Христос и самарянка (Перуджино, 1506 год)

 

Общеизвестно, что  Священное Писание, состоит из Ветхого  и Ново­го  Заветов. Однако, отношение к ним далеко не равнозначное.  Ветхий Завет - книга очень непростая для понимания. В иных местах у еще не уверовавших она способна вызвать прямо таки искренне возмущение «моральной нечистоплотностью и жесто­костью патриархов» и «кровожадностью их Бога». Да и у  истинно верующих они зачастую рождают  нечто сходное с инстинктивным, непроизвольным отторжением. А потому  они предпочитают такие места молчаливо обхо­дить, то есть, попросту – игнорировать.

Эта «недобрая слава» Ветхого Завета объясняется   тем, что сия древнейшая часть Священного Писания глубоко символична, пророческая. Она насквозь пропитана прообразами, и помимо смысла внешнего, очевидного всем, умеющим читать написанное явно,  обладает еще многи­ми потаенными глубинными пластами,  постичь которые можно лишь открытыми духовными очами.

Иное дело - Новый Завет. Он избежал недоброй славы книги «тяжелой, крова­вой и непонятной», читается и постигается намного легче. Во многом оттого, что в отличие от Ветхого  Завета  чисто внешне не столь насыщен­ прообразами и   состоит – как то представляется поверхностному  взгляду, – только из истори­ческого описания земной жизни Иисуса Христа и Его Апостолов,  а так­же из Его и их заповедей, повелений и разъяснений учения Христа.[1]  

Однако Благовествование Христа не было бы боговдохновенным творением, если бы вся его мудрость умещалось в прокрустово ложе по­верхностного смысла, постичь который по силам разумению плотскому. Ибо  сказано: «Душевный  человек не принимает того, что от Духа Божия,  потому, что  он почитает это безумием; и не может разуметь, потому, что о сём надобно судить духовно» (1 Кор. 2:14).  

И здесь придется сделать небольшое отступление.

 Прошли те недавние еще времена, когда в нашей стране образованным мог считаться и тот, кто даже не брал в руки Библию. Сейчас она доступна всем. Однако к сожалению, многие из тех, кто бегло ознакомился со Священным Писанием, почерпнули из него гораздо меньше   того, что Оно готово дать, но и того, что они способны вместить. Истоки столь широко имеющей место в нынешние времена трагедии непонимания и, как следствие, неприятия Библии в  том, что берут её в руки не с благоговейным и смиренным трепе­том перед бездной премудрости скрытой в, между и за строками веч­ной Книги.   Не поглощенные стремлением в меру своих сил и способностей постичь ее. И не в предвкуше­нии приносимого чтением сладостного пиршества духа, ума и сердца.  Но полные предубеждения, изначального скептического недоверия. 

Такие нередкие в наши дни читатели Библии подобны капризному ребенку, который своим еще неразвитым детским умом искренне считает се­бя «пупом земли» и  непоколебимо уверен в том, что долг и единственное пред­назначение родителей, дедушек и бабушек, и всех окружающих его дядь и теть - непрестанно хлопотать вокруг него, исполнять все его требо­вания и желания, всячески  ублажать. Аналогично и читатель, своим неверием чем-то сходный такому  дитяти, наивно полагает, что не его задача приложить все свое тщание, дабы постичь и вместить Книгу, но «обязанность» древ­ней Библии переубедить читателя и заставить его поверить в то, что в ней написано «черным по белому» – обыкновенным, всем понятным типографским шрифтом. Подобная жесткая установка внутреннего изначального и «капризного» недоверия ставит высокий и, зачастую, непреодолимый барьер для про­никновения в духовную глубь Библии, понимания ее сокровенного смыс­ла. Ибо можно ли наслаждаться музыкой, затыкая, что есть силы уши, живописью – зажмуривая глаза, благовонием – зажимая нос?

Однако есть и такие, кто, еще не уверовав, искренне стремится к этому. Или, по крайней мере, жаждет постигнуть Библию не только внешне, но и изнутри. И для них (да и не только) можно  указать верный признак, позволяющий отличать муд­рость Божию от мудрости человеческой.  Последняя любит разглагольствовать размашисто (очень многослов­но), цветисто и внешне мудрено – но, в итоге, как весьма часто оказывается, ­­–  неглу­боко и о малом.[2] То есть мудрость человеческая подобна маленькой и, не редко, вовсе не вкусной конфетке, вся «соль» которой - в великом множестве блестящих приятных глазам обер­ток. Истинная же мудрость - мудрость Божия – наоборот,  речет предельно скупо и, зачастую, внешне очень просто, но емко и  в итоге – о многом, и так глубоко, что замирает сердце и восторженно кружится голова, когда удается прозревать, и пы­таешься увидеть Ее,  теряющееся в бесконечности  дно. Ибо мудрость Божия подобна неограненному алмазу. Притягательно-загадочный и неуловимый блеск, способность чудесного изменчивого пе­релива цвета присущи ему от рождения, но надо обладать высоким уме­нием и приложить немало кропотливого труда, дабы, сумев огранить по­павший в руки драгоценный камень, сделать из него восхитительный и восхищающий бриллиант. Причем сколько граней способен человек на­нести – столькими этот бриллиант, а значит, и его хозяин и будут обла­дать.

Покончив, наконец, с затянувшимся отступлением, вернемся к Новому Завету и по мере сил попытаемся огранить Его, дабы с Божьей помощью он зас­веркал для нас хотя бы одной неведомой дотоле гранью. Не будем сей­час касаться полного скрытого смысла знаменитого, охотно толкуемого Откровения Иоанна Богослова или ярчайшей 1-й главы его Евангелия. Рассмотрим в последнем «скромную», неприметную 4-ю главу.

Неверующие, но любопытствующие могли уже  отметить её для себя, как ту, в которой рассказывается о женщине, имевшей пять мужей. Для глубоко верующих же она прекрасно известна благодаря многообещающим словам Христа об источнике «воды, текущей в жизнь вечную (ст. 14)[3], а также наиглавнейшему, воистину программному заявлению Его об истинно хрис­тианском поклонении Богу: «Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине» (ст. 24).

Но только этим заявлением величайшее значение главы, конечно же, не исчерпывается. Божественное Писание буквально пропитано духовным смыслом, который сквозит и прозревается повсюду, в самых неожиданных, казалось бы,  местах – ибо не только очевидные, сразу же бросающиеся в глаза глубочайшие откровения, но и любая мельчайшая с виду  деталь несут смысловую нагрузку. И для постижения духовного смысла необходимо обращать внимание на целый ряд дополнительных факторов: не только на суть отобранных для записи эпизодов («многое и другое сотворил Ии­сус, но если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг» - Иоан. 21:25), способ описания их, – но и на выбор отдельных фраз и слов – и даже   взаимное расположение их. Всё это о чём-то говорит, что-то скрывает и подразумевает. И в рассматриваемой главе есть такие фразы, которые кажутся непонятными, не столь важными  и даже едва ли  не «лишни­ми». Но именно они являются ключевыми, своего рода дверьми в тайники сокровенного, глубоко упрятанного в ткань внешнего бытописания общего смысла - единого и за­конченного для всей главы.

Какие же это слова и целые предложения?[4]                                  

В первом стихе говорится «о дошедшем до фарисеев слухе, что Он [Христос] более приобретает учеников и крестит, нежели Иоанн» [Крес­титель]. После чего  по  непонятной причине Иисус «оставил Иудею и пошел опять в Галилею» (ст. 3).

В шестом подчеркивается, что колодезь, у которого присел исто­мившийся в пути Иисус, был Иаковлев. Но так ли важно страдаю­щему от жажды, кто и когда выкопал колодезь, которого он  достиг  по жаре? (Какова она бывает в Палестине вовсе не трудно себе представить даже тем, кто никогда там не побывал.)

Не очень понятно, зачем нужно упоминание того, что «было около шестого часа». Какая разница, какой тогда был час? Что это меняло? В городах наблюдали часы, ибо по ним сменялась стра­жа (и время так и называлась: « первая стража, вторая стража и т. д.), открывались и закрывались городские ворота. А у пустынного ко­лодца так ли важно, какой был час, чтобы упоминать об этом в Еванге­лии? Тем более что в иных местах указания о времени, в которое происходило то или иное событие, за редчайшим случаем, отсутствуют. А в данном случае и учеников Христа, то есть будущих евангелистов, которые могли бы отметить и запомнить время произошедшего, не было: «ибо ученики Его отлучились в город купить пищи (ст. 8).

Некоторые комментаторы говорят, что указание о часе подчеркивает, что дело было в полдень (дневное время во всей  Римской империи отсчитывались от рассвета), то есть в самую жару. Но, как известно,    в самое, что ни на есть  пекло по воду (см. дальше) и тем более, за покупками (ученики) на Юге не ходят – сиеста.

Другие уверяют, что только в такое самое неблагоприятное время дня могла безопасно, не опасаясь подвергнуться  брезгливому отношению и поношению, приходить к колодцу «блудливая  женщина», в прошлом имевшая множество мужей и в настоящем «незаконно сожительствующая»  с очередным мужчиной. Однако в Торе - критерии праведности для всех израильтян тогдашнего и нынешнего времени - Вы не найдете понятия «незаконное сожительство». Если мужчина постоянно живет с разведенной женщиной израильского же вероисповедания и этого факта ни от кого не скрывает, то согласно и тогдашним, и теперешним представлениям Иудаизма такое «сожительство» называется браком. В Иудаизме не требуется ни венчания в церкви, ни расписки в загсе - для заключения брака достаточно публично надеть женщине кольцо, удалиться с ней вместе в уединенное помещение и т.п. Да и как…»  можно представить «…себе «незаконное сожительство» в маленьком городе, где все у всех на виду, и в условиях патриархального восточного общества со строжайшими и по сей день нравами? Очевидно, что все окружение этой женщины считало ее состоящей в обычном (правда, далеко не первом по счету) браке и ничего особенного в ее жизни не видело. 

В 9-11-ом стихах «женщина Самарянская», фактически, отвергает предложение Иисуса дать ей воды, причем, «живой», видя, что Ему «и почерпнуть нечем, а колодезь глубок». И тут же, в следующем, 12-ом стихе объясняюще вопрошает: «Неужели ты больше отца нашего Иакова; который дал нам этот колодезь, и сам из него пил, и дети его, и скот его?»

Так неужели «отец их Иаков» был не только умелым колодце-копателем, но и настоящим великаном, который мог доставать воду из колодца, не прибегая к помощи привязанного к длинной  верви ведра, бросаемого обычными людьми в глубь его? Зачем тут вообще упоминание об «отце их Иакове», об его «колодце» и, в особенности, сравнение с Иаковом?

