Слово к распутному сыну («Но плоть его на нем болит, и душа его в нем страдает» Иов.14:22)

Этими словами древней книги священной хочу я начать с тобой беседу мою. Не смотри на меня так неприязненно, так подозрительно. Зачем этот взгляд недовольный? К чему порывает тебя сердце твое, и к чему так гордо смотришь? (Иов. 15; 12). Не врага, не грозного обличителя ты видишь пред собой. Нет, пред тобой стоит тот, кого любил ты когда-то слушать, к кому ласкался ты когда-то со всей детской доверчивостью души твоей. Не говори в сердце своем: "Знаю, начинается проповедь, будут предлагать советы и наставления, предписывать разные скучные правила, устрашать угрозами". Что мне осталось советовать тебе, чего бы я уже не советовал? Что проповедовать, чего бы ты уже не знал? Что мне угрожать? Послушай, послушай меня, я буду говорить с тобой так, как говорил бы ты сам с собой, если бы хотя на одну минуту захотел ты войти в себя. Тело твое тужит о тебе, и душа твоя плачет по тебе. Что ты был? Что ты есть? И что будет с тобою?

Тело твое тужит в тебе, и душа твоя плачет о тебе, — ты совсем не тот ныне, что был прежде. Друг мой! Ты жил не так еще много, чтобы совершенно забыть свое счастливое прошедшее. Ты жил не так уже и мало, чтобы, с грустью вспоминая свое прошедшее, с чувством утраченного спокойствия не обратиться к блаженным дням невинного детства твоего. Обратись же, умоляю тебя, и душа твоя молит тебя об этом! Вспомни, ведь тогда, в эти дни блаженства твоего, тело твое не тужило в тебе! Оно было свежо и здорово, как прекрасный цветок от благородного семени, его питала и украшала рука доброй матери твоей, его берегла и согревала любовь и ласковая грудь отца твоего. Чело твое было чисто и ясно, на нем не видно было ни единой чуждой черты, а теперь как неприятно поражают эти черты на лице твоем, выражая надменность духа твоего! Твои глаза были добры и мирны, самые волосы твои не были так жестки и упрямы, как ныне... Помнит ли это тело твое? Ах помнит, конечно, помнит, что оно было легко и спокойно, как бывает спокойна совесть у доброго человека! Оно тогда не тужило, потому что было в согласии с тобой и с твоей душой. И душа твоя тогда не плакала о тебе. Чья душа лучше твоей могла радовать сердце твоих родителей, кровных и друзей твоих? Сколько прекрасных надежд подавали счастливые способности твои! Как быстро и правильно развивались они! Смотря на то, как равномерно и согласно раскрываются и действуют духовные силы твои, я думал и говорил о тебе: "Душа его стройна, как Псалтирь Давидова". Помнит ли душа твоя тот священный восторг, с которым ты внимал наставлениям друзей твоих? Помнишь ли ты те блаженные минуты, которые посвящал на прилежное чтение умных и благочестивых книг? И куда все это делось?

Поистине, мой друг, пришел диавол, сам диавол пришел и похитил тебя у нас, унес тебя из рая твоей невинности и блаженства. Что такое ты теперь? Не стану изображать той бездны, в которую низринулся ты, как дух отверженный. Но ты не запретишь мне сетовать о тебе вместе с твоим телом и душой. Тело твое тужит, и душа твоя плачет о тебе. Тело твое тужит, ты предал его тлению похотей прелестных. Несмотря на мнимое здоровье твое, тонкое обоняние благочестивого человека уже слышит, уже чувствует запах греховного гниения от плоти твоей. Надменно, но вместе и мрачно чело твое. Тоскливы очи твои, несмотря на буйный смех твой... С каким ужасом смотрю я теперь на эти когда-то добрые кроткие очи, вижу в них серый цвет, мутное движение, тусклый пламень страстей! Когда ты идешь, твои шаги подобны бегству отчаянного, который скорее спешит броситься в пропасть. Когда говоришь, — твой голос узника, едва слышный из-за стен темницы. Когда спишь ты, упоенный пьянством буйных страстей своих, твое дыхание, неведомо для тебя самого, превращается в болезненный стон страждущего. Как часто погружался я в глубокую и печальную задумчивость, слушая это тяжелое дыхание, совершенно похожее на оханье человека, который нечаянно упал в пропасть! Что все это значит, как не стоны тела твоего в тебе? Да, это оно тужит, оно жалуется, хотя ты и не слышишь, не чувствуешь этих стонов, этих жалоб его. А что мне сказать о том плаче, которым душа твоя плачет о тебе? Отнята от сей возлюбленной дщери возлюбленного Сиона вся красота ее (Плач. 1; 6). Потемнел чернее сажи боголепный вид ее так, что и не узнаешь ее (Плач. 4; 8). «Уморил ты жизнь ее в рове страстей твоих» (Плач. 3; 53). «Разорил ты все, чем она украшалась» (Плач. 2; 2). «Плачем плачется она в нощи, и слезы на ланитах ее» (Плач. 1; 10). О, зачем ты внес чужой огонь в сие святилище Божие?! Зачем поставил мерзость запустения на святом месте? Зачем превратил храм Господень в капище идольское, наполнил его истуканами разврата и нечестия? Доколе! Какую отраду нашел ты в страшном мятеже неистовых похотений своих, который добровольно воздвиг ты в душе и сердце своем? О, не обманывай себя, не старайся утаить от себя те мучения, которыми среди буйных твоих радостей мучится дух твой! Ты глубоко чувствуешь, и душа твоя ведает, что твое мрачное настоящее так же не походит на твое блаженное прошедшее, как жизнь падшего духа не походит на жизнь Ангела Божия...

