В застойные годы

В семидесятые годы борьба с религией приобретает новые формы. Пользуясь отлаженным механизмом, Совет по делам религий проводит кропотливую работу по разрушению церковной организации изнутри. Система «правового» давления значительно усиливается беззаконным произволом местных властей. Этот внеправовой «люфт» с позиций государственного атеизма оправдан и поэтому искренне не замечается чиновниками. Они убеждены, что, нарушая законы во имя идеологической целесообразности, служат интересам государства.

Жёсткой фильтровке и контролю подвергался епископат. Священник поставлялся в архиерея и назначался в епархию только после тщательной проверки и разрешения Совета по делам религий, а также местных органов власти. Не имеющие юридического статуса епископы лишены законных средств воздействия на жизнь церковных приходов. Их положение полностью зависело от произвола чиновников. Подобная политика формировала раболепный епископат, за редким исключением исполняющий все распоряжения властей. У многих иерархов сложились бюрократические отношения с властью, по принципу чиновник может договориться с чиновником, мы – вам, вы – нам. С архиерейских кафедр практически уже не звучал независимый церковный голос. Вместе с тем в епископате копилось глухое недовольство существующим положением. Под покровом раболепия неожиданно возникали сильные деятельные фигуры, пытавшиеся проводить хоть какие-то церковные преобразования.

Власти бдительно контролировали и состав священства. На рукоположение в священники требовалось разрешение уполномоченного Совета по делам религий при местных Советах. Сеть официальных и негласных условий отсеивала кандидатов в священники, наиболее достойных и способных к пастырскому служению. Препятствиями для получения церковного сана являлись: высшее светское образование (особенно гуманитарное), руководящая должность в прошлом, зарубежные связи и дружба с иностранцами, возраст – слишком молодой либо слишком пожилой, признаки инакомыслия. Если отсутствовали формальные причины для отказа в рукоположении, то оставался безотказный способ – воздействие через архиерея, который мог сослаться на недостаток смирения у кандидата или другие церковные тонкости. Так же строго контролировался набор в семинарии: поступающие должны были получать рекомендацию архиерея или священника только с ведома уполномоченного Совета по делам религий.

Назначение священника на приход проходило через тройной отсев. Прежде всего, для этого требовалось предварительное согласие вышестоящего уполномоченного. Двадцатка – руководящий орган прихода – заключала договор о найме священника на культовую деятельность, только получив разрешение местных органов власти. Начать служение священник мог лишь после получения регистрации в местном исполкоме. Эта система действовала и в обратном порядке: неугодный священник мог быть лишён регистрации, исполнительный орган прихода по указанию властей мог всегда расторгнуть со священником «договор». Со строптивым, но слишком известным священником легче всего расправиться руками архиерея: перевести в другой храм, вывести за штат, а то и подвергнуть запрещению в служении. Все священники, особенно в крупных городах, регулярно перемещались с места на место для атеистической профилактики: чтобы разрывать с трудом налаженные связи с паствой. Но и на приходе священник находился под неусыпным оком старосты, назначаемого исполкомом местного Совета. Старостами церковных приходов (на сытых хлебах бесконтрольного распоряжения церковным имуществом) были, как правило, атеисты, нередко пенсионеры аппарата КПСС или КГБ, либо люди подневольные, находящиеся «на крючке» у властей за какие-либо прегрешения перед законом.

Вне стен храма священник не имел права вести богослужебную деятельность, кроме как по просьбе умирающих или тяжелобольных. Текст проповедей должен был предварительно утверждаться архиереем, а также уполномоченным. Вся эта система была нацелена на то, чтобы разрушить триединство священнослужения: церковнослужение, пастырская деятельность и проповедничество, миссионерство. Священник лишался всяких возможностей быть миссионером – распространителем православной веры, проповедником слова Божия, заботливым и ответственным пастырем своих духовных чад. Власти стремились свести его деятельность к роли формального служителя культа.

