До первой встречи

Отец Сергий Вишневский родился 1 января 1926 г. в селе Большое Богородское Угличского района Ярославской области, где служил его дед по материнской линии — Николай Иванович Добронравов. И по матери, и по отцу роды были священнические. Детство он провёл в селе Введенское, затем в Поповке (Шестихино) — кочевать пришлось из-за маминой работы, она была учительницей начальной школы. Как власти школу закрывали — так и переезжали. Часто слышу, что при советской власти, мол, образование процветало, но это далеко не так: в глубинке школы выживали с трудом. Люди  уезжали из родных сёл и деревень в поисках лучшей доли, земледельческие отрасли приходили в упадок, детей рожать было некому — а значит, и учиться некому. Школы закрывались постоянно.   

В 1940 г. он закончил Шестихинскую НСШ (неполную среднюю школу) и поступил в ремесленное училище при Горьковском автозаводе, стал токарем. Всю жизнь о. Сергий был  мастеровит. Уже в бытность его во Флоровском помню детскую радость, с которой он принимал подарки благодетелей: не золотые  кресты или дорогое облачение, а токарный, шлифовальный и слесарный станки. Очень любил что-то мастерить, занимался этим в каждую свободную минуту — ведь на ремонте храма и в хозяйстве много чего недоставало!

Началась война, завод разбомбили, и в 1942-м юноша уехал на родину, в Ярославскую. Ходил пешком за 32 км молиться к дедушке, который уже тогда служил во Флоровском, «испытывая трудности от мальчишек и собак», как сам пишет в своей автобиографии — на нескольких листочках, которые хранятся у меня. Он был небольшого росточка (149 см), худенький, а в молодости «чистый заморыш»: болел дистрофией, лежал по больницам… Зато около дедушки-священника он быстро освоил начатки жизни христианской, стал единственным на всю округу чтецом на церковно-славянском, выучил на память все службы.  Тогда же он сам «определил себе» день Ангела: среди преподобных отцев во Синае и Раифе избиенных (27 января) был отрок Сергий, изрубленный мечами от сарацинов. Такая судьба казалась ему прекрасной, он мечтал о ней…

Осенью 1943 г. его призвали в армию, хотя он был совершенно негоден: болен, истощён, весил 36 кг. Через 7 месяцев его комиссовали и отпустили, и он тут же поступил в Москве на Богословско-пастырские курсы (они располагались в Новодевичьем монастыре), вскоре переименованные в Духовное училище, а к концу года — в Духовную семинарию.  В 1948 г. закончил курсы и поступил в Московскую Духовную Академию, которую в 1948 году перевели в Троице-Сергиеву лавру, и закончил её в 1952 г. со званием кандидата богословских наук. Иподиаконствовал («был крестоносцем» — помечает он в автобиографии) у  Высокопреосвященного Николая, митрополита Крутицкого и Коломенского.

За год до окончания МДА он женился на крошечной, ещё ниже его ростом, очень миловидной девушке с толстенной косой — Александре Алексеевне Поляковой. Она была моложе о. Сергия на 6 лет, происходила из очень верующей московской семьи. У них родилось четверо сыновей — и все четверо стали священниками. Матушка отличалась твёрдым характером, за что о. Сергий называл её «мой оселок»: мол, не был бы я так востёр, если бы не точился постоянно об оселок характера супруги. Если кто-то из близких порой дерзал указывать батюшке на недостатки Александры Алексеевны,  о. Сергий неизменно отвечал: «Зато она к церкви прилежна, как никто!» И это была правда.

7 июля 1952 г. в праздник Рождества Предтечи Иоанна, в храме Ризоположения на Донской улице, викарием святителя Патриарха Алексия I — архиепископом Макарием Сергий Вишневский был рукоположен во диаконы, а 9 июля, в праздник Тихвинской иконы Божией Матери тот же архиепископ Макарий в Преображенской церкви сельца Богородского (это в Москве) был рукоположен во иереи храма Воскресения Христова в Сокольниках, где прослужил 15 лет.

