Юон Константин Федорович 1922 День Благовещения

1. Трагедия Златоуста

Лишь только Церковь Христова приобрела легальный статус (что совершилось в начале IV века при императоре Константине Великом), она обнаружила для себя новую серьезную проблему. Дело в том, что в Церковь, обласканную императором, повалил народ, так что вскоре всё население Византии сделалось христианским. Но христианским формально – народ в своем громадном большинстве жил не по Христовым заповедям, и вовсе не собирался менять свой образ жизни. Епископы и пресвитеры увидели, что качество христиан понизилось, что они подвержены порокам сребролюбия и любостяжания, что в их среде идет жестокая борьба за собственность или просто за кусок хлеба.

Было замечено [1], что тон святоотеческих наставлений в этот период вдруг резко меняется, становясь резко обличительным. Киприан Карфагенский, Василий Великий, Григорий Богослов, Амвросий Медиоланский настойчиво ведут проповедь личной праведности или хотя бы морального минимума, ниже которого человек уже не может называться христианином. И неизбежно они касаются и взаимоотношений, возникающих между людьми в процессе экономической деятельности. Так, постепенно, Церковь осваивает для себя новое поприще – социум. Правда, зависимость этих пороков от общественного устройства пока святыми отцами не осознается – они по-прежнему обращаются к личным душам, призывая их изменить своё сознание. И многие следуют святоотеческим наставлениям. Но поскольку социум остается неизменным, число таких душ, в процентном отношении ко всему населению, остается ничтожным – общество плодит новых и новых стяжателей.

Особенно яркую проповедь нестяжания являет великий святитель Иоанн Златоуст, архиепископ Константинопольский. Он разрабатывает учение о зависимости между богатством и любостяжанием, – оказывается, эта зависимость имеет положительный характер: чем больше богатства, тем более человек хочет его увеличить. В результате, человек, попадая в плен богатству, теряет человеческий облик, становится, по слову святителя, «хуже зверя». Освободиться от этой мертвой петли можно только отказавшись от собственности. Конечно, всегда находятся люди, не подверженные губительному действию богатства. Но, опять-таки, процент таких людей ничтожен, и в социальном плане они погоды не делают. Проповедь Златоуста прежде всего адресована к богатым. С одной стороны, он без устали обличает пороки богатых, их бессердечие, скупость, хищничество. А с другой – он стремится убедить их в бренности богатства, его непостоянстве: гораздо надежнее отдать его бедным, купив тем самым нетленное сокровище на небесах. Такая проповедь, приводя богатых в смущение, очень нравилась бедному большинству. Златоуст становится необычайно популярен, за ним идет масса последователей.

Далее, будучи сторонником общественной собственности, он прямо с церковной кафедры призывал свою паству последовать примеру первохристианской Иерусалимской общины, члены которой обобществили всё свое имущество. Первые призывы к положительным результатам не привели. Однако было хорошо известно, что Златоуст необычайно упорен в своих проповедях, - раз высказав тезис, он возвращается к нему еще и еще до тех пор, пока его мысль не будет услышана. Таким образом, не исключено, что в конце концов Златоусту удалось бы организовать в Константинополе коммуну, наподобие первоапостольской.

Наконец, великий святитель, имея необычайно высокое мнение о священстве, прямо высказывался в том смысле, что власть Церкви выше царской власти, ибо первая ведает духом, а вторая – лишь телом. С этих позиций он смело обличал пороки высшей знати и даже императрицы Евдоксии, которая фактически правила государством. Конечно, Златоуст не был социальным реформатором (в современном понимании) и не призывал к свержению общественного строя. Но объективно его проповедь зажигала массы и вела к социальным изменениям в христианском духе.

Всё это вызвало серьезные опасения у правящей верхушки. И она, подключив оппозиционных к Златоусту деятелей Церкви, организовала судилище, в результате чего Златоуст был лишен патриаршества и отправлен в ссылку – сначала в Армению, а затем в северное Причерноморье. При этом, обращение с великим святителем было столь безобразным, что от тягот пути он умер. Еще более прискорбно, что жестоким преследованиям, вплоть до физического уничтожения, подверглись многочисленные сторонники Златоуста. «Партия» Златоуста была полностью разгромлена, так что мы почти не знаем последователей и учеников великого святителя.