И каким образом сама женщина, придя,  как то, несомненно, делала  каждый день,  к колодцу собиралась  набрать  воды – коль «и почерпнуть нечем, а колодезь глубок»?  Разве не было у  неё с собой ведра?

Почему, когда женщина поверила словам Иисуса о том, что «кто бу­дет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но во­да, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в вечность» и попросила «этой воды, чтобы... не иметь жажды и не при­ходить сюда черпать», Иисус не дал жаждущей женщине воды, но велел позвать ей вначале своего мужа? (Ст. 14-16)

И почему женщина, сразу же отреклась (ст. 17) от мужчины, с которым она жила и который, согласно правилам того общества, никак не мог быть ей не мужем?

И, наконец, самое главное. Чем вызваны такие резкие, совершен­но необъяснимые, с виду повороты в их беседе и в повествовании в це­лом; включение в него самого разнородного – такого, что даже одно объединяющее их слово не подберёшь. А потому просто перечислим эти разнородности.

Слух, дошедший до фарисеев о крещении учеников - рели­гиозная жизнь.

Оставление Иисусом Иудеи, проход через Самарию - физичес­кие пространственные перемещения Иисуса.

Остановка на участке «земли, данной Иаковом сыну своему Иоси­фу» (ст. 5) - историческая ссылка.

Упоминание о шестом часе  - временной фактор.

И после этого – первый кардинальный поворот в сюжетной линии: иноска­зательное и высоко духовное повествование о «воде, текущей в веч­ность». Которое… внезапно «опускается» до вроде как чисто бытовой тематики, прямо-таки судаченья о не удачливой судьбе женщины, никак не могущей устроить свою личною жизнь.

«Иисус говорит ей: правду ты сказала, что у тебя нет мужа; Ибо у тебя было пять му­жей, и тот, которого ныне имеешь, не муж тебе». На что, женщина отвечает Ему:[5] «Господи! вижу, что Ты пророк; ОТЦЫ наши ПОКЛОНЯЛИСЬ на ЭТОЙ ГОРЕ, а вы говорите, что МЕСТО, где должно ПОКЛОНЯТЬСЯ, находится в ИЕРУСАЛИМЕ» (?!!)

Но какая может быть связь между пятью прежними мужьями одной и той же женщины, очередным её мужчиной, который, несмотря на то, что живёт с ней, почему-то и не муж ей; пророком[6]; и поклонениями на горе или в Иерусалиме?! Что здесь общего?

Однако Иисус подхватывает религиозный тон, внезапно заданный «простой женщи­ной, знаменитой лишь тем, что она познала многих  мужей», усиливает его, насыщает высочайшей духовностью и делает Свое знаменитое программное заявление: «...наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу... настанет время, и настало уже, когда истинные поклонники будут пок­лоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ИЩЕТ себе: БОГ есть ДУХ, и поклоняющиеся ЕМУ должны поклоняться в ДУХЕ и ИСТИНЕ».

И совершенно забыв о своих мужьях и о почему-то «не муже», «женщина говорит Ему: знаю, что придет Мессия, то есть ХРИСТОС; когда ОН придет, то возвестит нам все». И «Иисус говорит ей: это Я, Который говорю с то­бою» (ст.  21, 22, 24 – 26).

И тут, сразу после высказывания веры в Мессию и совершенно не­характерного для Иисуса признания, что Он – Мес­сия (Христос, как известно, наоборот, всегда наказывал исцелённым и ученикам не говорить, кто Он), появляются ученики. Они словно окатывают холодным душем разгоревшийся жар высокодуховного общения,  удив­ляясь, «что Он разговаривал с женщиной» (ст. 27);  и на том беседа Иисуса с ней заканчивается...

Беседа (как и вся глава в целом), при плотском прочтении, оставляющая впечатление ка­кой-то рванности, грубой сотканности из разнородных, несовместимых материалов, лишенности внутренней логической связи (и даже, как говорят в миру, «разговора глухих»).

Огранка

Однако, выглядит все это так, лишь, если читать главу, воспри­нимая все буквально и не улавливая брызжущего за внешним покровом слов общего смысла - глубинного и потаенного, но скрепляющего всю главу в единое строго логическое повествование. Вспомним же о необ­ходимости умения и кропотливого труда для превращения алмаза в ча­рующий волшебной игрой красок бриллиант. Не отвергнем меткое замеча­ние о том, что «когда ты читаешь Библию, она читает тебя» и поста­раемся прочитать ее так, как заповедал Христос поклоняться Богу: «в духе и истине».[7]

Водораздел главы лежит в стихе 19. До него духовный свет прикровенен, после – ослепителен.

Всем понятно, что «вода живая» - это Слово Божие, тот чистей­ший, незамутненный источник Истины, исходящей от Отца, припав к ко­торому, можно обрести жизнь вечную. Однако и колодезь - из потаен­ных глубин Матери Земли черпающий свое естество и силу, неиссякающий источник того, без чего жизнь невозможна, того, в чем каждый че­ловек остро нуждается каждый день - это также традиционный для Библии, часто  встречающийся в ней – сквозной – символический образ: кладезь мудрости. Само древнееврейское слово «беэр» –  «колодец» происходит от глагола «баар», которое имеет значение не только  «копать», «углублять», «рыть», но и «исследовать», «изъяснять», «вникать», «толковать». Поэтому и «колодец, который», как сказано в другом месте Библии,  «выкопали князья, вырыли вожди народа с ЗАКОНОДАТЕЛЕМ жезлами своими»[i]  и «колодезь, который дал» Самарянам Иаков, озна­чают одно и тоже – кладезь духовных знаний. В данном случае – тех, которые были некогда открыты Иако­ву и Иаковом, и которые он даровал и завещал местным жителям. И кото­рые они черпают для поддержания духовной жизни,  которым поклоняют­ся и по сей день.

Вот почему, ещё не поняв, с кем она имеет дело, женщина свысока заметила незнакомцу, что он не способен дать ничего сверх того, что дал им духовный отец их Иаков: «Неужели ты больше Отца нашего Иакова?»

Вот отчего, уразумев, наконец, КТО находится перед ней, она сразу же – в главе об этом говорится уже прямой речью! – обратилась к важ­нейшему для ее вероисповедания вопросу: «Отцы наши поклоня­лись на этой горе[8], а вы говорите, что место, где должно поклоняться, находиться в Иерусалиме»...

Но почему столь духовный и жизненно важный разговор ведётся не с духовными авторитетами, первосвященниками, учителями и книжниками, а с простой женщиной, да к тому же выделяющейся тем, что она познала многих мужей? Простая случайность?

Нет, конечно: случайных вещей в Библии нет – и тем более нет им места в немногословном и самом духовном из всех Евангелий  – Благовествовании Иоанна. Из логики всей главы, взятой целокупно, осмысленно и постигнуто, вытекает, что описываемая в главе « женщина-сама­рянка, пришедшая к колодцу почерпнуть воды»  - это вовсе и  не физическая женщина, но символ, образ Невесты - духовного Человечес­тва, жаждущего законного брака с Богом[ii]. Но невесты во плоти. То есть, символ Церкви - физической религиозной организации, скреплен­ной от распада до уровня отдельных верующих устоявшимися определен­ным вероисповеданием и культом.

И никакого, на самом деле, даже внешнего  перелома в беседе «у колодца Иакова» нет. С самого начала  разговор шёл об одном и том же - о духовной пище, об истине и истинном поклонении Богу.

Что такое муж?

Но что же тогда скрывается за символом «муж» и почему у женщины этой, т.е. у Церкви Самарийской их было пять и нынешний - не «муж» ей?

Прежде чем ответить на этот вопрос, необходимо отметить, что  любая Церковь (и церковь[9] - тоже) имеет место при наличии двух составляющих. Первая – духовная – вера или вероисповедание, как таковые: то учение, то кредо, та система догматов, на духовной основе которых возни­кает, образуется,  существует и поддерживает своё духовное единство религиозная общность людей - Церковь. Вторая - это совокупность ве­рующих, молитвенных зданий, организационная структу­ра. То есть материальная основа Церкви. В рассматриваемой главе ма­териальная составляющая Церкви обозначается словом-символом «жена». Первая же, духовная составляющая, или иначе – Дух Церкви – символизи­руется понятием «муж». (Женское начало – Материя, мужское – Дух; подобная символизация встречается повсеместно.)

Теперь о былом многоженстве и нынешнем «гражданском браке» Цер­кви Самарийской.

Ничего необычного в таком образе жизни - духовном блуде - именно этой Церкви - нет. Дело в том, что духовная основа любой Цер­кви не является абсолютно неизменной, но на протяжении всей истории её существования подвергается тем или иным, и зачастую,  сущес­твенным изменениям. И не надо закрывать на это глаза и бояться в этом признаться.

Является ли дух христианства неизменным со времен Христа? Ту ли «живую воду», абсолютно ничего не изменившую в своих свойствах и вкусовых качествах, черпают верующие из Священного Колод­ца, который дал нам Господь?

И да, и нет.

Да, ибо Источник остался всё тем же.

Нет, ибо ощущения вкуса этой «воды», результат её воздействия на внутреннего человека меняются время от времени – так же, как совсем по разному чувствует вкус воды одного и того же колодца  даже один и тот же человек, но находящийся в разных обстоятельствах: будучи пресыщенным различными подслащенными и алкогольными напитками, покоящимся в неге сибаритом или же утомившимся на знойном пути, умирающим от жажды путником.

Если же перевести эти сравнения на философский язык, то  существует Христианство, как Бо­жественное Истинное Учение Данное Христом и Которое может быть изме­нено только ИМ. Или, выражаясь языком мудрёного, но богобоязненного И. Канта, есть Христианство, как «Ding аn Sich» - «Вещь в Себе» (или точнее, «Вещь Сама по Се­бе»): То, Что существует абсолютно независимо от сознания людей и, в принципе, до конца для них - непознаваемо. Это ХРИСТИАНСТВО - неиз­менно.

И есть христианство, как «феномен»[10] – то есть, в нашем случае, как явление, реально прояв­ляющееся в сознании людей и жизни общества.[11]

И дух не первого,  Истинного Христианства,  но второго -  как явления в сознании людей и существенного фактора в жизни челове­чества (то есть ощущение вкуса «воды» из одного и того же «Источника») менялся в зависимости от духовного состояния человечества не раз и меняется на наших глазах.