В 1967-м, во время хрущёвских гонений на Православную Церковь, «по великой материальной нужде» он поступил в аспирантуру при МДА, «чтобы получать 109 р. стипендии и 150 за исполнение должности референта», простодушно признаётся батюшка, ведь его семья уже состояла тогда из 5 человек. В то же время о. Сергий был переведён в храм свв. Апостолов Петра и Павла исполняющим обязанности настоятеля — вместо о. Матфея Стаднюка, отправленного служить в Нью-Йорк. В 1970-м ещё один перевод — о. Сергий служит уже в одном из самых великолепных столичных храмов — святителя Николая в Хамовниках. Все переводы случались с примечательной периодичностью: через 3 или 6 лет: через три года службы в Хамовниках, о. Сергий был переведён с повышением в храм Воскресения Словущего на улице Неждановой, был настоятелем при владыке Питириме, а через 6 лет — снова перевод — на Пятницкое кладбище, в Троицкий храм. Прошло ещё 6 лет — и наконец отец Сергий Вишневский обрёл место служения надолго: это был храм Знамения Богоматери  на Рижской, который москвичи часто называют Трифоновским. Там я впервые и встретилась с ним.

Храм во Флоровском

Благословенное Флоровское

Я таких священников прежде не встречала: хотя он уже был в годах, но всегда очень подвижен, худенький, лёгкий на подъём, он был любопытен как ребёнок к окружающему миру и людям, очень любил узнавать новое в живописи, в поэзии, в истории, в музыке. Он не просто слушал, он наслаждался творениями  Чайковского, Рахманинова, Вивальди и других любимых композиторов. Избранную коллекцию  пластинок и проигрыватель он увёз с собой во Флоровское. Пришли его однажды грабить (а так было несколько раз). Кто-то из окрестных селян  посмотрел передачу по телевизору, где о. Сергий рассказывал о своей жизни на фоне иконы в блестящем окладе. Невежи решили, что икона ценная, хотя сам батюшка называл её «украинской»: и письмо, и такие оклады из фольги были популярными в прошлом веке на Украине. Когда грабители узрели икону воочию, даже им стало понятно, что она не имеет той ценности, которую они в ней предполагали. Батюшку ударили по голове пистолетом, привязали к стулу и сказали: «Сейчас будем тебя пытать, пока не скажешь, где деньги и ценные образа!» «Хорошо,  — бодрился отец Сергий. — Только сначала поставьте мне Рахманинова!» Удивительно, но чертыхаясь и матерясь, грабители нашли пластинку и «завели музыку». Характерно, что они были в дешёвых масках, которые тогда продавались на каждом углу — это были маски Ельцина и Клинтона! «Как ваши имена, ребята? — тихо спросила кроткая младшая сестра матушки Ольга, справлявшаяся тогда с бытовыми заботами отца Сергия. — Буду за вас Богу молиться…» Её тоже привязали к стулу, но не били. И ещё раз чудо случилось — один из парней шёпотом сказал ей на ухо их имена. Гремел рахманиновский концерт, злость грабителей пошла на убыль и, ещё немного побесчинствовав, они ушли. Отец Сергий раскачался, упал на пол вместе со стулом и пополз на кухню, где смог освободиться от уз…

В другой раз его всё-таки обокрали: вынесли из храма богослужебную утварь, книги, кассетный магнитофон. А ведь этот магнитофон был «хором» отца Сергия! Служил он всегда по полному чину, даже если в храме не было ни единого человека. Однажды м ы нагрянули во Флоровское нежданно — и сразу в храм: стучим-стучим, зовём-зовём, а он на верхнем этаже и не слышит: закрылся и служит, а  на кассетке у него хор записан — включит, когда надо, выключит, сам поёт, сам возглашает и за священника, и за народ…

Надо сказать, в Москве я с ним общалась почти всегда только на службах, а вот когда он перебрался во Флоровское — стали и видеться чаще, и общаться душевно. Почему митрофорный протоиерей, настоятель нескольких «престижных» храмов в Москве, пожилой уже человек, отправился в дикую глубинку? В Ярославскую область, куда добираться было как в сказке: сначала на поезде до Углича, затем, переждав два часа, на автобусе до Большого Села; отстояв и там долгие часы — ехать на стареньком пазике до поворота в одну сторону  на Девницы, в другую на Флоровское; затем пешком по бездорожью, утопая в грязи, шесть километров до того места, где посреди заброшенного кладбища  стоял полуразрушенный храм, а за кладбищем сиротливо жались пять домишек, где даже колодца не было, не то что подвоза продуктов, аптеки и самых необходимых вещей? Он уехал практически один, заявив близким, что будет восстанавливать храм, в котором его дедушка служил. Как восстанавливать, если дороги нет, средств нет, людей нет?! «А мне послание было свыше — надо ехать, Господь поможет», — отвечал батюшка.