Обычно историки Церкви передают эти события как некую картину нравов, любопытную историю, послужившую репризой между тринитарными и христологическими спорами. Думается, однако, что для судеб Церкви уничтожение школы Златоуста имело громадные последствия. По сути дела, оно означало, что первая попытка устроения подлинно христианских социальных отношений в масштабах государства потерпела неудачу. Это была лобовая атака, осуществлявшаяся путем воздействия на индивидуальную душу человека, но не поддержанная другими мерами. Государство, всегда считавшее социальную сферу своей прерогативой, воспротивилось такой экспансии и нанесло Церкви чувствительный удар. В результате, число церковных моралистов резко уменьшилось, а оставшиеся стали кормиться остатками с идейного стола Златоуста, зачастую искажая и выхолащивая его учение. Церковь занялась догматическими и каноническими спорами, отдав социальное поле битвы гражданской власти.

Однако проблема, разумеется, не исчезла. Общество оставалось, по сути дела, языческим: рабство процветало, контрасты социального неравенства были вопиющими, коррупция среди чиновников была практически легализована. Но как решать проблему христианизации общества, если Церковь из социальной сферы была вытеснена?

2. Симфония по Юстиниану и прочим

Помощь пришла от императорской власти. Дело в том, что в тотально православной стране положение императора напрямую зависит от отношения к нему Церкви. Не дай Бог, если это отношение будет негативно – тогда у конкурентов будет очевидное преимущество. Если же Церковь полностью поддерживает императора, то это не только укрепляет его властные позиции, но и позволяет использовать Церковь в качестве «министерства идеологии» для проведения в жизнь желательной внутренней политики. Поэтому, закрепив за собой социальную сферу, императорская власть, нуждаясь тем не менее в работе Церкви среди населения, постаралась закрепить свои отношения с Церковью в виде союза.

Через полтораста лет после гибели Златоуста, император Юстиниан впервые озвучил факт этого союза. Вот что он писал: «Величайшие дары Божии человеку, дарованные Высшим человеколюбием, – священство и царство: одно служит вещам Божественным, другое управляет и заботится о вещах человеческих; и то, и другое происходит от одного и того же начала и богоукрашает человеческую жизнь, так что ни о чем так не пекутся цари, как о чести священников, а сии и о самих царях всегда Бога молят. Если то (священство) будет во всем безупречно и причастно дерзновения к Богу, а это (царство) будет правильно и подобающим образом упорядочивать врученное ему общество, то будет благое некое согласие (симфония) дарующее человеческому роду всевозможную пользу» [цит. по: 2, с. 34-40].

Этот текст, помещенный в преамбуле к знаменитой 6-й новелле, впервые упоминает о «симфонии» между Церковью и императорской властью. С тех пор о «симфонии» были исписаны горы бумаги, но что же содержательно означает это «благое некое согласие», так и осталось в тумане. А. В. Карташёв, известный историк Церкви и апологет «симфонии», пришел к выводу, что она «является наилучшей из всех формул, не ясной теоретически, но жизненной прак­тически, открывающей путь к прагматическому и гибкому решению вопроса в каждом отдельном случае при разных изменяющихся обстоятельствах» [3, с. 227]. Тут обращает на себя внимание удивительное признание: «не ясной теоретически». То есть, симфония не выводима из Писания или святоотеческого предания. Но зато эта «формула» открывает путь «к прагматическому и гибкому решению вопроса в каждом отдельном случае». Так вот, оказывается, в чем дело: симфония – это «формула», форма, в которую может быть налито разное содержание. И действительно, симфонию понимали на разные лады, и в смысле данности, и в смысле заданности. Перечислим некоторые.

1. Симфония, как ее понимал сам Юстиниан, – когда император правит и государством, и Церковью. Он и пишет гражданские законы, он и приспосабливает их к древним канонам, он и определяет решения Вселенского Собора, он и ставит епископов и Патриарха, он и определяет количество хиротоний и пр. и пр. Священству же надлежит лишь молиться за императора. Юстиниан как бы говорит: государство и Церковь – это я. В литературе такой вариант симфонии обычно называют цезарепапизмом.

