Продолжение публикации выдержек из новой книги протодиакона Николая Поповича «Душа в горниле войны»

Вспоминаю, как после демобилизации, которая наступила из-за моего тяжёлого ранения на фронте, я вернулся обратно в семью. Мы жили в то время бедно. Дом наш был разбит вражеской авиацией, семья наша ютилась по чужим углам, и я, оправившись от ранения, пошёл работать на железную дорогу весовщиком. В Москве, у Киевского вокзала. У меня был друг юности, сейчас он — полковник КГБ в отставке. Мы с ним тогда вообще-то были довольно шпанистыми ребятами, но как-то раз он мне неожиданно говорит:

— Давай-ка пойдём учиться!

А я до войны окончил всего-навсего семь классов. И мы пошли в школу рабочей молодёжи, однако проучились там в восьмом классе совсем немного. Немного, потому что я засыпал после ночной смены прямо на уроках. Это были 48–49-й годы. Мы бросили школу, но затем всё-таки устроились в экстернат по сдаче экзаменов на аттестат зрелости, где нам пришлось пройти и восьмой, и девятый, и десятый класс. Моё тогдашнее состояние было не из лёгких. Особенно тяжко выходило с математикой, физикой и химией. Это была мука. А вот гуманитарные предметы мне давались очень легко.

Мы получили аттестаты зрелости в 1949 году. После этого подали документы в Юридический институт на улице Герцена, куда и были приняты. На фронт я ушёл мальчишкой, не комсомольцем и непартийным, и в сержантском училище, в которое попал в Костроме, меня приняли в комсомол. В институте, куда я поступил, была очень сильная профессура. Нам блестяще преподавали марксизм, исторический и диалектический материализм. Мы воспринимали эти предметы как Символ веры, как основы жизни. Учили также политэкономию, римское, гражданское и уголовное право. Всё это меня восхищало. На этих политических учениях мне было убедительно показано, что марксизм — будущее человечества. В это поверилось сразу на все 100%! Я был стопроцентно верующим марксистом и считал это учение основой жизни. Ведь всё там было обличено в научную тогу, всё преподано как религия. Со своим символом веры — интернационалом, со своими мощами и аскетизмом. Тогда разговоры об обогащении, кстати, считались мещанством. И одевались все очень скромно, хотя у нас учились и дети высокопоставленных родителей. Носить вычурные наряды было стыдно и неудобно.

Так в нас закладывалось убеждение в великом будущем марксистского учения. Но скажу откровенно: именно это и помогло мне стать человеком верующим, эта потребность в вере в высшие идеалы... А жажда истины и даёт в своё время веру. Ну а пока что был блестящий институт, в нём преподавала великолепная профессура, и были отлично поставлены занятия. Вместе с тем у нас получилось большое перепроизводство юристов, и потом я кончал уже экономический Плехановский институт, факультет экономики труда. Как я был тогда разочарован лекциями в институте! Так бледно, так скучно читались там эти экономические науки на фоне наших огнемётных юридических наук! И я подумал: какая же скукота эта экономика!

В 1957 году по окончании экономического института я уехал в Якутию. Там работал инженером-нормировщиком, то есть занимался трудом. Работал в шахте, на прииске. Но, так как с моим ранением там было тяжело, я через год, к сожалению, вернулся оттуда в Москву. Попал в НИИ Госплана РФ. Был период оттепели, когда нам наобещали коммунизм, в который все верили. Продолжал верить в него и я, хотя частенько смеялся над конкретными вещами, казавшимися мне неправильными. И тем не менее в моём представлении у коммунизма всё равно была нерушимая научная основа.

