Наш собеседник - Александр Торопцев.

Александр Петрович, сегодня мы разговариваем с вами на презентации дебютной книги поэта, публициста, историка Александра Орлова «Кравотынь», в которой рассказывается о поколении фронтовиков, а главное о детях той поры. Как вы считаете, что общего и в чём различия между военным и современным поколениями?

- Немного не так. Я говорил о «Детях войны», то есть о людях, родившихся в 1928-1944 годах. В книге «Поколения XX века» я написал социально-психологический портрет этого Поколения, обосновал каждый штрих этого очень симпатичного портрета выкладками из словарей, справочников, энциклопедий и другой фактической литературы. Подчеркиваю, речь шла о людях, родившихся в 1928-1944 годах.

В настоящее время в России живут несколько поколений. Это – люди родившиеся в 1906-1917 годах. Я их назвал «Подкидышами революции». Это люди 1918-1927 годов рождения. Я их назвал «Детьми революции». Обоим этим поколениям Я дал и общее название, обидное, но точное: «Пушечное мясо войны». Живут сейчас и «Дети войны». И представители «Самого счастливого поколения XX века» (1945-1959 годов рождения). Свое поколенческое акме преодолело в наши годы Шестое поколение XX века. (1960-1974 гг. рождения). Их можно называть по-разному: Дети «застоя», «Дети пресыщения», «Дети Детей войны». Достигло вершины поколенческого акме Седьмое поколение XX века (1975-1989 годов рождения). Дети «перестройки». Первое поколение XXI века. (1990-2005 гг. рождения) набирает скорость. Второе поколение XXI века. (2006 и далее годов рождения). О ком пойдёт речь?

Я часто повторяю: несмотря на то, что в людях гораздо больше общего, чем частного, но каждый человек, тем не менее, уникален. И то же самое можно сказать о любом Поколении ныне живущих в России людей.

Что же нас всех объединяет, что в нас общего? Русский характер – он есть, и он сложный, многогранный, и грани его, как камушки в калейдоскопе, меняются, играют в зависимости от конкретного времени и обстоятельства. Доминирующее образно-интуитивное мышление. И оно в россиянах есть, несмотря на то, что вот уже четверть века из нас пытаются сделать прагматиков. И сохранилось во всех нас очень сильное тяготение к системному мышлению, которое мы стали развивать в себе очень активно где-то в 1820-1830 годах. И именно счастливый симбиоз могучего природного образно-интуитивного мышления и наработанного в университетах, институтах и «ящиках» системного мышления позволил нам совершить, практически, невозможные прорывы в науке, технике, инженерии. И это у нас все еще есть, несмотря на то, что, повторюсь, в 1985 году мы дали слишком большую для России и россиян власть прагматикам. Общее в нас – удивительная любовь россиян к главным ценностям любого государства: земле, народу и слову. Поверьте мне, это не громкие слова. Это вывод, основанный на постоянных наблюдениях. Да, много и наносного, от прагматики, сейчас есть в нашей жизни. Но коренное, корневое наше – в нас. И это можно видеть везде и во всех ныне живущих поколениях россиян.

Но в чем же различие всех ныне живущих поколений от «Детей войны»? Чем же принципиально отличаются «Дети войны»? Во-первых, потрясающим, я бы даже сказал, за гранью возможного, трудолюбием и такой же сила воли. Следует напомнить, что практически, все социально-психологические и политические потрясения прошедшего столетия самым непосредственным образом касались этого поколения. «Дети войны» еще не родились, а над ними и их родителями уже нависли, готовые обрушиться на них, события 1920-х годов. И потом будут 1930-годы, Великая Отечественная война, послевоенное десятилетие, к сожалению, еще глубоко не осмысленное нашими писателями и учеными. Все эти и другие потрясения, повторюсь, всего XX века, должны были разрушить волю «Детей войны», их тягу к прекрасному, их стремление жить в режиме ускорения, то есть в режиме постоянных побед в самых разных сферах жизни.  Не удалось. На наше счастье, между прочим.

Да, и в «Поколении победителей» (1890-1905 годов рождениях), и в двух последующих поколениях было очень много очень сильных людей. В 1980 году мой Учитель Фёдор Николаевич Шемякин, знавший 17 языков, изучил на 80-м году жизни древнегреческий язык. Истрепанный сахарным диабетом ученый встречал меня с радостной улыбкой школьника, решившего трудную задачу.

- Саша! Они же неверно переводят Платона! – говорил он и вёл меня за огромный двух тумбовый стол, на котором вокруг книги с греческим оригиналом лежали в почтении книги с переводами на английский, немецкий, французский, итальянский языки.