Какие кипели жаркие споры о важнейших вопросах ве­ры, сколько сторонников различных течений возникало и  до поры, до времени,  уживалось в рамках христианской веры в первые века ее: монтанианство, арианство, пелагианство, несторианство, монофиситство, монофелитство, иконопочита­ние и иконоборчество…

А рядовой верующий наших дней да и не каждый возможно священнослужитель даже не знают, что это такое; в чем отличие, скажем, монофиситства от монофелитства? Но ведь эти и другие направления страстно испове­дывали многие находящиеся не вне, но в лоне христианской Церкви, в том числе и самые высокопоставленные ее служители, как, к примеру, Несторий, Константинопольский патриарх в 428-431гг, или столь одиозный Диоскор – патриарх Александрийский.

Можно ли после этого говорить, что дух или духовная основа ны­нешней христианской Церкви ничем не отличается от духа Церкви тех дней? Разве резко не изменялся дух христианской Церкви после каждо­го Вселенского собора, принимавшего важнейшие вопросы, касающиеся именно духа веры?.. А этих, только признанных всеми тремя главными нынешними течениями христианства соборов, состоялось в 4-8  веках во­семь.[iii]

Могло ли признание «ересью» и осуждение того или иного рели­гиозного воззрения, настолько распространенного, что обсуждению их (и зачастую, неоднократному) посвящались Вселенские соборы, не отра­зится на отношении церкви человеческой с Господом?

Разве нельзя сказать, что после каждого такого Вселенского собора человеческая церковь - то есть не «организм, Тело Христово, преиспол­ненное Его жизнью»,[iv] – но физическая реальная, со всеми ее достоинствами и недостатками религиозная организация - в той или иной мере меняла своего господина, своего «МУЖА»? Не Господа, Кото­рый остается неизменным, но тот образ Его, ту «икону»,[12] которую она представляет себе, который чтит и которому истово поклоняется?

Думается, что можно.

И подобное  - христианам нечего стыдиться в этом признаться - характерно не только для христианства с маленькой буквы, но и для любой религии: Бог – неизменен; вера же людей в Не­го не есть нечто застывшее, испокон веку одно и тоже – но  разви­вающийся и претерпевающий иногда удивительные метаморфозы процесс. Как сказано одним великим знатоком Писания: «от Ноя к Симу, а далее через Евера к Аврааму перешли основы Богопознания… никогда богооткровенная традиция на Земле не прерывалась, и праведный род не пресекался».[v]

Впрочем, только этой - человеческой составляющей изменения ве­ры - дело не ограничивается. Более того, это  лишь нечто второсте­пенное, вторичное. Главное - это сознательное последовательное от­крывание Бога людям Самим Собою. По сути дела, вся духовная история человечества после грехопадения Адама и изгнания его с женой из рая, то есть, после прекращения непосредственного, лицом к лицу, обще­ния людей с их Творцом – это непрерывный процесс Самооткровения Бо­га. А также попыток обрести Его: познать Истину. (Впрочем, не меньше, если не больше в духовной истории землян и духовного блу­да человечества, его измен Своему, данному, открытому по его разумению Господи­ну.)

О непрекращающихся духовном поиске и шатании человечества, его страстной жажде Бога, но и непокорности и жестоковыйности, прео­бильно говорится в символично изложенной в Ветхом Завете истории сы­нов Израиля (не путать с земными жителями политического государства Израиль), летописи их духовных взлетов и падений.

Но немало сказано в Ветхом и в Новом Завете и об эволюции веры, как следствия последовательного Самооткрывания Бога. 

О таковом извещал Сам Всевышний: «говорил Бог Моисею, и сказал ему: Я Господь. Являлся Я Аврааму, Исааку, и Иакову с именем: «Бог Всемогущий; а с именем Моим:  הוהי не открылся[13] им… приму вас себе в народ и буду вам Богом, и выузнаете, что Я Господь, Бог ваш»[vi].

Много писал о Самооткрывании Бога Апостол Павел. Из его Посланий мы знаем, что вера Иудейская давно уже не является «послед­ним» Словом Божиим, ибо  основана на Законе Моисея, который    в свое время   был обязателен для всех  – но на самом деле, являлся  лишь «детоводителем ко Христу». «По пришествию же веры, - продол­жает Апостол, - мы уже не под руководством детоводителя». Таким образом, Павел, от лица Бога, образно говоря, дал че­ловечеству «гет»  (разводное письмо) - освободил от обязанности быть обручённым прежнему «мужу» веры - Моисею (Духу Религии, основанной на За­коне Моисея). «Ибо я не стыжусь благовествования Христова, - пишет Павел... В нем открывается правда Божия ОТ ВЕРЫ В ВЕРУ... что МОЖНО знать о Боге, явно для них, потому что Бог ЯВИЛ им» (Гал. 3:24,25; Рим. 1:16,17,19).

«От веры В веру…» И в иных местах Павел подчеркивает эту же мысль о последова­тельном Самооткровении и Самооткрытии Бога.

«Если бы первый завет был без недостатка, то не было бы нужды искать место другому... наступают дни, говорит Господь, когда Я зак­лючу с домом Израиля и с домом Иуды НОВЫЙ завет... Говоря «новый», показал ветхость первого; а ветшающее и стареющее близко к уничтожению (Ев. 8:13). «Но ныне, независимо от закона, явилась правда Божия.» «Но ныне, умерши для закона, которым были связаны, мы освободились от него, чтобы нам служить (Богу) в обновлении духа, а не по ветхой букве,» «...по благовествованию моему и проповеди Иису­са Христа, по откровению тайны, о которой от вечных времен былоумолчано, Но которая ныне явлена...» (Рим. 3: 21, 7:6, 14:24,25).

Но и то, что можно знать о Боге ныне не является окончательным знанием о Нем. Об этом пишет уже Иоанн Богослов в своем Откровении: «Побеждающего сделаю столпом в храме Бога Моего, и он уже не выйдет вон; и напишу на нем имя Бога моего и имя града Моего, нового Иеру­салима, нисходящего с неба от Бога Моего, и имя Мое новое» (От. 3:12)...

Иерархия отцов

Разобравшись, наконец, что такое, на самом деле, «муж» женщины, пришедшей к «колодезю Иаковлеву», можно заняться ее «биографией» - выяснить Дух каких, сменяющих друг друга религиозных воззрений и построенных на их основе культов поклонения Богу, составляли исто­рию ее духовной жизни?

О Духе одного исторического этапа Самооткрытия Бога и духовно­го развития человеческого сознания – концепции духовных истин, пере­данных людям через   Иакова,  – уже упоминалось. Между тем,  утверждают, что Иаков не оставил никаких письменных свидетельств своего духовного учения, и даже какие-либо  упоминания о таковом в Библии отсутствуют, а потому говорить о вероисповедании «по Иакову» «не приходится». Но, во-первых,   не оставил (и  не нам судить, намеренно ли?) никаких личных запечатлённых в Библии письменных свидетельств о своём духовном учении, и тот, кого не назвать одним из Мужей веры не посмеет, наверное, никто –   сам Авраам.[14]  Тот, кто ходил перед Богом и был непорочным, – за что сделался «отцом множества народов»: благословением в семени своём за послушание гласу Божию  для всех народов земли.[vii]   Могло ли не быть у такого патриарха некоего – своего или доставшегося ему с прежних времён – свода  духовных воззрений и устоявшегося канона отправления богослужения?  Того, что является  учением    любой религией?

Конечно же, не могло не быть. И об этом, о наличии у Авраама - за полтысячи лет  до Моисея  - целостной духовной концепции  прямо говорится в Библии словами Самого Бога: «Я избрал его для того, чтобы он заповедал сынам своим и дому своему после себя, ходить путём Господним, творя правду и суд» (Быт. 18:19). А Апостол Павел прямо говорит овероисповедании по Аврааму: «...ходящих по следам ВЕРЫ отца нашего АВРААМА» (Рим. 4:12).

И хотя конкретные упоминания о вероисповедании по Аврааму в Библии скупы, тем не менее, оставшиеся следы его не оставляют никакого сомнения в том, что оно существенно отличалось от учения Моисея. Помимо того, что Авраам стал непосредственным участникам завета с Господом, он (в том числе и ранее, под именем Аврам) создавал жертвенники на горах и там призывал имя Господа;  сотворил жертвенник в дубраве Мамре; и даже сам «насадил при Вирсавии рощу, и призвал там имя Господа, Бога вечного».[viii]

То есть Авраам (и ранее -  Аврам) в богослужении делал многое из того, что позже в эпоху Закона и храма Соломона будет почитаться, ни много, ни мало, но кощунственным, и что, несомненно,  являлось таковым – но только в эти и последующие времена, а  не в эпоху Авраама. Иначе бы Бог не избрал его, не благословил, не заключил с ним завета и по смерти своей он  не «был отнесён Ангелами на лоно Авраамово»[ix] и не почитался бы всеми верующими своим духовным отцом.

А, во-вторых,  как это не покажется на первый взгляд странным,  но гораздо больше в Библии говорится о религиозной деятельности, в том числе  - и  реформаторской - Иакова.  Он тоже создавал жертвенники и призывал «имя Господа Бога Израилева», заслужил почётное право быть переименованным Самим Богом. Но еще и сам переименовывал название мест, ставил памятники, возливал «елей  на верх его»,  давал обеты Богу в том, что сие «будет домом Божиим; и из всего, что Ты,Боже, даруешь мне, я дам Тебе десятую часть».[x]

Таким образом,   первые     упоминания в Библии о религиозном памятнике, о храме («доме Божии») и о возлиянии елеем в ритуальных целях связаны с именем Иакова, и именно от Иакова ведёт своё начало также сохранившаяся до сих пор практика церковной десятины.[15] Согласно древнеиудейским преданиям именно Исаак установил послеполуденную молитву (а Авраам – утреннюю).[16]

(Из синодального перевода  можно даже сделать вывод, что  Иаков был и остался единственным из человеков, кто «боролся с Богом» и по его словам «видел Бога лицем к лицу» и сохранил душу свою[xi]. Однако с Иаковом боролся «Некто» (еврейское «иш» – муж, мужчина) – некая духовная сущность, которых на Небесах целое воинство,[xii] – и писать в данном случае слово «бог» с большой буквы[17] неправомерно. Некоторые комментаторы указывают, что на самом деле Иаков боролся с ангелом-хранителем  Исава -  человека внешнего, плотского: прообразно –  с плотской,  телесной составляющей человека.)

