В 50-х годах Хомяков пишет и издает во Франции несколько полемических брошюр.  Самарин их характеризует следующим образом:

С виду они имеют характер по преимуществу полемический; на самом же деле полемика занимает в них второстепенное место, или, говоря точнее, полемики в строгом смысле слова, то есть опровержений чисто отрицательного свойства, в них почти вовсе нет. Нельзя никак взять из его сочинений одну отрицательную сторону (возражения и опровержения), не забрав стороны положительной (то есть уяснения православного учения); нельзя потому, что у него одна сторона от другой не отделяется: обе составляют одно неразрывное целое. Не найдется у него ни одного довода против латинян, заимствованного у протестантов, и ни одного довода против протестантов, взятого из латинского арсенала; не найдется ни одного, который бы не был обоюдоостер, то есть не был бы направлен как против латинства, так и против протестантства; и это оттого, что каждый его довод, в сущности, не есть отрицание, а прямое положение, только заостренное для полемической цели.

И действительно, характеристики протестантизма и католичества у Хомякова просто уничижительные.

«Протестантство … способно только отрицать и разрушать; потому что все то оно есть не более как критика в мышлении и одиночество в духовной жизни».

Католичество же Хомяков прямо-таки отождествляет с

«духовно-банковской операцией перевода добрых дел или заслуг».

И протестантство и католичество Хомяков обвиняет в утрате «живого единства Церкви» и впадении в глубокий рационализм. Всю мощь своей диалектики Хомяков обрушивает на них. Цель благая, но вот методы… Ибо, как мы выяснили, методы спора у Хомякова далеко не безупречны. Ловкость и виртуозность полемики у  него  столь отточены, что Хомякову не составляет труда доказать не только бессмысленность, но и просто идиотизм западных исповеданий.

Конечно, и католичество и протестантство надо критиковать и обличать. Но только не терять при этом духовного разумения. Очень многих православных обличение западного христианства вводит в какой-то неуемный  раж. Раздаются злорадные крики: «еретики!», «масоны!», «извращенцы!», «у них нет церкви!». И критика Хомякова льет воду на мельницу именно такого – высокомерно-уничижительного – отношения к нашим коллегам по христианству. Но, думается, он тут перегибает палку.

И далеко не всех это удовлетворяет.  Проницательный Владимир Соловьев дает критике Хомякова такую нелестную характеристику:

«Вся сила этой полемики состоит следующем весьма простом приеме. Берется западная религиозная жизнь в ее конкретных исторических явлениях, односторонность и недостатки в этих явлениях обобщаются, возводятся в принцип, а затем всему этому противопоставляется «православие», но не в его конкретных исторических формах, а в том идеальном представлении о нем, которое создали славянофилы. Это идеальное представление резюмируется в формуле «церковь как синтез единства и свободы в любви», – и эту отвлеченную формулу славянофилы выставляют в обличение действительного католичества и действительного протестантства, старательно умалчивая или затейливо обходя те явления в религиозной истории Востока, которое прямо противоречат такой формуле».

Разбирать чужие недостатки полезно, если ясно сознаешь свои собственные – вот суть позиции Соловьева.

Тоже скептически, но совершенно с другой стороны подходит к хомяковской критике западных исповеданий о. Павел Флоренский:

«Но неужели, с другой стороны оставаясь членом Церкви, дозволительно отрицать «авторитет, чудо и тай­ну» или хотя бы что-нибудь одно из трех?».

Тут, как видим, Флоренский однозначно становится на позиции Великого инквизитора Достоевского. Он – за «церковное кушитство», и совершенно не стесняется этого. Таким образом, налицо две портрета Церкви. Для Хомякова Церковь – «иранство», соборное единство в Духе Святе, которое благодаря этому становится  братством в любви и истине:

«Она (Церковь – Н.С.) требует единства полного, и только полное равенство она может дать взамен, ибо знает братство, но не знает подданства».

Для Флоренского суть Церкви не в братстве, а именно в подданстве, в индивидуальном действии на душу человека, при котором главную роль играют подавляющие «чудо, тайна и авторитет». Впрочем, большинство верующих идет за Флоренским, и лишь очень немногие видят Церковь глазами Хомякова. А Флоренский продолжает:

«Хо­мяковская мысль уклончиво бежит от онтологической определенности, переливаясь перламутровой игрой. Но эта игра поверхностных тонов, блестящих, но не суб­станциональных и потому меняющихся и изменяющих свои очертания при малейшем повороте головы, не дает устойчивого содержания мысли и оставляет в сердце тревогу и вопрос».

Вот, вот! Флоренский чувствует зыбкость аргументации Хомякова, но не может вывести его на чистую воду – столь виртуозно Хомяков выстраивает свои доводы. Флоренский лишь добавляет:

«а редкая по силе диалек­тика,— всем известная «хомяковская» диалектика,— придавала положениям Хомякова такую гибкость и та­кую убедительность, при которых самое сомнительное и самое опасное кажется притупившим острые углы».

Тут Флоренский прав – Хомяков может доказать все, что угодно. Характеристика «бретер диалектики» (Герцен) и в богословии выступает вполне определенно.

Николай Сомин