Не знаю, почему всё нейдет у меня из головы горькое завещание Виктора Петровича Астафьева «Я пришел в мир добрый, родной и любил его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного, порочного. Мне нечего сказать вам на прощанье».

Что и как бы они говорили сегодня со своим фронтовым другом Петро Герасимовичем Николаенко, вытащившим раненого Астафьева с поля боя? Да, верно, и говорят там, в небесных селениях, глядя  на безумие, охватившее мир и вот подкравшееся к нашим границам.

Я получаю письма от своих товарищей и со смятением вижу, что мы, в остальном такие близкие, видим происходящее в Киеве по-разному. И телевизионные новости смотрим разными глазами. Кто постарше, гневается и не понимает озлобленности против России, а кто помоложе, охотно подхватывают европейские резоны и твердят, что это мы виноваты, что это мы довели Украину до отчаяния и что нам тоже пора спросить с наших руководителей за происходящее. И все о свободе, о свободе, о свободе. От кого? От чего?

Никак в ум не возьму, а только все вертится будто что-то читал и помню. Пока не натыкаюсь глазами на герценовское «Былое и думы» на своей полке. А там - на главу «Не наши» о славянофилах – прекрасную, благородную по отношению к «не нашим», даже и любящую и сознающую, что сердце у славянофилов и западников, как у двуглавого орла, билось одно.

А только при всех «благородностях» Герцен и его товарищи считали европейский путь единственным и тех, кто не хотел «католического социализма», все-таки числили тормозом и безумием. Словно сами родились не среди неприятной им «дикой иконописи, дикой архитектуры и натянутой набожности», а в какой-то другой стране и другой культуре. Да ведь и нынешние «передовые» молодые (и уж не всегда молодые) люди тоже стыдятся своего дома и быта, оставив родной язык для мессижей, омбудсменов абсентеизма и девелоперов, и говоря о родной истории, как о дурном заблуждении диких, как их  иконы, людей, презревших общий опыт западных цивилизаций.

Есть у Герцена умное и точное признание: «У нас, воспитанных вне дома, связь с матерью ослабла. Мы были на руках французской гувернантки, поздно узнали, что наша мать не она, а загнанная крестьянка. Мы сильно полюбили её, но ее жизнь была слишком тесна». Это можно отчасти и прямо понимать – французы и немцы учили русских барчуков своему кругу мыслей. Но можно и пошире, что «гувернанткой» была сама эта чужая мысль и сознательное отворачивание от родного, как это бывало у «барчуков» уже нашего времени. И те-то еще любили свою «загнанную крестьянку», мучаясь её теснотой и «почернелыми лицами в серебряных окладах», а уж наши молодцы повычеркивали свою матушку из родни, повырывали страницы метрических книг и притворились, что родились от брака своего честолюбия с мыслью «от Диора и Версаче».

Болезнь старая. Говорят, еще при Алексее Михайловиче первый отряд юношей, отпущенных им поучиться европейским наукам,  полностью «полёг» там – никто не вернулся. А уж как Петр окошко в Европу прорубил, так сквозняки стало не остановить.   Как ни старались закрыть это окошко матушка Екатерина, Николай  Первый, Александр Третий,  товарищ Сталин. Так уж теперь сердце-то у двуглавого орла постоянно  и рвалось и «славянофилы» все хотели дом обустроить на родных началах и твердой памяти, а «западники» – готовое чужое привезти на революционных подводах. А для «загнанной крестьянки», для нашей истории те и другие были одинаково родные дети.

Но вот согласи-ка их теперь, когда одни сажают, другие сидят, одни молятся, а другие в тех же храмах поют злые частушки,  одни ищут империи, другие – демократии и совершенной свободы, чтобы уж никаких обязательств, а одни права человека. А когда те и другие устают, то   и в одну сторону начинают глядеть, но отчего-то в мрачную. Герцен с недоумением пишет из прекрасного далека: «Мы присутствуем при удивительном зрелище – страны, где остались еще свободные учреждения, и те напрашиваются на «деспотизм».

И он что – не догадывается: почему они напрашиваются? Да потому, что всё время в обе-то стороны глядеть нельзя – окосеешь, что не на «деспотизм» они напрашиваются, а на форму, которая хоть как-то упорядочила бы хаосы и разливы, установила хоть какой-то вектор,  духовную цель, ясный закон, который не надо было бы опутывать паутиной      поправок, в которых он скоро окончательно терялся. Ах, если бы все умели глядеть на мир, как самый свободный человек России Александр Сергеевич: «Мысль! великое слово!.. Да будет же она свободна, как должен быть свободен человек (и дальше-то, дальше послушайте) в пределах закона при полном соблюдении условий, налагаемых обществом».

Видите, я недалеко от Украины ушел. Вот тут и преграда – « в пределах закона». И как мы стараемся помнить и исполнять это, то тотчас и становимся камнем на пути своевольно понятой демократии, толерантности и свободы. С законом на Болотную площадь и на Майдан не выйдешь. Да и разве эти площади только у нас? Везде сценарий  у мастеров раскачивать мир один – себе закон, а нам площадь. Назови ее Такрир как в Египте или Таксим в Турции и как там называются свои площади в Сирии, Пакистане, Ливане, в кипящей Африке. Включай любой канал – площади вскипают народом, бронетехника, снайперы, петарды и «коктейли Молотова». Демократия, свобода независимость всех от всех

Везде свои «славянофилы» и «западники», везде народ на земле и народ в воздухе отвлеченной мысли, жизнь дома и заглядывание в чужой огород, где всё родится лучше. И, кажется, только возьми «рассаду» свободы и у тебя всё пойдет. А свободные учителя тебе еще и помогут гуманитарной помощью (всё равно во всех магазинах у них написано sale, некуда девать избыточное), кредитом, чтобы ты потом отработал его в их целях. Войны-то для «товарооборота» затевать неудобно, могут и не понять, а вот «революции» очень удобно.

А, может, уж народам-то и повзрослеть пора? Может, за стол-то переговоров не странам садиться, решая в чужих  покойных кабинетах беспокойную судьбу Сирии. Пакистана, Косова, а в каждой стране своим «славянофилам» и «западникам» услышать, наконец, в себе одно сердце и стать этим единым сердцем, народом России и Украины,  а не лоскутным одеялом несчетных федераций, считающих взаимные обиды. Чтобы старые солдаты обоих народов уходили из мира, который спасали и строили, а не из чужих стран, которые расхитили их труд и победу.

Валентин Курбатов,  Псков