И  о том, что в своих взаимоотношениях с Богом Иаков не повторял никого из предков, в Библии также говорится прямо, открыто: «А Иаков пошёл путём своим». Произошло это после того, как Иаков, взяв жён своих, покинул тайно тестя, и был им настигнут. После чего «заколол жертву на горе, и позвал родственников своих есть  хлеб; и они ели хлеб и ночевали на горе», а наутро его родственник Лаван «возвратился …в своё место». «А Иаков пошёл путём своим. И встретили его Ангелы Божии… ополчение Божие»[xiii]… Где, на каком земном пути могут встретить нас  Ангелы Божии, ополчение Божие?! Не на  пути ли к Богу?! Не понятно ли отсюда какой   «хлеб» родственники Иакова «на горе»? Что  это пища – духовная? А  возвращение Лавана «в своё место» – возврат в прошлое, к  прежнему, устоявшемуся  культу?

(Ещё ярче  описывает эту совершенно необычную ситуацию Септуагинта - осуществлённый во 2-3 веках до Р. Х.  перевод Ветхого Завета   на греческий язык «70-ти толковников»[18]: «А Иаков пошёл путём своим. И, взглянув, увидел ополчение Божие ополчившиеся. И встретили его Ангелы Божии».)

Можно ли после этого утверждать, что Иаков не привнёс ничего своего в вечное и бесконечное дело богопознания?  И что «колодезь Иаковлев» – тот колодец, вместо «воды» которого Сам Христос предлагал Свою «воду живую», но  услышал в ответ   лишь недоумённое: «откуда же у Тебя вода живая? Неужели ты больше  отца нашего Иакова?» – неужели этот «колодец» -  лишь физическое отверстие в поверхности земли, коих на ней бесчисленное множество? Случайно ли, что  этот колодезь расположен именно на том участке поля[19], где «Иаков, возвратившись из Месопотамии... поставил…жертвенник; и призвал имя Господа Бога Израилева»?[xiv]

Читать Библию только так, – видеть во всём лишь поверхностный, физический смысл, –  равнозначно  оставлению  покрывала на сердцах своих.[xv] Но стоит лишь снять его, как   имена двух мужей – основателей сменяющих друг друга вер – становятся очевидными. О третьем в Библии говорится многократно, причём, очень часто в неразрывной связи двумя предыдущими.

Приведем   самый ярчайший эпизод.

Когда Моисею впервые явился «ангел Господень в пламени огня из среды тернового куста». Он представился так: «Я Бог отца твоего, Бог АВРААМА, Бог ИСААКА и Бог ИАКОВА... Я есмь Сущий (Иегова)…[xvi] И ска­зал еще Бог Моисею: так скажи сынам Израилевым: Господь, Бог отцов ваших, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова, послал меня к вам. Вот имя Мое на веки, и памятование о Мне из рода в род».[xvii] И дальше, на всем протяжении Библии постоянно  говорится о «Боге Авраама, Исаака и Иакова, Боге отцов», «Господь, Бог отцов ваших», «Господь, Бог отцов их», «Бог отцов наших», «Бог отцовтвоих» (Исх. 4:5, 15, 16; Мф. 22:32; Мк. 12:26, Лк. 20:37, Деян. 3-13, 7:32…).

Читая эти слова, верующие обычно воспринимают приведенные име­на патриархов, как бы в виде выстроившейся по родовому старшинству шеренги, все члены которой находятся на одном расстоянии и зрят Образ одного и того женевидимого(!) людям Бога («Бога никто никог­да не видел»).[xviii] Однако, в свете вышеприведенных цитат, в частности, об открывании правды Божией от ВЕРЫ в ВЕРУ, неминуемо приходишь к выводу о том, что дело обстоит иначе.

Если вернуться к  первому явлению Моисею Ангела Господня, то обращает на себя внимание многократное  употребление слова Бог. Конечно же, это не случайно. Нетрудно заметить, что первое представление Бога – «отца твоего» – имеет обобщающий характер, а потому –  говорит о неизменности Его. Следующие же три упоминания слова Бог в неразрывной связи с именами разных людей указывают  на  то, что открытие Его каждому из патриархов, понимание  Бога каждым из них разнилось чем-то специфическим (и, надо полагать, весьма существенным образом), было новой ступенью в постижении Бога.

То есть Сущий (Иегова) остается все Тем же, имя Его - нам «на веки», но представление Его нам и нами время от времени меняется, и повторение перечня имен патриархов служит именно для того, чтобы указать на это. Не о шеренге равноудаленных патриархов, но об иерархии их, о лестнице в небо, на разных ступенях которой они находятся, говорит этот настойчиво повторяемый реестр и повторение перед каждым именем слова «Бог»!

Напомню, что Апостол Павел прямо говорит о вероисповедании по Аврааму: «...ходящих по следам веры отца нашегоАвраама». Что «Иаков пошёл путём своим». О духовном вкладе Исаака нам  известно мало, между тем, судя по всему, он огромен, ибо духовный прародитель сынов Израилевых Иаков говорил: «Если бы не был со мною Бог отца моего, Бог Авраама и страх Исаака, ты бы теперь опустил меня ни с чем». Но «страх Господень» – «начало мудрости»:  «страх Господень научает мудрости, и славе предшествует смирение».[xix] Иаков боролся с Богом,  а духовный вклад Исаака выражался по видимому в том, что  он своей судьбой – быть для Авраама агнцем для всесожжения Богу – и своей жизнью показывал, в чём заключается, с чего начинается истинная мудрость.

Впрочем,  и этим вклад Исаака не ограничивался.

Пророк Амос особо упоминает о высотах Исаака.[xx] Считается, что последний является «заступником за потомков своих, родившихся от него, как по плоти, так и по духу».[xxi] Согласно иудейских и мусульманских преданий Исаак был «один из трёх, не имевший греха», и «один из шести, над которыми ангел смерти был бессилен». И первое  упоминание в Библии оводе живой связано не с именем Христа, но с именем Исаака.  Его «рабы» «нашли… колодезь воды живой». Именно Исаак «вновь выкопал… колодези воды, которые выкопаны  были во дни Авраама, отца его, и которые  завалили Филистимляне по смерти Авраама». И это упоминание о «воде живой», о других, выкопанных колодцах, где и  явился Исааку Господь, где устроил он жертвенник и «призвал имя Господа»[xxii] – лишний раз указывает, о каких  колодцах, включая и «колодезь Иаковлев» идёт в Библии речь; что можно почерпнуть из них, если всем сердцем жаждать воды, которая «сделается… источником воды, текущей в жизнь вечную»…

Предания говорят и о том, что три патриарха Авраам, Исаак и Иаков установили молитвы, привязанные ко времени дня, каждый – свою:   Авраам – утреннюю,[xxiii] Исаак послеполуденную, а  Иаков – вечернюю, совершаемую с появлением звезд на небе. Эти же патриархи считаются олицетворениями трёх добродетелей: Авраам – веры, Исаак – надежды и Иаков – любви. Они же – отдельно, независимо друг от друга – являлись сторонами при заключении заветов с Богом, Который подтверждает, что вспомнит: «завет Мой с Иаковом, и завет мой с Исааком, и завет Мой с Авраамом».[20] И они же (а не только Авраам!) имеют «своё», «собственное» лоно в Царстве небесном[xxiv] - предназначенное, надо полагать,  для тех праведников «с востока и запада», которые поклонялись Богу следуя соответствующим канонам, установленным тем или иным патриархом.

Таким образом, трех «мужей» Церкви человеческой, которой Хрис­тос предложил дать «воду живую» звали Авраам, Исаак, Иаков. Чет­вертым (пятым  в хронологическом порядке), несомненно, был Моисей, чьей рукой записана Тора́, или Пятикнижие Моисеево – первые  5 книг Библии.

 Ибо Самаряне, с которыми, как сказала женщина Христу «иудеи... не сообщаются» не были такими уж «страшными»: кровавыми язычниками, поклонниками Ваала и Астарты, приносящими людей в жертву,  как то думают некоторые, – не являлись. Самаряне исповедовали Тору в качестве своего Священного Писания, поклонялись только единому Богу и, как и остальные израильтяне, считали своим праотцем патриарха Иакова-Израиля. Разногласия между самаритянами и иудеями касались, прежде всего, отношения к пророкам, жившим после Моисея, а также, учения, где должно находиться единое место поклонения истинному Богу (иудеи считали, что в Иерусалиме, самаритяне - что на горе Гаризим).[21] И таким образом,  почитая Тору и отвергая Пророков, Самарянская церковь сынов Иакова обручила себя мужу веры Моисею - последнему по счёту.

Но почему нынешний «муж» женщи­ны - «не муж» ей? Только ли из-за того, что в те времена Моисей и Закон его был духовной «собственностью» «правоверных» – восседающих в Иерусалиме –  иудеев? И, находясь с ними в непримиримой размолвке, и без их разрешения нельзя было жить по Закону, иначе, как «незаконно», «сожительствуя»?»

Ответ будет дан позже, а пока выясним имя пятого, а точнее, первого мужа Самарянской ве­ры.

О таковом упоминается неоднок­ратно  в связке с другими  патриархами. Правда, имя его ни разу не называется. Оно скрыто за обобщающим и многозначащим словом «ОТЕЦ». Вспомним, самое первое  представ­ление Бога Моисею – последнему из «законных» мужей Церкви человечес­кой - было такое: «Я Бог отца твоего, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова». И далее постоянно  говорится: «Господь, Бог отцов ваших», «Господь, Бог отцов их», «Бог отцов наших», «Бог отцов твоих».[xxv]

И эти слова  говорят  не только о  том,  что  Авраам не был единственным духовным отцом всех верующих в Истинного Единого Бога – таковыми    были и духовные продолжатели его дела Исаак и Иаков. Они   указывает на то, что Авраам не был и духовным ПРАОТЦЕМ. Вернитесь к  первому представлению Бога Моисею:   сначала и в единственном числе сказано о Боге ОТЦА, – а затем без указаний каких-либо родственных отношений, превосходства,   преимущества или иных признаков, по которым можно было бы кого-то выделить, перечислено ТРИ имени. Это прикровенно говорит о том, что духовный праотец Моисеев - не Иаков, не Исаак и не Авраам, но некто общий для всех них: тот, кто был ДО них!

И нет в этом ничего удивительного. Поразительно лишь то, что Авраам обычно счи­тается праотцем всех верующих в истинного Бога. Ведь Аврам как личность и Авраам, как родоначальник духовного направления, воз­ник далеко не на пустом месте. Впервые он упомянут в Библии только в 11-й главе книги «Бытие». А до этого было и сотворение Бо­гом «человека по образу Своему, по образу Божию». И насаждение Господом Богом рая «в Едеме на востоке» и помещение там человека   «в саду Едем­ском, чтобы возделывать его и хранить его».  Было принесение Авелем угодной Богу жертвы - «от первородных стада своего». И призре­ние Господом «на Авеля и на дар его».  Ибо «верою Авель принес Богу жертву лучшую, нежели Каин». И только после этого  родился у Евы Сиф «потому что, говорила она. Бог положил мне другое семя, вместо Аве­ля, которого убил Каин» (Быт. 1:27; 2:8,15; 4:4,25).

