И хочется дотронуться рукою

До неба, где вопросы решены.

Архиепископ Иоанн (Шаховской)

Какие мы все-таки невольники времени! Как зависим от дня за окном! Потянуло вот по ногам холодом кризиса и нам уже небо с овчинку. О небе я говорю без метафор. Мы уже и мимо церкви проходим со смущенной душой, что вот она стоит, такая отдельная от наших забот и провозглашает какой-то иной, не знающий колебаний мир.  А мы – только люди и всякая трещина мира проходит через наше слабое сердце. И нам не до духовных тонкостей.

Ну, как, скажем, читать книгу Н.С.Арсеньева  «Православие. Католичество. Протестантизм» о тонкостях различия трех  важнейших ветвей христианской церкви, если они одинаково бессильны перед вызовами времени. И не отвечают сердцу на беспокойные вопросы дня.

А между тем, как раз сейчас именно такие книги и читать, чтобы понять, как мы оказались на нынешнем тревожном и человечески-стыдном пороге (как при горделивом знании могли загнать себя в такое бессилие!) и в какую сторону нам выбираться.

Книга написана давно, в духовно еще вполне устойчивом мире, хотя не ушла из памяти первая мировая война, хотя еще не пришли в себя страны после вихря революций, хотя уже вставала на горизонте вторая великая война. А все-таки, при таком колеблющемся историческом свете, осмелюсь сказать о духовно-устойчивом мире. Разве только слово не то. Не устойчивом, а привычном, обжитом, часто автоматическом  (помните у Пушкина: «Два раза в год они говели, любили круглые качели, подблюдны песни, хоровод; в день Троицын, когда народ, зевая слушает молебен, умильно на пучок зари, они роняли слезки три…»)

И как раз революции и войны не в день, даже не в годы, но скоро выбьют человека из этой обжитой колеи и выгонят из дому на ветер. Русское православие на пору написания книги Арсеньева было как раз, может быть, из наиболее живых и открытых. История разбудила его первым. Острые религиозные пред и по-революционные поиски русской интеллигенции и зоркой части нашей церкви омолодили веру, а изгнание, в котором писалась книга и горячая юность Русского Студенческого Христианского Движения (РСХД), которому нужны были ясные ориентиры и выработанная система взглядов (бытом в чужой земле было не защититься), побуждали к переназванию мира, к определению отчетливых мировозрренческих границ. Им предстояло жить посреди чужой культуры и веры и, чтобы не раствориться, надо было идентифицировать себя с безусловной ясностью.

И почти естественно, что Арсеньев уделил в книге больше места не Православию, полагая его и так очевидным для русского читателя, а тому миру, в который его читатель входил – католичеству и протестантизму. И определив православную меру согласия аскетизма и радости, его апостольскую ответственность и важнейшее правило внутренних отношений («Вас узнают по любви между собой»), он приступает к подробному бережному и вместе неуклончивому разговору о католичестве, поставившем на место организма – организацию.

Мы в своем нынешнем «младохристианстве» знаем предмет еще меньше и тут подробность разговора очень существенна. Мы узнаем и о пути, которым прошла католическая церковь от смирения Петра до догмата о непогрешимости Папы, и о том, как однажды она в таинстве Евхаристии отказалась от епиклезы – призывания Святого Духа на Дары, и о перенесении центра веры с воскресения на крестные муки Христа, что приводило к романтическому возбуждению и завершалось у самых горячих натур стигматами.

Тщательный анализ Писания и огромная книжная вооруженность делает анализ Арсеньева спокойно достойным,  без политических порывов и особенно частого сегодня при анализе подобных проблем публицистического красноречия, которое больше выдает неуверенность, чем ясность знания.

Так же учтиво точен ученый и в анализе протестантизма, сделавшего из писания «бумажного Папу», упразднившего церковное предание и молитвы об усопших, вынувшего веру из исторического потока, а в результате оставившего христианству свободу «для внутреннего употребления».  А уж такая «свобода» скоро  и спокойно сопрягается с послушанием даже не очень благочестивому государству.

Обернувшись к начальной поре целостного христианства, из которого выходили все эти далеко разошедшиеся  ветви, вдруг видишь, что сам этот путь некогда единой веры к Православию, затем католичеству и, наконец, протестантизму – это вообще путь человеческого отступления. Путь исторического истаивания, истощения  природного и небесного целого под натиском дискретного, предпочитающего частности рационализма, под давлением отважно-трусливого разума, который страшится  непостижимости и метафизической тайны целого. А поскольку ты сам – дитя рационального века, то ловишь себя на мысли, что готов согласиться, скажем, с немцем Вайцзекером, утверждавшим, что по мере расширения границ познания, Бог естественно оттесняется и понуждается к постоянному отступлению. Будто ты тут даже никого не предаешь а только свидетельствуешь о сложности мира. Или предпочтешь еще более изящное и тоньше потакающее тебе утверждение  француза Ламенне, что с каждым своим наступлением Христос увеличивает свое могущество и раздвигает свои границы. Ну и спрячешь за этими умными тонкостями желание оправдать своего «удобного» Христа, сложенного тобой по своей мерке.

Это душа устает от свободы, от сопряженного с верой требования каждодневного подвига, усилия духа и ищет спрятаться в «рамках», в той самой «организации» на месте организма, от которой уже недалеко и до отрицания самой Церкви.