Работая в Госплане, я видел, как там считали, сколько, например, будет у страны пшена. Целый Отдел зерна существовал. Другие считали, сколько будет овец, сколько кур и сколько костюмов в нашем государстве. Институт питания раз пять менял нормы питания, сколько чего нужно будет съесть при коммунизме. Это просто анекдот. Никогда не забуду, когда однажды в Госплане принимали контрольные цифры по Российской Федерации. Мы сидели в большом зале на заседании коллегии и утверждали поголовье скота. Сколько должно быть овец, лошадей, коров и прочее. Тут докладчик говорит:

— Коз у нас при коммунизме не будет, потому что они — вредные животные. От них толка нет, только деревья объедают.

А пожилой дядечка, научный сотрудник НИИ шерсти, прямо из зала произносит:

— Позвольте мне высказать мнение: ведь коммунизм — это максимальное удовлетворение потребностей, не так ли? Ну вот. Однако ведь наши дамочки захотят оренбургский платочек носить? А он из козьего пуха. И почему ж это козы вредные, если пасут их в степях, они дают хорошее молоко, мясо и шерсть?!

Так что козы тогда в госплановских расчётах вновь появились. Вот такая история. Этот инцидент был, наверное, моим первым разочарованием в планировании: что же это за экономика, где так считают?!

Пробуждение от коммунизма, от идеологии началось у меня по приезде в Якутию. Там я увидел свежие следы ГУЛАГа. Захороненные по бокам железной дороги сотни и тысячи раскулаченных крестьян. Я тогда думал: как же такое может быть?! Это были мои первые потрясения. А потом во время XX съезда партии я читал молодёжи на работе письмо Хрущёва съезду. С этого момента, между прочим, начинается крушение советской сталинской империи. Сейчас некоторые отмечают заслуги Сталина. Да, были чисто позитивные государственные сдвиги: восстановлена семья, запрещены всякие половые извращения, соблюдалась определённая этика. Вообще Сталин осуществлял правление, несомненно, лучшее по сравнению с тем, которое, не дай Бог, могло бы быть при власти Троцкого. Но всё равно его идеология оказалась сильна потому, что никто не знал, что с рядовым человеком будет завтра. Страна держалась только террором и страхом, отсюда и культ личности. Как говорил Хрущёв: «Мы с Булганиным едем по вызову Сталина и не знаем: приедем домой или в лагеря?».

Ну как после этого не обожествить вождя, от которого зависит твоя семья и твоё будущее?!

И вот после всех этих крушений, после раздумий, когда появилась самиздатовская литература, озарение ко мне пришло внезапно. Моя мама пригласила как-то на обед одного очень образованного официанта из «Праги», бывшего фронтовика. Он, по всей видимости, был, как я понял, не церковный, но очень начитанный человек. Мама предложила мне:

— Ты, Коленька, приходи, познакомишься с ним.

Это был примерно 1962 год. Мы сидели за столом.

— Так где же истина? — говорю. — Её нет. Рухнул коммунистический строй, рухнула идеология, Сталин оказался палачом, столько пролито крови, слёз. Куда идти дальше? Все идеалы порушены.

Я тогда ещё не был православным христианином.

А он мне и говорит:

— Истина – у Бога.

— Как? Разве есть Бог?

— А вы что, сомневались?

— Я не думал об этом. А как вы докажете, что есть Бог?

И он как-то очень просто мне всё объяснил. Что всё сотворено Богом, что везде видна Его рука — и на растениях, и на животных, и на реках, и на горах. И что есть Священное Писание, которое называется Евангелием, Библией. Ничего такого, естественно, я не читал и буквально опьянел от счастья, когда всё это услышал. Может, сердце моё тогда отчасти уже духовно созрело. Потом я долго с ним дружил, с этим человеком, он мне очень много открыл. До того, как стать официантом, он учился в Горном институте, однако потом бросил и пошёл в торговлю. Человек был честный и порядочный, не пьяница, ничего такого. Вот тут-то я буквально проглотил Евангелие. И понял, что там всё правда! Я был в упоении от открытой истины! Это трудно передать.