Архиерей и священник были отделены от административной деятельности прихода. Приходская хозяйственная и финансовая деятельность диктовалась властями. Уполномоченные определяли нужды храмов – в ремонте, приобретении церковнослужебной утвари, облачений церковнослужителей. Они же контролировали распределение доходов храма: оплату найма церковнослужителей, отчисления на епархиальные нужды, перечисления в разнообразные «фонды». Естественно, уполномоченные органов государственного атеизма использовали свои права вопреки нуждам Церкви. Так, большие суммы, собранные верующими, перечислялись в «Фонд мира» (за что старосты получали ордена) или расхищались номенклатурой. В крупных городах многолюдные приходы становились кормушками для чиновников, контролирующих финансы прихода.

В провинции положение малодоходных приходов зависело от степени компромисса с представителями власти, которые нередко тяготели к патернализму. Многолюдные же приходы больших городов в решении своих насущных проблем, как правило, откупались от властей – большой денежной мздой, дорогими подарками или крупными отчислениями в Фонд мира. Каждый храм имел неподконтрольную чёрную кассу, из которой осуществлялись доплаты к окладам церковнослужителей, компенсирующие налоги (изымающиеся по шкале кустарный промысел и доходящие до 75%), производился ремонт храмов и утвари. Так как приход не имел статуса юридического лица и потому не имел права заключать с организациями хозяйственных договоров, такая полулегальная форма хозяйствования являлась единственно доступной. Это, в свою очередь, предоставляло дополнительные возможности для контроля, произвола и злоупотребления чиновников.

В результате последовательной деятельности по разложению церковно-приходской жизни режим добился того, что с 1961 по 1971 год число священников в стране сократилось с 6234 до 5994, притом что у половины из них возраст приближался к шестидесяти годам.

Но, вопреки системе тайного и явного контроля, в Церкви появляется всё больше достойных священнослужителей. Священник в отличие от архиерея связан с жизнью прихода, с паствой. Ему лучше известны нужды церковной жизни. Он учился противостоять козням атеистических органов. Чтобы реализовывать сведённые к минимуму священнические обязанности, ему приходилось не только учиться двусмысленной дипломатии, но и воспитывать в себе религиозную твёрдость. Наметившиеся признаки ослабления атеистической экспансии заставляют священника по-новому самоопределяться. Новые тенденции времени способствуют формированию деятельного, свободного и ответственного служителя Церкви.

Режим государственного атеизма не уничтожил церковную организацию. Только потому, что у него на это не хватало сил. Вопреки многолетним репрессиям и атеистической пропаганде храмы были полны верующих, которые стремились жить не по «моральному кодексу строителя коммунизма», а по религиозной совести. Выбор священнического служения определяется не мирскими потребностями, а глубоким религиозным чувством. Об эту невидимую стену народного благочестия и разбиваются волны гонений. Духовные токи православной веры вливаются в жизнь приходов, противостоя в каждом конкретном случае богоборческому давлению.

Церковный приход как передовая линия борьбы богоборчества и православной веры оказывается местом столкновения благочестия и духовного подвига, с одной стороны, меркантилизма и вероотступничества – с другой, местом открытой борьбы и шатких компромиссов. Всё больше появлялось приходов, где жизнь определялась не только сложной дипломатией и компромиссами с властями, но духовным авторитетом настоятеля, твёрдостью старосты и прихожан, которые вынуждали местные власти к уступкам большим, чем допускали чиновные циркуляры.

Многие храмы и монастыри были сохранены только благодаря религиозной стойкости прихожан – тех, кого высокомерная интеллигенция называла тёмными верующими. Действительно, обременённый знаниями неофит – новообращённый от интеллигенции – имел все основания ужасаться их религиозной непросвещённости. На вопрос об исповедании Святой Троицы многие старушки могли ответить, что это Спаситель, Божия Матерь и Никола Угодник. Но их пламенная вера спасала храмы от закрытия. Они за бороду вытаскивали на паперть зарвавшегося старосту, скрывали в своих домах монастырскую братию при попытках закрыть монастырь, а то и ложились под колеса машин, вывозящих монахов или церковную утварь. Их, как например, в Почаевской лавре, не могли изгнать пожарными брандспойтами. Твёрдая старушечья вера создала возможность для последующего возвращения в Церковь интеллигенции.