Сиф же породил  Еноса – и уже «тогда начали призывать имя Господа.

Затем родился и «ходил Енох пред Богом».  Причем очень символи­ческое количество лет: «Всех же дней Еноха было триста шестьдесят пять лет» - ровно столько, сколько дней в году! «И ходил Енох пред Богом; и не стало его,[22] потому что Бог взял его». «Верою Енох переселен был так, что не видел смерти... Ибо прежде пересе­ления своего получил он свидетельство, что угодил Богу» (Быт. 5:22-24).[23]

Еще позже появился среди людей Ной, который «обрел благодать пред очами Господа. Вот житие Ноя: Ной был человек праведный и непо­рочный в роде своем; Ной ходил перед Богом». За что и был благослов­лен Богом вместе с сыновьями своими. «Верою Ной… приготовил ковчег для спасения дома своего… и сделался наследником праведности по вере». И прожил праведный спасенный и благословленный Ной девятьсот пятьдесят лет (Быт. 6:8,9; 9:1,29).

Прожил, как и Авель, и Енос, и Енох Иаредов, не зная Авраама, но это не означает - что не зная Бога. Ведь именно  Ной первым (и единственным) получил и благословение и знамение завета Между Богом и землею (Ев. 11:5).

Верою «принес Богу жертву»,  «переселён… так, что не видел смерти»,  «приготовил ковчег для спасения дома своего... сделался наследником…» Значит тогда, при жизни доавраамовых патриархов вера уже была! Причём  «на всей земле был один язык и одно наречие». То есть было, надо полагать, только одно вероисповедание и одно-единственное направление в нем - одна «кон­фессия». Однако  люди возгордились и восхотели иметь возможность попа­дать на небо не по причине творения угодного Богу и восхище­ния Им за это, но по собственной инициативе, собственным разумением и умением, в любой угодный им момент. Как и некогда Адам с женой своею Евой, возжелали стать «как боги», самостоятельно «судить и рядить», что такое Добро, а что – Зло. Человеки сказали: «построим себе город и башню, высотою до небес; и сделаем себе имя,[24] прежде нежели рассеемся по лицу всей земли» (Быт. 3:5; 11:1, 4).

И вот только после того, что последовало вследствие этого мяте­жа человеческой гордыни - после смешения Господом языков «так чтобы один не понимал речи другого», и рассеяния народа из Вавилона по «всей зем­ле», на горизонте Библии появляется Аврам – такое имя носил он тогда.

Точнее, сначала весомо обозначается отец его Фарра (по преданию – священник высокого ранга, назвавший город на пути в «землю Ханаанскую» в честь умершего сына Арана, отца знаменитого Лота).[xxvi]  Случайно или нет, но сколь многозначительно и иносказательно двойное переиначивание его имени: с иврита[xxvii] на греческий, а потом – на русский. Фара – это  источник мощного концентрированного луча света транспортных, т.е. двигающихся средств, и произошло  данное, столь привычное ныне слово от названия средиземноморского острова у берегов Египта, на котором в античные времена был установлен знаме­нитый маяк: сооружение, светящее вдаль и указывающее направление всем находящимся во мраке.

И хотя, по всем иудейским преданиям, Библии,[xxviii] а также    Корану, Терах был идолопоклонником,   тем не менее,   именно отец Аврама Фарра сделал первые шаги на пути в Землю Обетованную (хотя она еще и не называлась так)  - вышел вместе с семьей «из Ура[25] Халдейского, чтобы итти в землю Ханаанскую» (Быт. 11:31).

Не менее важно и указание, откуда он вышел - из Хал­деи. Известно, что Южное Двуречье, наряду с Древним Египтом, – одна из колыбелей цивилизации и в те, «патриаршьи» времена отличалась вы­сочайшим уровнем развития во всех сферах человеческой деятельности. Достаточно сказать, что уже приблизительно за 30 (!) веков до Хрис­та там начали складываться классовое общество, появляться города-го­сударства (Лагаш, Ур, Киш и др.). Сохранившиеся (!) образцы письмен­ности ранних жителей Халдеи - шумеров - датируется вплоть до та­кой неукладывающейся в голове современного человека древности, как 28-29 века до Р.Х.[26] Именно здесь были заложены основы астрономии, математики, календаря и много другого, что дало начало человеческой цивилизации. (Вов­се не хочется тыкать в себя пальцем, но истины ради и для сравнения стоит сказать, что у славян письменность появилась лишь в 9-м веке после Р.Х. - то есть почти на 4 тысячи лет позже; разделение на дни недели – примерно в это же, совсем недавнее время. И из-за этого, вопреки Библии, седьмым днём недели в сознании наших людей считается не суббота,[27] а воскресенье, второй день недели называется первым, третий – вторым и т.д.)

Выделялись древние жители Двуречья и своими достижениями в де­ле Богопознания - в религиозной сфере. Об этом говорят и строившие­ся здесь грандиозные культовые сооружения - трех-семи-ярусные башни, т.н. зиккураты; и то, что само слово «халдей» стало своего рода нари­цательным - символом таинственного мистического мудреца. Много веков спустя, при рождении Христа, никто иные, как халдейские волхвы первыми среди людей проведали об этом и «пришли в Иерусалим… с востока», вопрошая: «Где родившийся Царь Иудейский? Ибо мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему».[28]

Но, пожалуй, наиболее весомое свидетельство религиозных дости­жений жителей этого загадочного региона  это то, что начало из на­чал Библии – ярчайшее описание сотворения мира,[xxix] – в основных своих чертах, совпадает с ещё более древним космогоническим эпосом предков халдеев – шумеров: «Энума Элиш».

Однако, всё это (возможно  для  некоторых – открытие) - не должно ни­кого из верующих ни «пугать», ни «оскорблять в их лучших чувствах». Это  лишь лишний раз подтверждает то, о чем уже говорилось, что прекрасно известно из самой Библии, из первых ее глав: Моисей, который   написал (точнее, записал своей рукой) первые 5 книг Священного Писания, был дале­ко не первым из патриархов и далеко не единственным, имевших особые - близкие и доверительные - отношения с Господом. И жили эти домоисее­вы и доавраамовы патриархи именно в Халдее: «Имя третьей реки Хидде­кель: она протекает пред Ассирией, - сказано о реках, проистекав­ших из Едема. - Четвертая река Евфрат» (Быт. 2:14).

Однако сохранялась истинная вера лишь в виде струйки чистой воды в широком и мутном потоке.   Ибо религия шумеров и сменивших их халдеев сполна испытала на себе все последствия стремления людей  создать «себе имя». Вдоволь впитала в себя отраву искажений и извращений, покрылась  обильными наростами человеческих ограничен­ности и слабости. И, как это уже было до и много раз бу­дет после,   закосте­нела в этом людьми созданном – для себя и под себя - виде,   подменив, в итоге,  Веру, данную людям свыше, своей верой:   своим искаженным, преломленным человеческим естеством пониманием истинной веры.

И «взял Фарра Аврама, сына своего, и Лота... внука свое­го, и Сару, невестку свою... и вышел с ними из Ура Халдейского, что­бы итти в землю Ханаанскую». Наверное, неспроста вышел – если не по прямому повелению, то по внушению Божиему. Вышел, возможно, именно для того, чтобы начать возвращение к истинным, Адамовых времен жития в Едеме, взаимоотношениям с Богом. Однако  путь от низины до вершины, из мрака заблуждений к Свету Истины не лёгок и не короток. И Фарре не суждено было проделать путь до конца: «дошедши до Харрана, они оста­новились там». Таким образом, Фарра  сделал лишь полшага (может быть,  даже неосознанно, не ставя перед собой конкретно такую цель) по пути к Богу. А потому хотя и был одним из отцов веры,  – ибо  в любом случае,  вольно или невольно, но сыграл в её возрождении весомую роль, – однако  оказался, по большому счету, забытым, никак особо не от­мечаемым среди верующих одним из второстепенных персонажей Библии…

Заслуга же Аврама в том, что в отличие от отца своего (и ещё более – от «отцов» своих), он смог решительно порвать с освященными временем, поддерживаемыми авторитетами религиозными воззрениями и традициями предков и «едино­лично» стать «одним из немногих «именных» Мужей Веры. В Библии об этой заслуге Аврама, об его духовном подвиге, поз­волившим ему выделиться в «угодности» пред очами Господа, ничего не сказано - сразу говорится о повелении Господа «Авраму: пойди из зем­ли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего, в землю, которую Я укажу тебе». И о награде и благословении Господнем за сие: «Я произведу от тебя великий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твое; и будешь ты в благословение... и благословятся в тебе все пле­мена земные» (Быт. 12:1-3). Но почему Господь для своего благословения и повеления начать великий духовный путь выбрал именно Аврама?

Коран, духовные корни которого   в  Ветхом, да и Новом Завете[29], детально обрисовывает события предшествующие и обосновывающие этот важнейший для су­деб человечества выбор.

Напомню, что предки   Аврама, как это не раз случится позже и с потомками его  – причем даже в царствие и под непосредственным покровительством мудрейшего Соломона[xxx] – отошли от веры в истинного единого Бога и обра­тились к многобожию, идолопоклонству. Аврам же мужественно восстал за Веру, решительно отвергся от родного - присущего народу - но неверного рели­гиозного воззрения и поклонения: «Вот он сказал своему отцу и наро­ду: «Что за изображения, которым вы поклоняетесь?» Они сказали: «Мы нашли, что наши отцы им служили... Сказали они: «Неужели ты пришел с истиной, или ты из числа забавляющихся?» Аврам же превратил их идо­лов в куски, кроме самого главного и сказал, когда его привели на суд: «Нет, он сделал это, старший из них этот, спросите же их, ес­ли они говорят... Неужели же вы поклоняетесь помимо Аллаха тому, что ни в чем не помогает вам и не вредит? Тьфу, на вас и на то, чему вы поклоняетесь помимо Аллаха! (Сура 21:52-67).[30]

Таким образом,    резюмируя все вышесказанное, можно утверждать, что первый «муж» «Самарянской женщины пришедшей к колодезю Иаковлеву», то есть пер­вый Муж Веры в истинного Бога - это совокупность перечисленного ря­да доаврамовых патриархов, начиная от Авеля и Еноса (и кончая, возможно, даже язычником или, скорее,  полуязычником Фаррой).