Каково будет твое будущее? Ты не хочешь теперь устремить взора своего в мрачную даль грядущих дней. Но поверь мне, тело твое тужить будет, и душа твоя будет плакать о тебе. Не стану угрожать тебе праведным Судом Божиим, тебя осудит и уже осуждает собственная совесть твоя. Не буду говорить об ужасах ада, который ожидает всех нас, окаянных грешников, — он скоро откроется в душе и теле твоем. Я буду говорить тебе, слушай меня; я расскажу тебе, что видел, что слышали мудрые и не скрыли слышанного от отцов своих (Иов. 15; 17, 18). Ты уже испытал гибельные наслаждения буйной и распутной жизнью, ты предал на посмеяние душу и тело свое, но ты еще не знаешь тех грозных сил, которые таятся в душе и теле твоем, и которыми душа и тело твое будут в день оный, темный и страшный, мстить тебе за свое посрамление. Ты не ведаешь еще страшной тайны беззакония, которая уже деется в костях тела твоего и в помыслах души твоей. Тело твое по-видимому здорово и тучнеет, но крепость его истощается. Самый разврат утончит его, дабы ты, сквозь тонкость его, яснее видел и ощущал все ужасы беззакония внутри себя. Ужели ты не замечаешь, что грехи твои обращаются в привычку, входят в плоть и в кровь твою, заражают душу и тело твое так, что в тебе как бы живет другое какое-то злое существо, которое настойчиво, неотвязно требует себе обычной пищи — привычных греховных наслаждений? Ужели не чувствуешь, как это злое существо насильственно влечет тебя к этим наслаждениям, хотя бы ты и не хотел их? Но поверь мне, друг мой, — если ты вовремя не остановишься, не вступишь в борьбу с этим злым навыком, то скоро наступит время, когда ты уже не сможешь с ним справиться. И плакать будешь, а все будешь грешить! Тайные пороки, которыми теперь наполняются кости твои, прирастут к сим самым костям и с ними лягут в землю (Иов. 20; 11). Никакая сила не в состоянии будет разорвать страшную связь между пороком и костями твоими. Зло, которое теперь сладко в устах твоих, как мед, превратится в желчь аспидов во чреве твоем, и твои нервы будут сосать в себя яд аспидов (Иов. 20; 12-16). Ты увидишь, и ты ни на одну минуту не будешь в состоянии не видеть, как беззакония твои ходят вслед за тобой, идут впереди тебя, издеваются над тобой днем, устрашают тебя ночью. Тогда, мой друг, небеса откроют нечестие твое, и земля восстанет на тебя (Иов. 20; 27).

Не питай в сердце своем злого помысла, будто я говорю тебе только для того, чтобы устрашить тебя мнимыми грядущими бедствиями. Для чего мне устрашать тебя тем, что бывает действительно, и что будет с тобою неизбежно, если ты не отстанешь от путей нечестия твоего? Горе тебе, сын распутный, легкомысленно старающийся превратить истину во лжу, горе тебе, если ты слышал слова мои и теперь не хочешь послушать их! Они увеличат осуждение твое и умножат муки твои, потому что ты знал их и не хотел послушать. Что остается мне, как не желать, да приидут на главу твою все предсказанные мною бедствия прежде смерти твоей, да постигнет тебя страшная участь сына блудного, чтоб ты имел время покаяться! Я знаю, как глубоко пал ты. Не слова, а только бедствия, только муки души и тела твоего могут спасти тебя от конечной погибели!

(Из "Воскресного чтения", 1840)

Из Троицких листков архиепископа Никона (Рождественского)