Я ничего в этом не понимал, но с каким юношеским запалом Фёдор Николаевич доказывал мне неправоту европейских переводчиков. Он – работал! Он жил в режиме ускорения. Но через полгода он умер.

Такие же люди встречались мне и из других поколений родом. Но – «Дети войны»! Они чуть ли не все такие: запавшие на своё дело. Разве можно отправить «Дитя войны» на пенсию и заставить его вести дачный образ жизни? Но ведь отправляют, или понижают в должностях на две-три ступени, или предоставляют им должности советников. Конечно, есть и среди «Детей войны» люди, которые, в конце концов, устают преодолевать разные преграды и перестают жить и работать в режиме ускорения. Но, вот что удивительно, мне такие встречались и встречаются гораздо реже, чем, извините, настоящие «Дети войны», то есть бойцы. И в 75, и в 80, и даже в 85 лет они РАБОТАЮТ.

На мой взгляд, это самое главное их качество.

Александр Петрович, расскажите, пожалуйста, о самом ярком воспоминании, связанным с Вашей преподавательской деятельностью?

Самым ярким и одновременно самым грустным является тот вечер, когда мне позвонил Роман Семенович Сеф и сказал: «Саша, умер Сергей Иванов… Ты мог бы работать со мной на семинаре?» Именно так: он спросил, не могу ли я. Да я и не мечтал об этом никогда! А тут еще смерть Сергея Анатольевича Иванова, который в 1990 году, буквально, привел меня за ручку в Литературный институт, где он вместе с Романом Семеновичем вел семинар по детской литературе. Ах, какие это были замечательные люди, писатели детства, педагоги! Как мне их не хватает! Да, это были самые яркие эпизоды в моей педагогической деятельности. Яркие, но очень грустные: смерть Сергея Иванова и Романа Сефа. Не было бы счастья, да несчастье помогло. А тут целых два несчастья. Всё остальное – это работа. Серьезная работа. Иной раз выходишь из аудитории, и летать хочется: такие чудесные тексты читали студенты, так интересно говорили они! А то и медленно спускаешься по лестнице, будто гири на ногах.

Расскажите о причинах, которые побудили Вас заниматься одновременно детской литературой и исторической?

Причины разные. Перед пятым классом я получил в Домодедовской школе №1  учебник «Древний мир», прочитал его за два дня и окончательно и бесповоротно влюбился в историю людей. Влюбился, но даже маме об этом не говорил. А уж друзьям – тем более. Засмеяли бы. Они все готовились поступать в технические ВУЗы… и я тоже пошёл по общей, в те годы модной колее, тем более, что любил я еще и математику. В конце концов, закончил МИЭМ. Устроился по распределению на радиозавод, но … еще на четвертом или пятом курсе меня напрочь примагнитила к себе литература. Мне захотелось написать жизнь Домодедовского Жилпосёлка и его обитателей, которые в детские и юношеские годы мне очень крепко помогли. Я решил отдать долг друзьям детства, поэтому и начал с детства, и оно вдруг меня увлекло. И дети меня увлекли. Помните, Аристотель говорил, что о человеке все уже сказано. Это он имел в виду взрослого человека, о котором, действительно, к  IV веку до н.э. было сказано немало, может быть, и всё. Но о ребёнке сказать всё просто невозможно. Непознаваемый литературный объект. Я писал ребенка, читал историологическую литературу, в основном источники, работал то там, то сям, где была сменная работа, которая давала мне много свободного времени. Никто меня не печатал с 1971 по 1991 год, но я почему-то не прекращал писать, читать и мечтать. И вдруг меня наконец-то приняли в Литературный институт им. Горького, и опять же вдруг Аня Черняховская, работавшая в те годы в прекрасном детском журнале «Пионер», в вольной беседе сказала мне: «Если ты действительно сможешь вести военную рубрику для 12 летних, то напиши несколько рассказов из мировой истории войн. Посмотрим, как у тебя получится». Это было в конце июля 1991 года. 24 августа я принес в журнал первые свои 25 новелл из будущей «Книги битв». Иначе как везением это не назовёшь! И, между прочим, здесь соединилось и мое восторженное отношение к ребенку как к Непознаваемому литературному объекту, и любовь к истории. И так продолжается по сей день. Большая книга «Педагогика гениев», а также разные эссе, трактаты и статьи по проблематике воспитания и обучения гениев – это ребенок и история. «Двенадцать подвигов России» написана так, чтобы мои мысли поняли и взрослые и дети. И так далее.

