещении Василий) Ирзабеков