«Злодействы землю потрясают»

Преображение - сверхзадача литературы: художественный образ – фокус реальности, отсекающий всё второстепенное, случайное, сосредотачивающийся на самом главном, сложный сплав уникального опыта писателя с тем, что волнует каждого, но для чего необходимо найти предельно ёмкое, выразительное слово. В памяти поколений останется лишь то, что сохранил «божественный глагол», герои и подвижники, самозабвенный труд и подвиги уйдут в небытие, если о них не будут слагаться оды и гимны.

Но художественный образ – это не только проекция жизни, но и её вектор, предощущение в творчестве событий и личностей, которые произойдут и появятся через месяцы, годы или столетия. Учитель, воин, пророк, художник будет таким, каким на «чудное мгновение» раньше, чем в реальности, мы увидим его на страницах книг. Напишешь слабаков, предателей, злонравных – и они распространятся, как вирус, в жизни. Напишешь победителя, праведника, милосердного – и разольётся свет преображения.

Такова, например, преображающая сила «Василия Тёркина», о которой писал поэт-фронтовик Борис Слуцкий: «В войну, когда во фронтовой печати начали появляться главы из «Василия Теркина», они сначала удивили своей непохожестью на жизнь. По мелочам, по деталям все было увидено, подмечено, схвачено. Но жестокое и печальное начало войны не выглядело ни жестоким, ни печальным. В то же время «Василий Теркин» от главы к главе выглядел все талантливее, все звонче. Он нравился солдатам — куда больше, чем любые другие стихи, и солдаты не требовали от него верности жизни. Дела на фронте быстро улучшались, армия становилась все умелее. Пехота, для которой Василий Теркин первых глав казался недостижимым идеалом, подтянулась, и, как ни одно из произведений военной поэзии, «Книга про бойца» способствовала этому подтягиванию. Тип солдата, казавшийся начисто выдуманным, все чаще попадался на глаза и не скрывал своего литературного — от Василия Теркина — происхождения. Редкий случай в истории поэзии и большая заслуга перед военной историей!».

Образ помог увидеть советскому солдату в самом себе нечто затаённое, помог поверить в собственную неодолимость. Уже с первых строк «Василий Тёркин» - поэма о Победе. Твардовский выкликает её из грядущего, каждым словом притягивает её к настоящему. Поэма стала и рубежом обороны, и ударной силой, которой враг не смог ничего противопоставить.

Но русская литература всегда умела видеть не только величие, но и пороки. Ухватившие их, как ловушки, образы неотступно следуют за нами, становятся мерилом добра и зла. Искушение ещё только подкараулило тебя «мысленным волком», а ты уже вспомнил Швабрина, Иудушку Головлёва, Смердякова, Передонова.

Русская литература не давала спуску многим, но особенно чиновникам. Гоголевский Городничий со свитой, неудачно чихнувший Червяков Чехова, сменённые за невежество, заеденные клопами, переломленные пополам во время бури, умершие от объедения градоначальники Салтыкова-Щедрина. Есть, конечно, и иные персонажи из этой среды, благообразные – у писателей не первого ряда, в том, что не стало хрестоматийным. Но ведь важно, чем сформирован архетип, что зашифровано культурным кодом. Важно, что в нашем сознании в связи с чиновниками всплывают литературные гротески, саркастические шаржи и карикатуры.

Да, сатира часто справедлива: «покрыты мздою очеса», «злодействы землю потрясают», просыпаешься через сто лет, а в России по-прежнему воруют. Но это-то и развязывает руки, усыпляет совесть большинства нынешних «слуг народных». Логика их такова: если до меня на подобном посту чины бесчинствовали веками, то я не лучше и не хуже, я всего лишь продолжатель традиции, а противоположных образцов в жизни или образов в литературе вы мне показать не сможете. Но образцы и  образы есть.