Правда, позднейшая византийская практика была не столь однозначной. Конечно, в подавляющем большинстве случаев император ставил своего «карманного» Патриарха, который во всем потакал василевсу. Но все-таки бывали случаи, когда сильный Патриарх противостоял императору, и даже принуждал его к покаянию вплоть до отречения. Правда, в социальные проблемы патриархи уже никогда не вмешивались.

2. Русская практика больше походила на цезарепапистскую модель Юстиниана, с той лишь разницей, что русские цари, будучи плохими богословами, ограничивались поставлением первых иерархов. Но они хорошо понимали, что подчинить себе Церковь можно только путем лишения ее собственности. И русская история наглядно показывает, что процессы земельной секуляризации и лишения Церкви самостоятельности шли «ноздря в ноздрю», так что такого рода «симфония», по мнению Карташёва, в синодальный период «превратила Церковь из жены в безавторитетную прислугу» [4, с. 108].

3. «Классический идеал», когда симфонию мыслят как союз равных властей, каждая из которых, не покушаясь на территорию другой, относится к этой другой положительно, понимая ее необходимость и полезность.

4. Наконец, католический вариант симфонии, когда Рим претендует на роль не только патрона всех королей, но и на право смещать их, если те не подчиняются указаниям римского престола. Обычно римский вариант называют «папоцезаризмом».

3. Задачи симфонии

Заметим, что главным признаком, характеризующим приведенные выше варианты, является степень доминирования той или иной стороны. Но гораздо интереснее рассмотреть цели, ради которых заключается симфония. Собственно, этот вопрос и не особенно дискутируется, ибо кажется достаточно очевидным: симфония помогает обеим сторонам в их земном существовании. Действительно, так сложилось исторически, таковы реальные резоны симфонии. Но важно поставить вопрос: а каков идеальный смысл симфонии, каков о ней замысел Божий? Тут начинается самое интересное.

Часто утверждают, что Церковь и государство имеют разную природу и разные задачи. Церковь принадлежит Небесному Царству и имеет задачей введение туда людей; государство же принадлежит царству земному и имеет задачей ограничение зла в этом мире – так, чтобы возможно было существование в нём Церкви. Церковь самодостаточна, и без симфонии она ничего не теряет; то же относится и к государству. Поэтому симфония – просто способ, с помощью которого Церковь обеспечивает свое бытие в этом падшем мире. Иначе говоря – симфония принципиального значения для Церкви не имеет. Так, при большевиках симфония была полностью уничтожена, и, хотя это и осложнило жизнь Церкви, ни ее существование, ни полнота ее таинственной жизни промыслом Божиим не были упразднены.

Но есть и другая точка зрения. Отец Валентин Асмус, комментируя 6-ю новеллу, пишет: «Прежде всего нужно устранить распространенную ошибку, состоящую в отождествлении Священства и Церкви. Юстиниан был достаточно хорошим богословом и достаточно свободным от клерикализма государем, чтобы впадать в эту ошибку. Слово "Церковь" отсутствует в приведенном мной тексте. Но понятие Церкви выражается уж никак не словом "Священство", а скорее – употребленным здесь словом "Человечество". То есть соотношение Царства и Священства вовсе не понимается как соотношение государства и Церкви, но понимается как соотношение различных сфер внутри Церкви... царство, вовсе не отождествляемое с государством, сосредоточено в единой личности императора. Дело священства – тайносовершение, молитва; царству – я всё время следую приведенному тексту – принадлежит забота и о догматах, и о чести самого священства, и о соблюдении церковных канонов, то есть устроение предельно широко понимаемой человеческой стороны Церкви» [2, с. 35].

Отметим главное: симфония понимается как «соотношение различных сфер внутри Церкви». Конечно, само объяснение представляется натянутым – Юстиниан под «священством» в 6-й новелле понимает Церковь. Так же понимает это место и святитель Серафим (Соболев): «По терминологии восточных иерархов, здесь слово "священство" взято как часть вместо целого, почему под словом "священство" надо вообще разуметь Церковь» [5, с. 128]. Но сама мысль представляется достойной внимания: священство (т. е. Церковь в узком, «профессиональном» смысле) и государство объединяются в рамках Церкви в широком смысле. Или иначе: император вводится в Церковь, получая в ней особое высокое место с большими полномочиями (об этих полномочиях и говорит Юстиниан в тексте 6-й новеллы). Или еще иначе: происходит воцерковление государства.