Потом я осознал, что случившееся со мной прозрение — драгоценный дар Божий. Слово упало на готовую почву моего несчастного сердца. В то время я был главным редактором, начальником отдела, занимал приличный пост в Институте труда. И, опьянённый идеей Бога, думаю: надо бы мне рассказать обо всем моей жене. Пришёл к ней пришёл – и говорю:

— Ты знаешь, а я верующий!

— А в церковь-то ходишь?

— Зачем? Надо веровать в уме, в душе, а попам руки целовать, да ещё лоб при этом разбивать — это уже фанатизм. Зачем это нужно?!

А она мне вдруг предложила:

— Поедем в Сергиев Посад.

А я там никогда не был.

Говорю:

— Это интересно, поедем.

И как турист я еду в Посад. С ней вместе. Я никогда не забуду этой поездки. Вот мы входим в Троицкий храм, где покоятся мощи преподобного Сергия. И вдруг мне стало тяжко, плохо, всего замутило… Захотелось выбежать, но жена говорит:

— Ну, я тебя прошу, поставь со мной свечки вместе.

У нас с ней снова начался роман после четырёхлетнего перерыва. Я с трудом стою, а она мне опять:

— Приложись к мощам!

— Как можно, что ты?

Мне казалось, что я голый и что все на меня смотрят.

Она:

— Я тебя очень прошу!

И тут произошло чудо. Я ткнулся Преподобному в его ножки и… стал другим!.. Помню, я тогда обцеловал со слезами все иконы! Я так плакал и так был потрясён этим мгновением! Видимо, сжалился надо мной Преподобный и вымолил мне веру.

Затем мы с Нонной пошли в академический храм. Я там всё с восторгом наблюдал, каждую деталь.

Она говорит:

— А у меня батюшка есть, отец мой духовный, он профессор. Отец Александр Ветелев. Надо и к нему сходить.

Через пару дней привела она меня в храм Трифона-мученика. Там вечером в понедельник к отцу Александру стояла громадная очередь. Батюшка любил побеседовать. Духовник он был изумительный. Когда Нонна подвела меня к нему, он ей и говорит:

— Ну вот, Нонночка, твой Коля и пришёл!

Потом потряс меня за подбородок и продолжает:

— Я доберусь до твоего сердца, но с любовью!..

Вот с этого момента и началось моё воцерковление. И был ещё второй момент, который вновь меня потряс, это было просто удивительно. Это тоже произошло тогда, когда я только-только начал воцерковляться, лишь только-только начали прорезаться мои глаза духовные, и я ещё не знал ни славянского языка, ни службы, меня лишь умиляло пение и потрясала общая обстановка храма. В начале Великого поста я пришёл на канон Андрея Критского в храм Трифона-мученика. И, когда запели канон покаянный, я упал на колени и залился слезами, не зная слов. Однако сам канон «Помилуй мя Боже, помилуй, мя» с его духовным настроем и эти чудесные ирмосы стали моим любимейшим церковным песнопением. Прекрасно пел хор, и когда я встал с колен, то в сердце моём было глубочайшее покаянное чувство, что я такая свинья, что я столько нагрешил, что я так надменно жил, что я негодный советский чиновник, партийный, такой-сякой.

Была целая гамма чувств, и тут я подумал: а кто же сохранил такую божественную красоту, когда все мы истово верили в коммунизм? Стал смотреть — одни старушки вокруг, одни женщины!.. Я был готов упасть перед ними на колени за то, что они отстояли и сохранили такое благолепие… До сих пор я в себе это чувство ношу, потому что так оно и есть. Господь избирает не знатных, чтоб посрамить знатное. Кто вы, знатные? Да никто. Это очень точно сказал апостол Павел. Эти незнатные, эти простые русские женщины, эти апостолы спасли наше православие. Неслучайно задолго до революции Оптинские старцы стали основывать женские монастыри. Они уже тогда понимали, что вся тяжесть лихолетья падёт на плечи русской женщины.