Духовное чтение

И теперь, выяснив имена всех «мужей» Самарянской женщины,  разобравшись, что скрывается за символами 4-й главы Евангелия от Иоанна, попытаемся прочитать ее не плотскими, но духов­ными очами.

В первом стихе говорится о том, что Иисус «более приобретает учеников и крестит, нежели Иоанн». Это – «запевка главы», указание на то, о чем пойдет речь дальше. 

Затем Иисус «оставил Иудею». Это также очень символический образ: оставление цитадели веры книжников и фарисеев. Веры зачастую пламенной, но фанатич­ной в худшем смысле этого слова – ибо искаженной, переполненной верой не столько в Бога, сколько верой в непогрешимость своей веры: во всём её объёме, со всеми её мельчайшими и тончайшими нюансами – но с  немалым человеческим влиянием: непроизвольными наслоениями и сознательными, корыстью ведомыми искажениями. И, вследствие, в первую очередь,    последнего, – агрес­сивно    не приемлющей Новое Слово Божие. Ибо оно твёрдо, решительно, не взирая на духовные, но человеческие авторитеты, взялось отделять «божье от кесарева», резко критически, категорически неприемлемо,  отнеслось к существующим порядкам и освящающей их вере «книжников и фарисеев».[xxxi] А потому  с чисто человеческой точки зрения выглядело в чём-то даже «революционно».  

Оставив Иудею, Иисус вновь пошел в Галилею. Не туда, где он ро­дился по плоти, «под законом»,[xxxii] но туда, где он впервые заявил о себе, как о Сыне Божием, где впервые прозвучали Его проповеди; где Его пусть и не всегда воспринимали, как Мессию, но не гнали так неистово, как в самовосхваляющейся Иудее, не искали так настойчиво убить.

Для возвращения на Свою Родину «надлежало Ему проходить чрез Самарию» (ст. 4). Через «страшную», как привыкли, и как заставляли «князья» от религии[xxxiii]   думать, Самарию – «и­бо Иудеи с Самарянами не сообщаются» (ст. 9). Однако, на самом деле, вовсе и не страшную, ибо духовный корень – Един, а земной духовный отец Самарян - Иаков (ст. 6,12).

И стих четвертый указывает именно на то, что прежде чем вернуться на Свою Родину – к Богу-Отцу, надлежало Христу возвестить Его животворящее Слово всему человечеству. И начать  с братьев иудеев по вере, потомков  одного   отца по духу (и во многом – по плоти) – но закостеневших, застывших на временах Моисея, давно отгородившихся и ещё более – отгороженных – непроницаемой стеной взаимных непонимания и неприязни. Настала пора пробуждать всех искренне верующих из вековой спячки, летаргического духовного сна и поклонения «ветхой букве», которая ставит во главу угла внешний ритуал, вопреки запрету, творит идола даже из физического места,  где нужно поклоняться: «на горе, или в Иерусалиме». Однако ныне Богу любы только те, чья вера – настоящая, угодная Ему: внутренняя, от сердца идущая и  с внешним, материальным миром образом не связана  – вера «в духе и истине». Вера, которая жаром любви к ближнему – сотворённому Богом образу Своему – разрушает все созданные людьми стены   взаимных отчуждения и неприятия,  доходящих до ненависти. Вера, которая   благовествованием Христовым – силой Бо­жией «ко спасению всякому верующему, во-первых Иудею, потом и Еллину» – объединяет всё человечество  в единую братскую дружную семью. Ибо пришло «время собирать камни».[xxxiv]

И   Иисус вступает в «Святое Святых» веры, наиболее близкой к «чисто иудейской» – Самарянской – к «колодезю Иаковлеву» (ст. 6). Здесь встречает и вступает в богословский спор с «плотской», материальной составляющей этой религии   – с церковной организацией. С её  главой – первосвященником, зашедшим, как это и положено, раз в году  в Святое Святых дабы почер­пнуть «живой воды»  – и образно изображенным в виде  пришедшей  к колодцу Самарянской женщиной[31]  (ст. 7-14).

«Распростёртые объятия» Христа не встретили  – несмотря даже на  близкородственную как кровную, так и  духовную общность.[32] Как и раньше  Аврам («Неужели ты пришел с истиной, или ты из числа забавляющихся?»), Он услышал традиционный довод всех окостеневших сторонником любого учения, поклоняющихся не духу,  но строго ограниченному набору «ветхих букв» его, заменяющих для них самого Бога: «Неужели ты больше отца нашего имярек,  который дал нам эту кладезь всеобъемлющих и незыблемых  истин?» Однако «Свет истинный, Который просвещает всякого»,[xxxv] искренне желающего этого, разогнал тьму. «Первосвященник» – главный попечитель и хранитель отеческой веры, её чистоты и незыблемости – хотя по началу и высокомерно встретил поучающего, однако не стоял «горой» за свое духовное кредо и традиционный образ поклоне­ния, но выразил способность и готовность отказаться от них, ибо после начального презри­тельно-чванливого отношения к «дерзкому пришельцу», уже  произносит с интонацией неуверенности в правильности соделываемого: «Отцы наши поклонялись на этой горе; а вы говорите, что место, где должно пок­лоняться, находится в Иерусалиме» (ст. 20). И это свидетельствует о том, что кризис традиционного вероисповедания давно уже возник, созрел и требовал разрешения.  Подсознательно многие чувствовали, что механического перенесения на бывшую языческую  почву поклонения Единому Богу на основе только Торы явно недостаточно: что-то им не открыто,  чем-то они фатально обделены, чего-то катастрофически не хватает, что-то  они делают не так – а потому  необходимо  кардинально и срочно  менять.  И ещё раньше «Первосвященник» признался Христу: «Господин! вижу, что ты пророк» – и надеясь услышать откровения, которые разрешили бы все назревшие духовные проблемы, и, чувствуя в словах Незнакомца си­лу Божию «ко спасению всякому верующему», – попросил не обделить ею и его: «дай мне этой воды, чтобы не иметь жажды и не приходить сюда [к «колодцу Иаковлеву»] черпать» (ст. 19, 15). В этих словах уже отчетливо слышны не только сомнение в истин­ности прежнего вероисповедания  и полностью сформировавшаяся го­товность услышать и принять новое Божественное откровение, но и тоска и страстное желание его!  И Христос дает его! «Настанет время, и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в ДУХЕ И ИСТИНЕ, ибо таких поклон­ников Отец ИЩЕТ себе».[33]

И, в отличие от засевших «на Моисеевом седалище»[xxxvi] и непомерно заносчивых  от этого «чистых»  иудеев   (а потому  – от заносчивости своей – и грешных более чем кто-ли­бо),[34]  Самаряне – полуязычники и полуиудеи по плоти и «недо»иудеи по религиозному канону последних,  «недо»иудеи  отверженные, «неприкасаемые» – с радостью приняли благове­ствование Христово. «Они вышли из города» (огражденного стеной догм  места житель­ства их душ – их прежнего вероисповедания) «и пошли к Нему... просили Его побыть у них... И еще большее число уверовали по Его слову... ибо са­ми слышали и узнали, что Он истинно Спаситель мира, Христос» (ст. 25, 26, 28-30, 39-42).

И то, что жители «города» так легко и быстро уверовали во Христа  «по слову женщины» (ст. 39),  ясно показывает то, что это было за «женщина», имевшая пять «мужей». Однако такой поворот событий имеет под собою и  другую более глубокую – духовную – причину.  Как известно, недостатки – это продолжение наших достоинств и наоборот. Недостаток вероисповедания Самарян – духовная отсталость, «зацикленность» только на Торе и неприятие позднейших откровений, вошедших в Священное Писание – обернулось и достоинством.    Их вера сумела избежать тихой сапой проникших в иудейский канон бесчисленных человеческих наслоений, письменных и устных комментариев, затмивших, по сути, Закон, подменивших Его и поставленных выше – в результате чего законники, взяв «ключ разумения: сами не вошли и входящим воспрепятствовали». Вера Самарян была же, как и положено «младенческой», как более наивной,  так и  более невинной, чистой (менее засоренной человеческим «мусором») и открытой миру: ждущей и восприимчивой.   А потому трансформации  по Слову Божиему подавалась несравненно легче. Причём даже, в сознании и внешнем принятии её  церковных иерархов,  – от которых зависит столь много.[xxxvii]

 И в итоге, в очередной и далеко не последний раз в истории,   стали «первые последними, и последние первыми». Стали не случайно, ибо быть первыми среди людей – ноша тяжкая, духовный крест неподъёмный, для тех, кто до последнего грана своей души не живёт «в духе и  истине»,   кто не «потерял душу свою, дабы  сберечь её»:  «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши», нежели вознесённому над людьми, но полностью не отрекшемуся от своего «Эго», «войти в Царствие Божие».[xxxviii]

На этом собственно, и кончается описание обращения Христом в ис­тинную веру иудеев «второго сорта», гонимых и презираемых. И начинает­ся повествование о спасении остатка среди еврейского народа, выросшего в среде иудаизма «метропольного», Сион «оседлавшего».

О гордыне иудейской

Здесь все гораздо сложнее и Христу приходится туго.

Он сразу же  сталкивается с образцом  традиционно   иудей­ской гордыни и ревности по Богу. Ревностью не «белой» – быть угодным Богу праведностью и истин­ностью и искренностью своей веры. Но самой обыкновенной низменно черной: считаться самыми праведными и святыми среди всех людей Земли,   быть самыми близкими к Богу – но не по делам,  а уже с момента появления на свет: только по факту рождения в земле, на которой стоит Храм, и  потомком Аврама  по плоти. Причём именно Аврама, а не Авраама, ибо  последнего Господь, как известно,  сделал «отцом множества народов».[xxxix] И выделил для этой цели среди остальных не из-за текущей в его жилах какой-то особо иудейской крови (род его в Уре Халдейским ничем особо еврейским не выделялся)[35] и не из-за святости предков – они, как известно,  были язычниками. А за лично праведный образ жизни и истинную веру – проявленные и доказанные  неоднократно.

Однако сия чёрная недостойная ревность взыграла даже в ближайших учени­ках Христа: «они удивились, что Он разговаривал с женщиной».  Или, в переводе с символа, – с существом, как бы «второго сорта»:  к которым даже в их глазах относились, наверное,  все кто не является «правоверным» иудеем  – те же Самаряне (не говоря уже о других народах). Однако,  ученики не посмели открыто проявлять перед Христом свое недовольство разделения любви и внимания Бога во плоти с,  образно говоря,  «гоями», то есть язычниками; они, хотя и роптали про себя, но не сказали: «чего Ты требуешь? или: «о чем говоришь с нею?» (ст. 27).