Признаюсь, когда я впервые добралась до Флоровского (был такой ливень, словно при конце света, в низинах мы переходили канавы по пояс в воде!), я не поверила, что этот двухэтажный храм можно восстановить — в таком он был горестном состоянии. Над ним жестоко надругались. Всё, что можно было украсть, украли, остальное яростно старались уничтожить. Колокольня была провалена вниз, её расколотые части лежали на полу нижнего храма. Уцелевшие главы  — словно очерк в небе, жесть сгнила и выветрилась. Глаза у святых на стенах и колоннах выколоты, выстреляны, выдолблены. В алтаре — мусор,  мёртвые птицы и животные, испражнения…

А о. Сергий бодро водил нас по окрестностям собирать клюкву, восхищался чистотой воды в речке Койке, ждал прибытия рабочих и добровольцев. Я стала первой: зачистила на кладбище заросли сухостоя, крепкого как камень, выше меня ростом, рубила ножом, похожим на мачете, топором, сгребала, оттаскивала за могилы. Поправляла кресты, чистила надгробия. В тот раз мы пробыли недолго, уезжали с тягостным чувством: пропадёт тут батюшка наш, ничего не выйдет. Но в следующий приезд были радостно удивлены: недалеко от домика батюшки уже стоял наскоро возведенный дом для рабочих, на сухом пригорке лежали стройматериалы (тогда дорогу впервые засыпали щебнем, потом засыпали ещё несколько раз, чтобы по ней могли пройти хотя бы джипы). Внутри храма всё расчистили, сделали печку в нижнем храме. Скоро привезли первые иконы, написанные наспех московскими халтурщиками (позже почти все они были заменены на лучшие). Место оживало. К батюшке приходили старушки из соседних Погорелок за три километра, приносили продукты, привели двоих козочек — Розу и Егозу, и шкодливого козла Колумба, которому батюшка любил вечерком читать смешные поучения...

Пасха

Обычно мы приезжали на Крещение и Пасху обязательно, а там — как выйдет с оказией, душа постоянно стремилась во Флоровское. Прибирались в храме, на кладбище и в доме, кололи дрова, сослужали, пели в хоре, который обычно состоял из крепкой старушки-старосты, которая приходила через болото в высоких, до паха, сапогах, матушки, если ей удавалось приехать, а в последние годы — незаменимой батюшкиной помощницы Гали, двоюродной сестры матушки Ольги Гобзевой, и всех, кто смог приехать. Из Ярославля иногда присылали дьякона, а иногда нет, тогда о. Сергий во время службы то и дело вылетал из алтаря, на ходу проговаривая-распевая свой текст, быстро переворачивал лежащие на треножнике перед «хором» книги, тыкал нам пальцем — что петь, заставлял закладки и снова убегал в алтарь. Сердился, когда мы что-то путали. В эти мгновенья мы прямо трепетали перед ним. В нём сочетались младенческая чистота сердца, мягкость и доброта со строгостью и чуть ли не святительской грозностью…

Вход ко храму во Флоровском

Именно там, под началом о. Сергия мой сын Коля  получил понятия о службе как живом действии, а не «стоянии», как чаще всего происходит, например, в Москве: сначала читал часы, затем мы по благословению батюшки купили сыну стихир и он стал алтарником.

Посторонних и наблюдателей не было, все принимали в службе действенное участие: пели, молились, несли в крестных ходах иконы, фонарь, хоругви, пекли просфоры, стояли на свечах. «Захожан» и «постояльцев» не было. Приезжали из Москвы на машинах с высокой проходимостью, набивая в «народный вагончик» до 10 человек, тянулись из окрестных деревушек через болота. Вели с собой детей — отец Сергий непременно всех их щедро одаривал столичными лакомствами. Взрослым помогал, как мог — он знал всё обо всех, кто нуждался — помогал деньгами из тех, что жертвовали на храм. И взрослые были перед ним как дети.

Пасхальную службу батюшка всегда служил по полному чину. Но порой прерывался, чтобы принять исповеди и причастить, освятить пасхальное разговление.  После этого многие забирали свои узелки и уходили. Батюшке это не нравилось, он старался разъяснить людям, что так делать нельзя. Год от года в храме людей становилось всё больше…

Всякий раз где-то в середине долгой службы нам казалось, что силы покидают его: лицо бледнело,  голос едва слышен, ноги подволакивает. Ещё бы — после Великого поста, да с такими нагрузками, да и возраст уже был почтенный! Но вот он снова возглашает: «Христос воскресе!» — и голос отца Сергия наливается силой, звучит на весь храм, щёки розовеют, глаза сверкают! По окончании службы мы, намного более молодые, еле шевелимся, а он нас то «рассвет встречать» (а рассветы там дивные!), то разговляться: за столом долгие душевные беседы беседовать, любимые песни петь…