Правда, нужно сказать, что даже и после второго издания книги, подписанного 1947-м годом, и сами католические и  протестантские церкви прошли огромный путь. И многое в них уточнилось как раз благодаря появлению в европейской истории русской церкви с ее чудным наследованным богатством, ее плодотворным консерватизмом, который не мог не обнаружить для зорких и честных христиан Европы, как много они успели растерять из дорогих сокровищ Церкви на путях исторических компромиссов.

И католики на Втором Ватиканском соборе в 60-е годы заговорили о свете с Востока и напомнили себе, что в начале общего церковного пути они председательствовали в любви, а не искали императорской власти. И их ностальгический консерватизм, искусивший одних и вдохновивший других был понятен. Слишком далеко зашло обмирщение церкви, слишком она в долгой борьбе с государством освоила его юридические приемы и обескровила самое сердце церкви. И вот уже и собственно католические теологи, как Алэн Безансон вынуждены с горечью свидетельствовать, что раньше верующие были уверены, что без церкви нет спасения, а сегодня их пастыри почти вслух говорят, что без католичества нет церкви. Церковь почувствовала, что теряет мир, и замкнулась в себе, чтобы сохранить ризы в чистоте. И тут ей «пригодилась» и православная традиция, и протестантское сопротивление  абсолютизации церковной империи. А мир почувствовал себя отпущенным на свободу и еще быстрее стал расставаться с сакральностью. И на пороге смерти в «родном» немецком концлагере великий протестант Дитрих Бонхоффер в самом конце войны с горечью свидетельствовал, что, кажется, Бог, «как аварийный выход» уже не нужен современности, и резко писал: «Мы приближаемся к абсолютно безрелигиозному периоду, люди уже просто не могут оставаться религиозными» и говорил о необходимости честно встречать «безрелигиозное христианство.

А для меня лучшим свидетельством кризиса современного западного христианства стало появление жестких, необыкновенно умных и тем притягательных интеллектуальных детективов, в которых Ватикан лишался покрова замкнутости, репутации духовной твердыни, и открывался холодной расчетливой стороной – державой с мощным административным аппаратом. Так что Перес Реверте в «Коже для барабана» уже мог избрать в герои старого католического священника, который бросает вызов новшествам Рима, ибо помнит прежнее знамя этого великого христианского города и знаменитую триаду, державшую его, - «консерватизм, консерватизм и еще раз консерватизм». А Ден Браун в «Ангелах и демонах» позволяет герою выговаривать камерарию (первому помощнику) Папы, что «как никогда уже мало людей ходит сегодня в церковь. По сравнению с последним десятилетием их число сократилось на сорок три процента. Все меньше людей поступает в семинарии. Церковь умирает, хотя вы еще и отказываетесь это признать». И дальше всей извертевшейся книгой, всей хищной жадностью разума пытается свидетельствовать об этом умирании.

Когда бы дело было со стороны Реверте и Брауна в клевете, церковь нашла бы способ поставить своих «слишком свободных» детей на место. Значит, дело серьезнее. Да и мы, в родном Православии, признаться, хоть и радуемся растущему числу верующих, открытию всё новых храмов и монастырей, но тоже знаем, что настоящие социологические опросы не так утешительны. И тоже понемногу заводим не только свою детективную, но и умную художественную литературу, в которой говорим о церкви не в самых благочестивых тонах.

Это общее сознание кризиса  к концу двадцатого века мобилизовало лучшие умы  в каждой церкви, заставило приглядеться друг к другу, понять ценность традиции,  святость взаимного опыта и научило и нас вернее слышать то, о том, о чем Николай Арсеньев не дает забыть в каждой главе, - что и мы «повинны в продолжающемся разделении, ибо мало осуществляем свою веру в жизни». Это очень русская книга, потому что пронизана тревогой за всех (нам уж если спасать, то весь мир), потому что все слышит апостольское слово и все надеется, что рано или поздно, но  «во всю землю изыде вещание их и в концы вселенныя глаголы их». Эта даль загляда может вызвать улыбку «исторического человека», всегда норовящего извинить свою духовную лень недостижимостью идеала, но не смутит христианина, ибо он знает о неизбежности соборного ответа Богу.

Необыкновенно дорого в книге и то, что, говоря об отступлениях  католической и протестантской церквей, автор ни на минуту не забывает о «народе святых», который есть в каждой церкви и который вернее всего доказывает, что «земные перегородки до неба не доходят». И, значит,  путь возвращения к единству христианства перед нынешними вызовами мира – кризисом ли, исламом – всё остается открытым. И пока догматическое христианство расходится и держит оборону, практическое ищет диалога в любви, в живом слышании мира, потому что по справедливому слову Мартина Бубера «мы живем в  потоке всеохватывающей взаимности, неисследимо в него вовлеченные». И мне все кажется прекрасным и все ожидающим нас впереди призыв Арсеньева в предисловии 1947-го года: «Только бы нам оказаться готовыми пред лицом грядущих судеб Господних иметь наши чресла препоясанными и светильники зажженными».

Живая, может быть, чуть постаревшая, но в своем главном всё деятельная и всё необходимая нынешнему христианскому сознанию книга Н.С.Арсеньева помогает нам «препоясаться» и укрепляет в бодрстововании на требовательных небесных путях.

Валентин Курбатов

Псков