Окончившие семинарии, прошедшие жесточайшие искусы «казарменного положения», строжайшей духовно-воинской дисциплины, «жизни по расписанию», обученные круглосуточному врачеванию мирских душ, готовые к отъезду в дальние приходы, где многое придётся начинать с нуля, неустанными трудами завоёвывая доверие паствы – кто они, современные российские священники? Что чувствуют? И хотят ли, чтобы видели в них – людей?

…Функциональность профессионала часто беспощадна в отношении к самому профессионалу, тем более, если повседневная работа его связана с людьми, а результат её напрямую зависит от них. Притом же, что сегодняшний темп жизни радикально отличается от аналогичного столетней (и тем более пятисотлетней давности), следует счесть величайшим благом то, что Церковь не требует с каждого своего воина отчётности о том, сколькие исцелены им за прошлый месяц. Не может быть никакой отчётности и никакого уверенно констатируемого или прогнозируемого «результата» там, где речь идёт о тончайших связях человека с человеком, взаимной духовной работе.

Мирянин и исповедник, мирянин и духовник… как просто, судя по многочисленным примерам, разрушить связь там, где уровень общественного доверия близок к нулю. Косые взгляды, слухи, сплетни, оговоры, тайные насмешки и иное недоброжелательство, скепсис, прямые и косвенные наветы – вот с чем приходится иметь дело приходскому священнику, и как ещё обозначить сражение с паутиной (болотом?) вчитываемых, всматриваемых и вдумываемых в его служение ложными смыслами, как не «духовной бранью»?  А ещё окружающая косность и темнота, а ещё своё, собственное, болящее не меньше, чем стороннее…

Жалеть, понимать и поддерживать батюшку учатся сегодня сотни тысяч прихожан. Иные грудью встают на защиту «своего», проштрафившегося перед священноначалием, другие расступаются, давая дорогу правосудию, но если уже взошли семена добра, то как защищать просто смертельно усталого человека? И разрешит ли он сам – понимать, жалеть и защищать себя там, где подлежит не мирскому суду?

Дистанция между священником и мирянином такова, что пытаться сокращать её до минимума дурно даже после нескольких лет совместного труда по восстановлению той или иной обители. Хозяйственные разговоры дают, кажется, право бывалым трудникам говорить «А отец-то у нас – ничего, славный мужик…» - и здесь они и правы, и неправы. Отец – не мужик. То есть, он может, деловито подтянув широкие рукава, таскать носилки с песком и деятельно руководить строительством (ремонтом), но никогда человек в длинной, до пола, одежде не сделается одного роста с остальными. Он, может быть, не выше и не ниже: он, призванный к служению, вне любых иерархий, кроме единственной – Церкви. Понять это невыносимо сложно, куда проще – почувствовать что-то вроде прозрачной завесы между ним и собой…

И, наконец, самый мерцающий план выражения и содержания: не казалось ли вам иногда, что, видя обычное – беспрекословное, благостное, почтительное – отношение мирянина к себе, отец испытывает лёгкую тень… досады? Позволительна ли ему такая досада, Бог весть, но – чувствовали ли вы её?

Я – чувствовал, и так полагаю о ней: вечная и радостная готовность мирянина услужить, исполнить любую епитимью, не совсем естественная для него в мирской жизни (на работе, в семье), может видеться священнику застывшей маской, за которой может скрываться всё, что угодно, вплоть до лицемерия и тайно вынашиваемой злобы. Видя себя в глазах маски исключительно функцией, не человеком, но ликом, к которому обращены «лучшие помыслы», священник может чувствовать себя среди мирян одиноким…

Так что же, «поменьше усердия»? Не то чтобы… кто я такой, чтобы давать советы, когда сам стараюсь волевым усилием стереть с лица рабскую угодливость при виде любимых батюшек? Нет, я не мерило, и даже не тень его.

Мне просто кажется, что многие из мирян многое упускают в общении со священством именно потому, что не дают себе труда жалеть и прощать человека, призванного судьбой к тяжёлой службе и уже потому могущего и гнуться под тяжестью долга, и ошибаться в себе и в нас, и замыкаясь в себе, быть невнимательным к нам, таким единственным, страдающим и уникальным.

В России под влиянием патернализма веками развивался весьма вздорный инфантилизм уже давно взрослых людей, ведущих себя порой, как подростки, и замечать, что он, вместе со всей своей закомплексованностью, капризностью, ревнивой обидчивостью и подозрительностью сегодня «волшебным образом» перекидывается на духовников, грустно.

Нельзя относиться к Церкви как к бесперебойному поставщику духовных услуг. Кажется, именно эту заповедь я вывел для себя в последние месяцы и мысленно начертал себе на мысленной же стене, и, думаю, это не худшая из заповедей.

Сергей Арутюнов