«Вечной истиной согрета жизнь народа для меня»

Великий род Аксаковых, объединяющий времена, пространства, людей, народы,  смыслы, веками служивший России - особенно пышно расцвел в ветви, идущей от Сергея Тимофеевича Аксакова. Он сам и его сыновья имели опыт государственной службы на разных постах и в разных должностях. И всегда их служение отличали правдолюбие, милосердие, справедливость. В пору работы в Цензурном комитете, несмотря на все неприятности, Сергей Тимофеевич, для которого правда была дороже чина, неотступно следовал принципу: «основное мерило – талант». Будучи инспектором Константиновского землемерного училища, С.Т. Аксаков приложил много усилий для преобразования его в Константиновский межевой институт, где стал директором. Относясь по-отечески к своим студентам, он отменил телесные наказания, сделал всё, чтобы привлечь лучших преподавателей и воспитать людей, верных своему отечеству.

Иван Аксаков – младший сын Сергея Тимофеевича -  воплощение принципиального чиновника, его имя для современников стало нарицательным, закрепилось в поговорке «честен, как Аксаков». Но стремление «всю жизнь отдать за ленты и кресты», за «немецкие ничтожные прозванья, все полные блестящей пустоты» было ему чуждо. Его служение иного рода: это «отважность трудов и подвигов святых» в борьбе за независимость Сербии и Болгарии, за единство славянского мира, за евразийское пространство России, за всеобщее благоденствие на русской земле вне зависимости от национальности, вероисповедания, общественного положения.

В этом же старший брат Ивана Аксакова – Константин - видел суть русской истории, движение которой, по его убеждению, определяют две силы: народ-земля и власть-государство. Главная задача славянофильства, по Константину Аксакову, состоит в том, чтобы эти силы оставались едины, не обращались друг против друга: «Что соединяло эти два отдела России? Вера и жизнь; вот почему всякий чиновник, начиная от боярина, был свой человек народу; вот почему, переходя из земских людей в служилые, он не становился чуждым земле. Выше всех этих разделений было единство веры и единство жизни, быта, соединявшее Россию в одно целое. Верою и жизнью само государство становилось земским».

Несколько в тени отца и братьев остался Григорий Сергеевич Аксаков – средний сын Сергея Тимофеевича. Не писавший стихов, публицистических статей и философских работ, он, «рождённый для жизни деловой», на государевой службе старался претворять в жизнь всё то, за что боролись в общественной деятельности и в литературном творчестве его братья. Тайный советник, гражданский губернатор трёх губерний – Оренбургской, Уфимской, Самарской – Григорий Аксаков как великий «старатель» стремился скрепить пространство державы железными дорогами и телеграфными линиями. При нём возводились величественные соборы, создавались духовные учебные заведения, открывались театры и музеи.

Неустанный радетель о простом русском человеке, он был убеждённым сторонником отмены крепостного права. В неурожайные годы не жалел личных средств и запасов, помогая голодающим семьям. Важным вопросом для него всегда была грамотность крестьян, при этом особое внимание он уделял женскому образованию, предлагая проект Положения земской школы для сельских учительниц. Аксаков считал, что если женщина с её добротой, чуткостью и любовью способна воспитать ребёнка в семье, то и в школе ей это удастся.

Уже оставивший губернаторский пост, избранный предводителем Самарского дворянства, он однажды получил поручение отправиться в столицу к царю, чтобы уговорить того списать губернские недоимки, образовавшиеся из-за голодных годов. Аксакову удалось добиться снисхождения, но, вернувшись в Самару, он узнал, что министр Дурново переубедил царя и в итоге долги губернии прошены не были. Аксаков не смог пережить такого вероломства, не смог спокойно отнестись к тяготам, обрушившимся на народ, и умер вскоре после злополучной поездки.

Хоронили его всей Самарой. После отпевания в соборе в сопровождении архиерея и тогдашнего губернатора гроб с телом Григория Аксакова несли по городу на руках до железнодорожного вокзала. Прибывший на станцию гроб встречало множество народа. Затем, останавливаясь в попутных селах и служа панихиды, восемнадцать верст крестьяне с великим почтением несли его до села Страхово, где похоронили Аксакова в семейном склепе.