Хотя одним только скрытым недовольством дело не закончилось: «Между тем ученики просили Его, говоря: Равви! ешь» (ст. 31). И этот стих, вкупе со следующими (до 38-го) символически предупреждает и о «чер­ной» духовной ревности иного рода - ревности быть единственными лю­бимыми Христом учениками.[xl] Предложение учеников: «Равви! ешь»; очень странный с виду от­вет Христа: «у Меня есть пища, которой вы не знаете», - и которая, оказывается, - « есть творить волю Пославшего Меня и совершить дело Его»; а также резкий, совершенно необъяснимый вроде переход к разго­вору о жатве (ст. 35) – связаны воедино и говорят вот о чем.

Ученики принесли Христу «в пищу», то есть, в жертву свои души, как Он к тому призывал: «кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет ее». Однако, посвятив свои души Христу, ученики ревниво говорят Ему: «Бе­ри их, наши отдаваемые Тебе души, бери все, что у нас есть – но будь Спасителем нас, и только  нас, давно предизбранных. Зачем тебе радеть о прочих?»

Христос же отвечает, что Его Миссия - спасти весь род чело­веческий, всех елико возможно – всех желающих спасения: не закореневших в грехе, горделиво не бахвалящихся им и сознательно не враждующих с Богом.   И Его наставление Своим ученикам - быть проводниками этой Миссии, активными участниками и помощника­ми давнего и всеобъемлющего Божьего плана спасения людей всех плот­ских предков и любого дохристова вероисповедания: «возведите очи ва­ши и посмотрите на нивы, как они побелели и поспели к жатве. Жнущий получает награду и собирает плод в жизнь вечную, так что и сеющий и жнущий вместе радоваться будут; Ибо в этом случае справедливо изре­чение: «один сеет, а другой жнет». Я послал вас жать то, над чем вы не трудились: другие трудились, а вы вошли в труд их» (ст. 35-38).

И последние слова еще раз напоминают о долгом пути возвращения человечества к Богу, осуществлявшегося с помощью многих Мужей истин­ной веры. И о том, что христианство – последний, завершающий этап Богопознания –  подобен созревшему плоду, и ученикам Его остается только употребить усилие, дабы восхитить его и достичь Царства Не­бесного. Но их священный долг - не только спастись са­мим, но и помочь сделать это многим и многим другим, число которых - как звезд на небе, «если ты можешь счесть их»; «как песок земной; если кто может сосчитать песок земной»: «возведите очи ваши и пос­мотрите на нивы, которые «побелели и поспели к жатве» (Быт. 15:5, 13:16; Мат. 11:12).

Исцеление сына царедворца

По окончанию изложения пребывания Иисуса в Самарии, 4-ая глава Евангелия от Иоанна продолжается вовсе несвя­занным, вроде, с предыдущим контекстом повествования, описанием ис­целения Христом сына царедворца.

По виду это  еще один совершенно необъяснимый плотской логикой перелом. Однако и здесь, на самом деле, никакого сюжетного «перелома» нет. Есть логическое продолжение темы, обозначенной еще первым стихом: о «рекрутировании» Христом Своих учеников.

И для лучшего понимания этого обратим внимание, на то, что Христос про­был у Самарян, принявших Его, как Того, Кем Он есть на самом деле – Спасителем своим – два дня: «по прошествию же двух дней Он вышел от­туда и пошел в Галилею; Ибо Сам Иисус свидетельствовал, что пророк не имеет чести в своем отечестве» (ст. 43,44). Упоминание о том, что Христос пробыл у Самарян только два дня – принципиально важно. 

Число «три» - многозначащее, божественное. И если бы было сказа­но, что Христос пробыл у Самарян не два, но три, – заключающих в себе божественную целокупность – дня, то это символизировало бы то, что отны­не жатва Христа будет только среди охотно принимающих Его. То есть, вне традиционного, господствующего  иудаизма.

Но Христос не оставил надежд и намерения спасти и тех, кто гнал и поносил, кто рьяно искал схватить и убить Его.[xli] Но чьим  далёким предкам бы открыто Слово Божие и доверено хранить его; кто первыми увидел Его во плоти; тех, в среде которых, Он совершил Свое первое чудо и среди которых возымел первых Своих учеников: «Итак Иисус опять пришел в Кану Галилейскую, где претворил воду в вино» (ст. 46).

И сразу же по приходу Христа в Галилею к Нему явился высокопос­тавленный проситель – «некоторый царедворец…  и просил Его прид­ти и исцелить сына его, который был при смерти» (ст. 46, 47).

Кто они такие - этот царедворец и его смертельно больной  сын?

Из контекста главы уже не трудно догадаться, что первый - это один из высших чинов господствующей церковной иерархии, второй – вверенная её по­печению и во многом взращенная ею извращенная Вера. Иерарх очень разумный  и редкий в своей среде – способный чувствовать и проникаться Словом Божием не только тогда, когда  Оно приходит в славе и могуществе, являет чудеса национального масштаба (переход посуху Чермного моря, огненный столб, манна небесная…), – но и  в бренной ранимой человеческой плоти, в слабости, нищете и униженности. Этот иудейский религиозный князь постиг и изнывал духом от того, что некогда дарованная им Богом вера смертельно больна от многочисленных нане­сенных ей ран, искажений и обильных наслоений неправильных толкова­ний, подменивших собою Само Слово –  превратилась  не только в полумёртвый, но и мертвящий соляной столб.

Сей царедворец (без кавычек, ибо высшие церковные иерархи таковыми, по сути, и являются) прослышал, что Иисус, перестал, говоря Его словами, давать в Иу­дее «святыню псам и бросать жемчуг Свой пред свиньями, чтоб они» - раньше отведенного им срока - «не попрали Его ногами своими и, обра­тившись, не растерзали»; и вернулся в провинциальную, неизбалованную церковным начальством, а потому не столь жестоковый­ную и «самоправедную» Галилею. И пришел к Христу за спасением того, что было ему дороже всего – родной веры. Однако, Христос, памятуя о том жесточайшем противлении, которое оказывали Ему именно первосвященни­ки, именно иерархи, религиозные «князья», любящие «предвозлежания на пиршествах и председания в синагогах», не спешил признать в этом  (и других) из «первых» своих рабов, учеников и братьев,[xlii] сурово отрезав: «вы не уверуете, если не увидите знамений и чудес» (ст. 48).

Но этот священнослужитель оказался достойным своих Отцов по духу (а не только по бренной и грешной плоти), всем сердцем своим воззвав к Христу: «Господи! приди, пока не умер сын мой» (ст. 49). Он признал Мессию!!!

И «сын» его выздоровел: «в седьмом часу горячка оставила его» (ст. 51, 52). В седьмом часу  - то есть непосредственно перед излия­нием завершающей седьмой чащи «гнева Божия на землю»; пред тем как «из храма небесного от престола раздался громкий голос, говорящий: совершилось!»; пред тем как «прежнее небо и прежняя земля» минует, и море уже не станет. В седьмом часу - в последние минуты пред завершением Божьего плана спасения - бред горячки самоправедности и самоистинности покинет некоторый остаток сынов Израиля из числа иудеев, и они спасутся и также увидят «новое небо и новую землю» и « свя­тый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего». Они - «это те, которые не осквернились с женами, ибо они девственники; это те, которые сле­дуют за Агнцем, куда бы Он ни пошел. Они искуплены из людей, как первенцы Богу и Агнцу, в устах их нет лукавства; они непорочны пред престолом Божиим».[xliii]

Не осквернились с женами: ибо не блудили с развратными и изменчивыми церквями человеческими – но следовали только Слову Божию; не лукавили пред людьми и Богом...  И потому непорочны пред престо­лом Божиим!»

Вместо послесловия

После столь пафосного окончания, - маленькое, но важное замеча­ние. Сия работа отнюдь не имела своей целью утверждать, что ничего подобного изображенному в рассмотренной 4-й главе Евангелия от Иоан­на в реальности, в конкретно-исторической перспективе не имело место, и вся глава - сплошная авторская образная символика, не имеющая ничего общего, с фактической жизнью Христа на земле. Вполне возможно,   что внешне все именно так, как описано, на пыльных дорогах под жарким небом Палестины и происходило в реальнос­ти. Нет повода сомневаться в этом.[36]

Но не стоит замыкаться в ПОВЕРХНОСТНОМ смысле описываемого, ограничивать себя им и только им.

Это - и низведение Иисуса Назаретянина до уровня простого чело­века. Он не был бы Христосом, если бы все или почти все происходя­щие с ним события не имели, в той или иной степени, символического, прообразного и провиденциального значения.

Это - и обкрадывание себя и причинение знакомой многим боли непонимания, осознания тщетности своего труда тому, кто за­писал для нас это Христово благовествование - его любимому ученику. Вовсе не зря из бесчисленной вереницы дел Иисуса, (напомню: «многое и другое сотворил Иисус, но если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг») для одной из первых глав Иоанн выбрал именно эти, рассмотренные выше, вроде как нез­начительные с виду эпизоды. Но только с виду: со стороны читателя, зашоренного изначальным неверием или не пытающегося заглянуть в глу­бины Слова Божьего.

И в развитие последнего стоит  заметить, что в свете вскрытого пласта смысла четвертой главы, совершенно иначе воспринимается и приводимое только Иоанном повествование о браке в Кане Галилейской, где «положил Иисус на­чало чудесам... и явил славу Свою» - претворил воду в вино (Иоан. 2:1-11).

Брак в Кане Галилейской

 Описание этого события следует сразу же за ярчай­шей, полной глубочайшего космогонического смысла начальной главой Еван­гелия от Иоанна, которая во второй своей половине - после стиха 18-го: «Бога не видел никто никогда; единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил»  - резко, как бы обрушиваясь с высот третьего неба, повествует о делах куда более приземленных, связанных с тем, что можно назвать религиозной «политикой». 

О присылке из Иерусалима священников и левитов –  спро­сить Иоанна Крестителя: «кто ты?» (ст. 19).

Об отречении последнего от имени Илии, звания Христа или проро­ка и четком определении и ограничении своей миссии: «за мной идет МУЖ, который стал впереди меня, потому что Он был прежде меня»; Я не знал Его; но для того пришел крестить в воде, чтобы Он явлен был ИЗРАИЛЮ... « (ст. 20-31).

Об объяснении превосходства служения Сего Мужа: «Тот есть крес­тящий ДУХОМ СВЯТЫМ».