Малые чудеса

Шло время. Однажды я приехала во Флоровское на Пасху да и осталась на всё лето. В тот год зимой случилось у нас большое горе, я с трудом от него отходила — самое правильное под крылом у дорогого батюшки пожить в таком состоянии. Место уже сильно изменилось: бодро шли внешние восстановительные работы, верхний летний храм готов и освящён, поставлены новые маковки, выведена колокольня. Отстроили новый гостевой дом, баню. На Пасху многолюдно было, но Светлая Неделя миновала, остались батюшка да я, да рабочие. Неплохие были мужики, но пили и курили, и о. Сергий постоянно их укрощал: вот упадёшь пьяный с лесов, а мне отвечать! И ведь бывали случаи: тот угорел, еле откачали, тот с лесов свалился — к счастью, не убился, тот себе ступню топором перерубил — а кто выручай да спасай? Отец Сергий — давай звонить Девницы, чтоб пригнали трактор, затем в Ярославль: чтоб в больницу взяли…

Кстати, о топоре. Ушли как-то рабочие на выходные гульнуть, остались мы с батюшкой вдвоём. Ночь, тишина вокруг невероятная, только сверчки сверчат да козы спросонок мекают в загоне. О. Сергий у себя в келии, я на закрытой  веранде чай пью, книжку читаю. И вдруг — страшный грохот! Собака наша Музгар рычит, лает! Отец Сергий вышел на веранду:

— Грабители! В храм двери ломают!

Что делать? Надо идти.

О. Сергий сухонький, маленький — вперёд, я за ним, да и цапнула, выходя, у порога топор. Батюшка оглянулся, улыбнулся чуть заметно и сказал:

— Поставьте.

Поставила и пошли мы, безоружные, старик и молодая женщина, недавно потерявшая ребёнка, с молитвой меж могил к храмовым вратам.

И что мы увидели? Огромный красавец-олень зацепился рогом за засов и лупит в дверь и головой, и телом, пытаясь вызволиться! Аж треск стоит. Мы к нему подойти побоялись, уж больно могуч, пытались веткой поддеть рог — да куда там. Отломил кусок своей короны и унесся, а мы смотрели с состраданием: хоть бы ногами в оградку не встрял!

Во Флоровском первым делом я убрала весь дом, кроме батюшкиной кельи, где он сам всё делал: вычистила всё до блеска, кухню отдраяла, тараканов повывела, в сенях порядок навела, на чердаке. Посуда вся чистая по полочкам, занавесочки с вышивкой, медные ступка и самовар сияют, бельё перестирано, в банках и бутылках повсюду — полевые цветы, на образах — деревенские рушники. Отец Сергий одобрил: «Знаете, Наташа, вы так убрали, как бы вот я сам!» Я была на седьмом небе от радости.

 Дом батюшки

Работы было много: готовила еду на всех, чистила храм, красила решётки, понемногу расписывала, прибирала могилы, таскала дрова, доила коз, заготавливала грибы. Люблю это и умею, в селе выросла.  Ну и огород, конечно, на мне. А места-то болотистые вокруг, змей полно. Змеи — мой атавистический страх, меня парализует от одного их вида. Но за всё лето, проведённое у о. Сергия, я с ними ни разу не встретилась! Вот рабочие доски разбирают, а там — змеиное гнездо. Укусила одного, крик, суета. Вот копаемся в огороде с ещё одной помощницей, она в одном конце грядки, я в другом. «Змея, змея поползла к тебе! — кричит. — У них тут нора!» А я не вижу никакой змеи, куда девалась — непонятно.

Страшнее всего было ночевать на чердаке, там сеновал был. В доме я спать не могла из-за астмы. А на чердаке хорошо: свежо, просторно. Но только чуть где-то что-то зашуршит — сразу вскакиваю! Даже от большой усталости заснуть не могла, аж пока зелёные огромные сияющие кольца не начнут перед глазами вертеться. И стал ко мне на сеновал приходить кот о. Сергия — Барсик. Батюшка очень его любил, разговаривал с ним, как с человеком. Барсик был натуральный хищник: птиц из застрехи вытаскивал, козам на шею исподтишка прыгал — охотился. А о. Сергий всё ему выговаривал: «У тебя, разбойник, молоко есть? Яйца есть? Мышки есть. Зачем ты птиц и коз дерёшь?» И вот придёт ночью на сеновал, сядет возле меня на ряднушку, важный такой, здоровенный, и мурчит. Спи, мол, не бойся! Я поверила коту,  перестала бояться, крепко засыпала, и ни разу никакая змея даже близко не прошуркнула возле меня…

Мне кажется, это его о. Сергий, зная мой страх, попросил его посторожить.