Приток в Церковь верующих сопровождался изменением общественного настроя по отношению к религии. Всё менее принято называть религию мракобесием, всё больше вера вызывает уважение даже у атеистов. Многие крестят детей, венчаются, потому что так было принято всегда. Всё чаще люди идут в храм не только из любопытства, но ощущая смутную потребность поставить свечку, подать записку за здравие или за упокой. Входящие в храм прислушиваются к богослужению, знакомятся с основами религиозной жизни, и с этого начинается их долгий путь к Богу. Нередки случаи, когда высокопоставленные чиновники на смертном одре зовут священника. Более всего возврат к вере намечается в среде интеллигенции и городской молодежи.

Вновь пришедшие в Церковь приносят груз предрассудков и заблуждений из долгого пути к вере. Очевидно, соблазны неофитства однотипны во все времена. И сейчас повторяется то, что было в эпоху эллинизации христианства. К Православию нередко приходят через художественное творчество, литературу либо через периферийную и даже антихристианскую религиозность: оккультизм, теософию, антропософию, восточные религии и современные формы религиозного синкретизма – неорганичного смешения различных религий. Само Православие пытаются привить на какой-нибудь главный ствол в роще мировых религий. Духи прельщения и обмана скрывают ту истину, что религиозное сознание пробуждается с пониманием провиденциального смысла нашего рождения в лоне Православия, которое открывает прямой путь к Богу. Преисполненное прошлых симпатий и отторжений, неофитское сознание склонно преувеличивать второстепенное и умалять главное в жизни Церкви. В среде новообращенных распространено естественное для полуязыческого сознания гипертрофирование обрядовой стороны религии. Церковный обряд нередко заменял место атеистического ритуала, религиозное обращение для многих оказалось сменой идеологии. При этом неофиты в стремлении быть святее самого патриарха склонны к радикализму в позиции и суждениях, преисполнены пафоса осуждения и подозрений своих собратьев относительно чистоты веры.

В этом смысле актуальны суждения протоиерея Александра Шмемана о подлинном отношении к православному Преданию: «В современном церковном сознании прошлое часто больше давит и сковывает, нежели творчески претворяется в верность подлинному Преданию. Вскрывается неспособность оценивать прошлое, различать в нём Истину от “только” прошлого. Предание до неразличимости смешивается со всевозможными “преданиями”, которые сами требуют ещё своей оценки в свете вечной правды Церкви. Частичное, одностороннее, даже извращённое выдается подчас за “суть” Православия. Есть грех “абсолютизации” прошлого, который неизбежно приводит к обратной крайности: к “модернизму” – то есть, в сущности, к отказу вообще от прошлого, к принятию в качестве единственного мерила “современности”, “науки”, “нужд текущего момента”. Но как одно охранение “православной” внешности не способно скрыть глубокого кризиса современной Православной Церкви, так и “модернизму” не изменить её. Единственный выход всегда в обращении к самой Истине Церкви, и через неё к овладению прошлым: в нём находим мы и вечное Предание Церкви, но также и бесчисленные измены ему. Православное сознание всегда “исторично”, всегда включает в себя прошлое, но никогда не “рабствует” ему. Христос “вчера и сегодня и вовеки Тот же”, и сила Церкви не в прошлом, настоящем или будущем, а во Христе, Который пребудет с нею до скончания века, чтобы каждый из нас мог в нём и с Ним найти смысл жизни». Возврат к религии был преисполнен множества соблазнов, вместе с тем этот тернистый путь был единственной дорогой к храму, где душа получала возможность очиститься и обрести истинного Бога.

Виктор Аксючиц, философ, член Политического Совета партия "Родина"