Об обретении Иисусом первых сторонников –  бывших ранее как учениками, и, надо полагать, ближайшими помощниками Иоанна Крестителя (ст. 35-40), так и чисто «мирскими», далёкими от церковной иерархии людьми (ст. 41-44). При этом в главе весьма необычно   появляется Нафанаил. Необычно потому, что это – никто иной, как один из апостолов, известный, как сын Фалмая, или Варфоломей. И под собственных именем, означающим «дар Божий» он упомянут в Библии  только дважды: тут и при явлении воскресшего и преобразившегося Христа  ученикам Своим на озере Тивериадском.[xliv]  Но ещё до первой встречи с Христом Нафанаил произносит фразу гораздо более (и одиозно) известную, чем он сам (даже в привычном нам виде сына Фалмая – Варфоломея):   «Из Назарета может ли быть что доброе?»

Однако, несмотря на подобный явленный скепсис, «Иисус, увидев идущего к нему Нафанаила, говорит о нем: вот, подлинноизраильтянин (не иудей - В.Н.), в котором нет лукавства» (ст. 47). И Нафанаил, подлинный израильтянин, сразу признает Христа: «Равви! Ты - Сын Божий, Ты - Царь Израилев (ст. 49).   

И после такого достаточно земного – если вспомнить начало главы: «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» –   мотива,  повествование хотя и со значительным смещением акцента, но вновь набирает духовный пафос, устремляется ввысь. Иисус возвещает: «истинно, истин­но говорю вам: отныне, будете видеть небо отверстым и Ангелов Бо­жиих восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому».

И тут же следует вторая глава, которая начинается с описания события, являющегося воистину апофеозом.  Но не духовной состав­ляющей жизни человеческого общества, а душевной,  тесно связанной с плотской, ма­териальной основой человека: «На ТРЕТИЙ день был брак в Кане Га­лилейской, и Матерь Иисуса была там. Был также зван Иисус и ученики Его на брак. И как не доставало вина, то  Матерь  Иисуса  говорит Ему: «вина нет у них» (ст. 1-3).

Пока говорится, вроде, о чисто бытовом – матримониальном событии. Хотя и  очень важном и происходящем в жизни каждого человека, обычно, всего один раз – но в среде большего общества наблюдаемого регулярно. Обращает лишь на себя внимание многозначительное указание о том, что Иисус «был также зван». И это в патриархальном обществе, каким   было иудейское – в котором по всем вопросам обращаются, в первую очередь,  к мужчинам!

И здесь (ст. 4) следует совершенно неожиданный, отдающий загадочной суровостью  ответ: «Иисус говорит Ей: что Мне и Тебе, Жено? Еще не пришел час Мой».

И это указание о преждевременности часа Христа, эта суровость, обращение к Матери в форме «Жено» (жена, женщина), само событие - брак, речь о воде и вине, а также известные из других мест Еванге­лия указания о пяти мужьях Самарянской женщины, о Муже, который стал впереди Иоанна, второе чудо Иисуса - исцеление сына царедворца, обе­щание отныне видеть небо отверстым, крещение Иоанном в воде и креще­ние Духом Святым - все это и многое другое тесно связано воедино. И говорит о миссии    Христа и о тех существеннейших изменениях для лю­дей, которые она влечет за собой.

Что же конкретно скрывается за этими обильно рассыпанными по Евангелию от Иоанна символами?

Третий день - день Господень, день пришествия «Сына Человечес­кого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою». В это день наступит «брак Агнца» ибо «жена Его приготови­ла себя».[xlv] Брак этот будет не с Церковью Иудеев, но с Церковью всех принявших Христа: и отвергаемых иудеями самарян (в более широком смысле слова – всех бывших язычников, а в самом широком, но и точном – всех, поклоняющихся Богу «в духе и истине»), и подлинных израильтян из иудеев, в которых «нет лукавства».

Воссевшие на «Моисеевом седалище» иудеи для брака не готовы – у них есть вода: то, что рас­творяет питательные вещества, но и  только. Но мало вина: того, что в себе самом имеет энергию, дух (столь знакомое нам слов «спирт» и происходит от ла­тинского spiritus - дух, душа); что изменяет и душевно перерождает – хотя бы на время. Водой можно омыться от грязи поро­ков, в воде можно покаяться за совершенные грехи (в чем и заклю­чается крещение Иоанна). Но от воды – от одной воды! – нельзя родиться свыше и «войти в Царствие Божие».[xlvi] Для этого требуется  крещение и Святым Духом, – которым и надлежало крестить Христу. Но прежде чем приступить к Своей великой миссии, Ему предстояло сначала испить чашу искупления за грехи человеков – дабы «нас, мертвых по прес­туплениям, оживотворить» Собою, Своею жертвой и благодатью Божией. А еще раньше  – просветить «всякого человека, приходяще­го в мир»[xlvii] Светом истинным.

И первое чудо, совершенное Христом, в том и заключалось, что он превратил «воду» традиционной иудейской  (фарисейски-саддукейского толка) веры, ставшей к Его приходу во многом мертвой, холодной, бесчувственной и неживотворящей и способной лишь омывать от прилипающей грязи, – в изме­няющее сознание и веселящее сердце «хорошее вино», делающее людей счас­тливыми и свободными: «Познаете истину, и истина сделает вас свободными».[xlviii]

И это же превращение «воды» в «вино» предвосхищает пролитие Кро­ви Христовой на Голгофском кресте, излияние Духа Святого на уче­ников по Его вознесению и занятию Им по праву места рядом с Отцем «на престоле Его». А также указывает на евхаристию – важнейшее таинство, которое очень скоро начнут совершать все христиане:  при­нятие Крови Христа «нового Завета, за многих» излитую «во оставле­нию грехов».[xlix]

А потому ясно, почему «Матерь Иисуса была» на браке «в Кане Галилейской», а «Иисус и ученики Его» «был также зван». Матерь Иисуса символизирует традиционную иудейскую веру, «Иисус и его ученики» – совершенно новое направление в иудаизме, дальнейшее развитие его – христианство, которое  иудаизм с самого начала не приветствовал, но на первых порах, прежде чем начал яростно преследовать, кое-как терпел.

И совершенно понятно, почему вторым чудом, которое «сот­ворил Иисус, возвратившись из Иудеи в Галилею» было исцеление смер­тельно больного «сына царедворца». Сей немедленно выздоровел, как только перешел от питания застоявшейся, не принимающей Мессию, задохнувшейся и   не способной привести верующего к духовному обновлению, «рождению свыше» водой   веры фарисеев и саддукеев на принятие животворящей Крови Христа...

В духе и истине

И, наконец, вернёмся к пророческим и суровым, обличающим словам Христа: «У тебя было пять мужей и тот, которого ныне имеешь, не муж тебе». О чём они?

Эти слова  направлены к сожалению,  против очень многих -  и женщин, и мужчин:  всех тех, кто  поклоняется не существующим богам; мнимым ценностям; тому, чего нет или уже нет.

Нельзя, невозможно иметь мужем усопшего. Можно или найти себе новую опору в жизни, или оставаться вдовой. «Женщина Самарянская» имела пять полноценных «мужей» – сменяющих друг друга, но  истинных, отвечающих требованиям дня вер: отражающих наивысший доступный на данный момент  уровень духовного познания. Но в какой-то момент  дух жизни – дух развития и обновления – покинул религию самарян. Она застыла, как жена Лота, обратив свои взоры на  Тору, отвергла последующее Слово Божие, Который «многократно и многообразно» говорил «издревле отцам в пророках».[l] И превратилась в живой труп: устоявшуюся систему догматических воззрений, внешней обрядности и ритуалов, в которой есть всё, кроме одного, но важнейшего -  живого присутствия Бога, Его Святого Духа. Конечно, можно поклоняться (или делать вид, что поклоняешься) и мёртвому, не существующему Богу – и многие в той или иной мере занимаются этим. Но дух и  сердце чувствует фальшь – и, несмотря на гнёт обстоятельств, давление религиозных авторитетов, многолетнюю привычку, инстинктивное отторжение нового и  закономерное опасение впадения в ересь, стремятся вновь обрести Живого Бога.

Вот почему «Женщина Самарянская» при живом вроде «муже», так печально молвила Христу: «У меня нет мужа». Вот почему, увидев Живого Бога, она так быстро оставила мёртвое поклонение букве, но обратилась к живому Духу.                                                          

Именно к духу, а не к новой форме.

Ибо одним из главнейших пунктов разногласий между иудеями и самарянами было учение о том, где должно находиться единое место поклонения истинному Богу – и именно поэтому «женщина у колодца» сразу же  затронула этот вопрос.  Да, до явления Мессии иудейская религия была самой «прогрессивной», заключала в себе большую полноту Слова. И поэтому Иисус подтвердил её приоритет, особое положение, по сравнению со всеми другими: «Вы не знаете, чему кланяетесь; а мы знаем, чему кланяемся, ибо спасение от Иудеев» (ст. 23). Но ещё до этого Он сказал, что выбор места поклонения - не столь важен; главенство места поклонения над духом поклонения – относится к прошлому, к временам до явления на Землю Живого Бога. И не стоит делать себе из места кумира,[li] и тем более, ломать по этому поводу «копий»: «поверь Мне, что наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу» (ст. 21).  А позже, окончательно отметая все бесплодные споры о едином, «самом правильном», «единственно возможном» месте[37] поклонения Вездесущему и Всеведущему Богу,[lii]пояснит, что ныне людям нет необходимости утруждать стопы свои физические, направляясь к Богу (или пытаясь угодить Ему) – Он сам ИЩЁТ  верных Ему. И   Христос  провозгласит (ст. 23, 24), как отныне будет выражаться истинная, живая вера: «Бог есть дух и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине».

А потому древний и ожесточённый спор о месте поклонения, а, главное,  разрешение этого спора Христом, необыкновенно важны не только для «правоверных» иудеев и самарян, относятся не только к событиям двухтысячелетней давности.   Слова Его обращены  ко всем людям: и  к нам, и нашим потомкам. И сейчас в переводе на современный язык, с учётом современных реалий, наставление  Христа звучит примерно так: «Не важно, в какой стране вы родились, какой веры придерживались ваши отцы, куда вы причислены от рождения, или волею обстоятельств,  что посещаете для совместного общения с Богом: церковь, молитвенный дом, мечеть или синагогу.  Не сотворите в сердце своём кумиров и не поклоняйтесь ничему земному: ни «горе» (духовному авторитету, «отцу веры»), ни «Иерусалиму» (конфессии, деноминации, секте).  Поклоняйтесь только  Богу! Соединяйтесь с Ним в духе и обретайте от Него Истину!

Аминь.

 

Геннадий  Благодарный