Ах ты, мой Барсик!

А что? Малые чудеса постоянно вокруг него совершались. Стоим, например, в Большом Селе, ждём автобуса. Холод жуткий, ветер ледяной! А ждать часа два. Редко-редко пронесётся мимо машинка, не останавливаясь, да и возвращается обратно вскорости: переправа через Волгу ещё закрыта. Мы уже задубели насквозь, ещё немного — и тяжкая простуда гарантирована. Закутались в простыни (тогда ещё надо было привозить постельное бельё с собой), дрожим. Я говорю:

— Вот половину оставшихся денег не жалко было бы отдать, чтоб сейчас у батюшки оказаться!

     И вдруг останавливается возле нас синий «москвич», в нём двое дядек-рыбаков:

— Ребята, не знаете, переправа открыта уже?

Ну не врать же нам! Честно говорим: закрыта. А они:

— А вам куда?

— До поворота на Флоровское.

— Садитесь, нам всё равно по пути, подбросим!

Мы их давай убеждать — закрыто! А они своё — садитесь! Сели, счастливые, рассказываем: мы, мол, к батюшке, на Пасху добираемся, вас нам Бог послал.

Дорога к храму

— А мы неверующие! — хохочут дядьки.

Мигом долетели, вышли, благодарим, деньги даём — не берут. Мы не успели даже в резиновые сапоги  переобуться, чтобы пройти предстоящие 6 км по ужасной дороге, где на обочине лежали черепа коров и косточки зайцев (там волков полно), а синий «москвич» уже обратно летит. Убедились, значит, что переправа закрыта, помахали нам в окошко и исчезли. Вдруг из Девниц трактор с прицепом трюхает. Мужик говорит:

—Эй, городские, вы к попу?

— Да!

— Водка есть?

— Нет, у нас только вино, батюшке для Причастия везём. Мы вам денег дадим!

— Лучше бы водка, да ладно, залезайте в прицеп!

Так и сбылось, что я попросила, придя в отчаяние от холода: ровно половину денег мы отдали трактористу, осталось лишь на билеты от Ярославля до Москвы — на обратный путь.

И все возле него спасутся

И столько народу не страшилось этот путь преодолеть в любое время года! Даже из-за границы люди приезжали: из Польши, Швеции, Дании, Франции и других стран. Некоторые жили во Флоровском подолгу, помогали, напитывались рядом с о. Сергием благостью, покоем, любовью. Слава о  нём пошла: «Рядом с таким столпом света и вся округа, и все люди спасутся!» Но мы не поэтому ездили к нему, а просто любили своего батюшку всей душой и без него не могли обходиться.  Он и сам много ездил по свету, служил в христианских храмах. С детской гордостью говорил: «Я на заработанные лично деньги в Европу ездил, по следам Жанны Д Арк!» Жанна Д Арк была для него светлым образом чистой девушки, положившей жизнь за христианское дело. О. Сергий мечтал, чтобы она была канонизирована и в нашей Церкви. Как трогательно он рассказывал о ней!..

Рассказчик батюшка был потрясающий. Помню, освящал он офис режиссёра Владимира Хотиненко,  который находился через дорогу от московской квартиры о. Сергия. Народу в небольшую комнату набилось полно! И после освящения никто не хотел расходиться: все слушали батюшку, не могли наслушаться: его удивительно милый говорок на «о», невероятные истории из его жизни. Все улыбались, глядели друг на друга с любовью, всем он души затронул…

Когда у нас с Колей произошло несчастье: из семьи ушёл муж и отец, женился на женщине намного моложе меня, вторично венчался без развенчания, всячески старался нас с сыном сжить со свету, о. Сергий, 25 лет назад сам венчавший нас и крестивший Колю, узнав об этом, горько плакал. Так плакал, что сердце разрывалось… Он считал себя ответственным за такой поступок своего духовного чада, переживал очень, поддерживал нас с Колей духовно, молился за нас.

Наверное, мои воспоминания получились неровными, отрывистыми, многое я упустила, а что-то будет тут не к месту. Надеюсь, Господь поможет мне в скором времени дописать книгу об отце Сергии — нашем духовном отце и наставнике, и в неё войдут все воспоминания о батюшке, которого мы с сыном, и ещё многие, многие люди, любили всей душой!

Наталья Викторовна Лясковская