Но для чего всё это, для чего эта сложная конструкция? Ответ: ради христианизации социума, ради того, чтобы жизнь населения христианской империи не сводилась бы к «храмовому» христианству, а была бы христианской во всей ее глубине и повседневности. И объединение Узкой Церкви и государства в Широкую Церковь позволяет эту задачу решить, ибо именно государству, а не священству, свойственно заниматься устроением общественной жизни. А чтобы эта жизнь была христианской, оно должно направляться и контролироваться Церковью. Точнее, Церковь (в узком смысле) должна создать социальную доктрину, (т. е. некий христианский идеал общества, дополненный путями его достижения), а также выработать механизм отслеживания и направления в желательное русло законодательных и исполнительных усилий власти. Метод симфонии предполагает выполнить всё это через личность императора, путем столь глубокого погружения его в Церковь, что он сам вырабатывает христианскую модель общества и сам ищет пути реализации этой модели.

Но почему именно монархия? Ведь «не вливают новое вино в старые меха». Дело в том, что воздействие именно на личную душу монарха – для Церкви наиболее простой и эффективный путь. Кроме того, находясь «над законами», благочестивый монарх имеет силу и право изменять социум вопреки существующим законам. Так сказать, может совершить скачок «из царства необходимости в царство свободы» без разрушительного разгула революционной стихии. Во всяком случае, именно монархия может сделать такой поворот наиболее безболезненно. Лишь бы монарх обладал необходимыми для этого верой, умом и волей. Другие способы правления в этом смысле гораздо более консервативны и инертны, и христианизация общества, даже если народ готов к этому, невозможна без разрушения власти, т. е. революционных потрясений.

Впрочем, всё это – соображения скорее технические, чем принципиальные, так что в конце концов годится и государственная власть другого типа – лишь бы она действительно возымела намерение построить христианский социум.

Однако в истории получилось лишь слабое подобие нарисованной нами картины идеала симфонии. Конечно, императоры были православными и кое-что они делали в смысле христианизации общества. Но надо сказать, что, в основном, они плыли по течению истории и их усилия по переводу общества на православные рельсы носили косметический характер. Хотя императоры, в частности, Юстиниан, издали ряд законов, смягчающих бесправное положение рабов, сам институт рабства в Византии никогда не был отменен и дожил до ее падения в 1453 г. Тем более, в Византии и речи не шло о социализме, коммунизме и подобных вещах, пусть даже в виде тенденции. В подобной ситуации виновато не только государство, но и Узкая Церковь, которая, после уничтожения Златоуста, крепко стояла за индивидуальную собственность.

4. Узкая и Широкая Церковь

Эти термины уже использовались, и теперь надо уточнить их смысл. Необходимость их назревала давно. Действительно, всякий христианин знает, что крестившись, он вступает в Церковь: он может участвовать в таинствах, за него теперь можно подавать записки на литургию, заказывать молебны и пр. Правда, батюшки объясняют, что можно креститься формально, так в действительности и не войдя в Церковь Христову. Но не об этом разговор – даже ощутив себя в Церкви, христианин тут же замечает кардинальную разницу между ее членами. Причем, грань проходит даже не между священниками и лицами без священного сана, хотя и это имеет огромное значение. Подлинная социальная граница отделяет Церковь в узком смысле слова от «народа». Церковь в узком смысле или Узкую Церковь составляют иерархия, священство, клир, монашество, преподаватели церковных учебных заведений – словом, все, кто сделал церковное служение своей профессией. Отметим, что даже сторожа и уборщицы храмов, пока они исполняют эту работу, входят в Узкую Церковь. «Народ» же составляют миряне, трудящиеся «в миру». В православных империях – Византии и России – подавляющее большинство населения было крещеным, верующим, хотя часто и богословски безграмотным, но в большинстве своем верующим глубоко, так что и их можно причислять к Таинственной Церкви Христовой. Но повседневная бытовая и социальная жизнь народа, совершаясь в миру, обычно с христианством имеет мало общего. Отсюда и возникает необходимость в Широкой Церкви.