На сороковой день после кончины в одной из самарских газет было напечатано: «Таких людей, не слова, а дела – должна помнить Земля Русская, говорим Земля, потому что считаем, что Григорий Сергеевич Аксаков принадлежал в известном смысле не одной Самаре, а именно Земле Русской».

Служение Аксаковых – это взращивание на почве веры и жизни аленького цветочка. Взращивание чуда преображения, праведности и долготерпения, чуда единения народа, когда каждый человек, будто лепесток, образует с остальными плотный бутон. Когда тонкие лучи отдельных душ сливаются в общий поток:

Блеском внутреннего света,

Жаром тайного огня,

Вечной истиной согрета

Жизнь народа для меня!

«Сей благородный труд, хотя и тяжкий»

Способна ли хотя бы в малой своей части сегодняшняя элита вести преемство от Аксаковых, быть с ними в державном родстве? Многие скажут: аксаковский пример слишком далёк, отечество с тех пор было убито дважды, элиты перерождались и вырождались, так что сколько ни вглядывайся в нашу действительность, никого подобного Аксаковым не увидишь. Но там, где жизнь не находит образца, писатель созидает образ. Среди уныния и отчаяния, увядания и тьмы писатель первым прозревает брезжущий свет.

Александр Проханов в романах минувшего десятилетия – «Время золотое», «Крым», «Губернатор» - вывел новый для русской литературы тип чиновника. Прохановские губернаторы, вице-премьеры, министры и советники – Лемеховы и Плотниковы – это те, кто возводят на свежих стропилах «время высоты», те, кто, как пахари, взрезая землю плугом, на драгоценные сантиметры приближают её к небу. Подобный им, «не предаст, не сбежит, не пустит врага в отчий дом. Такой лидер не обберет, не обидит народ, не выломает ему руки, заставляя работать. Такой лидер, занятый жестокими земными делами, не забудет о небе. Не забудет о народе, из которого вышел, и в который, после смерти вернётся».

Герои Проханова живут губернской мечтой, что выпустили они в реальность, будто стрелу будущего, за которой должно устремиться настоящее. Разноликие губернии «садом ослепительных планет» расцветут в единой русской мечте. Каждая губерния своим державным делом раздвинет собственные границы, соприкоснётся с Крымом, Арктикой и Сирией, соприкоснётся с Космосом и океанскими глубинами. Так русская мечта станет мечтой вселенской, мечтой о всеобщей гармонии и благоденствии: «Наша русская мечта о справедливости, о благодатном бытие никуда не исчезла. Она дождалась своего часа и после великих неудач и крушений, Россия, слезами и кровью умытая, снова провозгласит заветное слово жизни.  Слово о Справедливости. Мир грезит справедливостью, ждет ее воплощения, и Россия в своем новом порыве станет страной воплощенной справедливости».

Пока прохановские образы власти больше действительности. Писатель переводит их через пропасть 90-х из советской эпохи в сегодняшний день. Это наследники «партийных камергеров», проделавших путь от колхозного землемера до советника в самой горячей точке мира. Наследники красных директоров и технократов, способных разогнать застывшее время, построить такой мартен, где из драгоценных металлов истории, из «сияющих сплавов» возникнет лидер русской мечты.

Пока во всей полноте его не может отождествить с собой ни один реальный чиновник. Проханов выхватил из жизни горчичное семя и взрастил в романах огромное древо. Однажды оно будет пересажено в почву действительности. Образ станет искать подобную себе реальность, дотягивать её до себя, преображать её собой. Преображать идеей служения, что сегодня пусть со всеми оговорками, но живёт в среде военных и священства. Но этой идеи лишены эффективные менеджеры, функционирующие «без пафоса и патетики», те, кто прислуживаться рад и кому служить тошно. Идея благоверного служения всюду потеснит их ради тех, для кого Россия станет не проектом, а судьбой, ради тех, кто способен жить высокой мечтой.

Михаил Кильдяшов