Широкая Церковь – это Церковь, воцерковившая в себя элементы общества, необходимые для решения задачи христианизации всего социума. Собственно, об этой Широкой Церкви говорит о. Асмус, утверждая, что в 6-й новелле понятие Церкви выражено словом «Человечество» – для Византии, считавшей себя вселенской христианской империей, «человечество» совпадает со всем православным населением. В Широкую Церковь входит Узкая Церковь и император (а лучше сказать – государство). Они образуют «симфонию». Но есть еще и третья составляющая – «народ». Он тоже обязательно должен входить в Широкую Церковь, ибо он – не страдательный элемент, из которого Церковь (в узком смысле) и государство лепят, что хотят. Народ активен, он сам должен захотеть построить христианский социум, проявить заинтересованность и самодеятельность. Иначе результатов не будет.

5. Народная монархия?

В контексте сказанного очень важным становится, казалось бы, теоретический вопрос: кому должен отчитываться царь в своей деятельности? Во-первых, ясно, что Богу. Но Богу подотчетны все, и притом за всё содеянное. А еще кому?

В церковных кругах распространена идея, что царь отвечает только перед Богом. Ибо власть он получает не от народа, а только от Бога, а потому подотчетен не народу, а лишь Всевышнему. Эту мысль четко высказывает архиепископ Серафим: «Такою же (как и власть Бога – Н. С.) самодержавной является и власть царя, ибо он получает ее не от народа, и потому она не может быть народом ограничена и перед ним ответственна. Царская власть, как происшедшая от Бога, только перед ним ответственна и может ограничиваться только волей Самого Бога, его святыми законами, с которыми она должна строго сообразоваться, не уклоняясь от них ни направо, ни налево» [5, с. 87].

Однако ярый, но более прагматичный монархист Иван Солоневич считает иначе: он видит две верховные формы власти: 1) монархию и 2) народное представительство. Солоневич пишет: «Обе формы Верховной Власти необходимы одинаково... Обе формы Верховной Власти должны в одинаковой степени черпать свою силу... в "системе учреждений", организующих традиции, мнения и интересы народных масс во всех формах местного, профессионального и национального самоуправления. Мы возвращаемся к аксаковской формуле: "Народу – сила мнения, Царю – сила власти"» [6, с. 46-47].

Итак, кто же прав? Думается, что Солоневич. Ибо, как мы выяснили, народ входит в Широкую Церковь, и, следовательно, должен занимать в ней свое соборное место. И поскольку симфония (понимаемая нами как социальное служение) делается ради него, то именно он должен являть «силу мнения». А в этом случае власть, безусловно, подотчетна народу. Фактически «сила власти» должна быть силой исполнительной, вся она должна быть направлена на реализацию идеи христианского социума.

Ну, а Узкая Церковь? Ее функция в этом социальном служении – воспитывать и направлять и власть, и народ в христианском духе. Таким образом, получается следующая картина. Монархия и в самом деле должна быть народной. В то же время и она, и народ должны быть церковными, входить в Широкую Церковь. Так в Ней осуществляется подлинная соборность.

Однако, повторим, что в истории идея Широкой Церкви так и не была реализована.

6. Кто и как виноват?

И виноваты в этом все – и монархия, и народ, и Узкая Церковь.

Прежде всего, монархия. Она не стала подлинно христианской. Хотя государи и были лично верующими христианами, но как служители дела христианизации общества они не сознавали своей подлинной роли и не пытались эту роль выполнить. В основном, их заботы сводились к укреплению своей власти, для чего им приходилось балансировать между разными группами населения, часто имеющими совершенно разные цели. Монархия определенно вела дело к своей сакрализации, причем, не как компоненты Широкой Церкви, а как некоей мистической силы, подотчетной лишь Богу и вольной по своему усмотрению вершить судьбы и Церкви, и народа. У нас в России эту тенденцию впервые отчетливо продемонстрировал Иван Грозный, и на нём особенно ясно виден переход от соборности к деспотии.

Народ тоже виновен. По сути дела, он не стремился создать христианское общество. О высших классах и говорить нечего – они держались за свою собственность и разжимали пальцы с большой неохотой (даже если это была «крещеная собственность», т. е. крепостные). Ближе к христианскому социуму были низшие классы, в основном – крестьяне. Но и они хотели просто «пожить по своей воле», не неся государственных тягот. Их соборность распространялась на их общину, может быть, еще на царя, но не на всё общество.

Наконец, Узкая Церковь. Образ Широкой Церкви в ней был слаб. Она занималась своими сословными интересами, да еще спасением индивидуальных душ. Судьбы народа и его исторического призвания ей были безразличны. Не сумев должным образом осуществить идею симфонии, она склонилась к обожествлению царской власти. Обряд помазания на царство стал (правда, уже в России) пониматься как особое таинство, а «помазанник» занял место главы Узкой Церкви. Сакрализация же без исполнения возложенных Богом обязанностей – дело губительное. Поэтому нет ничего странного в том, что монархия, потеряв поддержку высших сил, пала.

7. Заключение. «Всенародная и Вселенская Церковь»

«Тройственная симфония» не получилась. Однако ее образ не раз появлялся в умах наших соотечественников. Вспомним «формулу» графа Уварова «Православие, самодержавие, народность». Ведь по сути это и есть «формула Широкой Церкви». Увы, «формула» осталась лозунгом, реализованным лишь в карикатурном виде.

Вспомним и Ф. М. Достоевского. Христианин, монархист, почвенник – он всю жизнь шел к формулировке идеи Широкой Церкви, которую он называл «всенародной и вселенской церковью». В конце жизни он понял, что цель этой Церкви – осуществление правды и любви здесь, на земле:

«Вся глубокая ошибка их (западников – Н. С.) в том, что они не признают в русском народе церкви. Я не про здания церковные теперь говорю и не про причты, я про наш русский "социализм" теперь говорю (и это обратно противопо­ложное церкви слово беру именно для разъяснения моей мысли, как ни показалось бы это странным), цель и исход которого – всенародная и вселенская церковь, осуществленная на земле, поколику земля может вместить ее. Я говорю про неустанную жажду в народе русском, всегда в нём присущую, великого, всеобщего всенародного, всебратского еди­нения во имя Христово. И если нет еще этого единения, если не со­зижделась еще церковь вполне, уже не в молитве одной, а на деле, то всё-таки инстинкт этой церкви и неустанная жажда ее, иной раз даже почти бессознательная, в сердце многомиллионного народа нашего не­сомненно присутствуют. Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского: он верит, что спасется лишь в конце концов всесветным единением во имя Христово. Вот наш русс­кий социализм! Вот над присутствием в народе русском этой высшей единительно-"церковной" идеи вы и смеетесь, господа европейцы наши» [7].

Широкая Церковь, созидающая христианское общество – это и есть «наш русский социализм», та самая «единительно-церковная идея», к которой всегда стремился русский народ. Дай Бог, чтобы он эту идею реализовал.

Николай Сомин

29 июля 2003 г.

Литература

1. Экземплярский В. И. Учение древней Церкви о собственности и милостыне. Киев, 1910.

2. Прот. Валентин Асмус. Учение св. царя Юстиниана о священстве и царстве // Ежегодная Богословская конференция Православного Свято-Тихоновского института : материалы 1992–1996 гг. М.: Изд-во ПСТБИ, 1996.

3. Карташёв А. В. Церковь и государство // Карташёв А. В. Церковь, история, Россия. М.: Пробел, 1996.

4. Карташёв А. В. Воссоздание Святой Руси. М.: Столица, 1991.

5. Архиеп. Серафим (Соболев). Русская идеология. СПб.: Титул, 1993.

6. Солоневич И. Л. Народная монархия. М.: Феникс, 1991.

7. Достоевский Ф. М. Дневник писателя, январь 1881. С. 18–19 ; Достоевский Ф. М. Дневник писателя / сост., комментарии А. В. Белов, отв. ред. О. А. Платонов. М.: Институт русской цивилизации, 2010. С. 780.