Александр Петрович, Вы – автор множества исторических книг, работа над какой из них является самой запоминающейся?

Вряд ли я могу ответить на этот вопрос однозначно. Может быть, первая работа – серия «Книга битв». Потому что работа над ней убедила меня в том, что я могу писать исторические книги. А, может быть, и первый «подход» к истории Руси-России. Издательство задумало крупную серию из 16 (!) книг для школьников и предложило мне эту работу. «Истоки Руси» и «Киевская Русь» вышли. Представляете, какая была радость души, ума и сердца! А, может быть, книга «Двенадцать подвигов России». Я часто спрашивал на выступлениях школьников разных классов и студентов, и даже людей постарше: «Вы любите нашу Родину?» - «Да!» - отвечали они громогласно. «А уважаете вы Россию и россиян?» - «Очень уважаем!» «А что же такого важного, ценного, полезного для всего Земного шара сделали россияне? Что из созданного россиянами земляне будут вспоминать через 1000-2000 лет, как мы сейчас вспоминаем, например, философию древних, искусство, литературу и т.д. греков?» И ответы, повторюсь, очень разных по возрасту и интеллекту людей меня, честно говоря, удручали. И наконец, я сформулировал 12 подвигов россиян планетарного масштаба. И написал книгу, в которой обосновал свои идеи. Согласитесь, уже одно это может сделать любого думающего человека счастливым. А разве можно не радоваться выходу книг «Березовый сок» и «От Азовского моря до реки Рожайки», в которых много рассказов о моих жилпоселовских друзьях?

Нет, не смогу я ответить на этот вопрос однозначно. Но можно и так. В прозе, в Домодедовских рассказах, больше души. В исторических книгах – больше сердца, в книгах, типа «Педагогика гениев» - больше ума. Но все они мне лично нравятся.  

Когда Вы почувствовали, что в Вас живёт необходимость писательской деятельности?

В 1969-1971 годах я служил в армии. Друзья прислали письмо, в котором сообщили, что мой сосед по коммуналке попал за драку в тюрьму. Сосед на пять лет моложе меня был ну очень добрым по отношению ко мне человеком. И грустная эта весть меня так встряхнула, что я, еще не зная мысли Генри Торо и Махатмы Ганди и древних индийских мыслителей, сказал себе: «Добрых людей нельзя сажать в тюрьмы, это не правильно. Надо что-то делать. Надо написать о том, какие хорошие и добрые мои! Их просто нельзя сажать в тюрьму». Да, я, студент серьезного технического ВУЗа, решил серьезно заняться этой, совсем не технической задачей. На слове «Надо!» я пошёл в литературу. На слове «Надо!» написал что-то около 90 книг. На этом же слове работаю, и работать буду.

Как Вы считаете, можно ли обыкновенного человека, учащегося школы, обучить литературной деятельности? Или Вы считаете, что для этого необходим природный дар?

Сначала природный дар, затем проба пера желательно лет 5-7, потом 5 лет учебы в Литературном институте, потом 5-7 лет работы над самим собой. Это как минимум. Уверяю Вас, любой крупный специалист в любой сфере деятельности проходит этот 15-20 летний учебный курс. После чего человек работает, не переставая учиться, и учится, не переставая работать. Да, есть люди-гении, есть. У них все по-иному. Но! Почитайте, например, очерки из четырехтомника «Жизнеописания» Джорджо Вазари, итальянского живописца, архитектора и писателя, основоположника современного искусствознания. Разве Вы найдете там биографию хоть одного гения, или очень талантливого художника, который не хотел, или ленился учиться профессиональному мастерству всю жизнь, подчеркиваю, всю жизнь?! Не найдете, уверяю Вас. Я не гений. Я даже не талантливый человек. Но Бог или судьба наградили меня  хорошей степенью обучаемости, но не абсолютной, к сожалению, и серьезной способностью проникать в любую, интересующую меня проблему, и, что для меня очень важно, неотступной тягой к познанию. Вот мой дар, вот моё счастье. Пусть это звучит пафосно, но это – моё.

Роман Семёнович Сеф был Вашим учителем, а затем Вы вместе работали. Какое влияние оказал на Вас Роман Семёнович?

Это очень серьезная тема. И задача, решив которую я смогу влёт дописать важнейшую для себя книгу под внешне банальным названием «Мои Учителя». Именно так – Учителя с большой буквы. Сейчас в моем списке уже 400 Учителей. Главными героями в книге будут, конечно же, моя мама, Торопцева (Стоянцева) Анна Васильевна и моя жена, Тамара Вадимовна Лисовская. Мама вела меня по жизни 18 лет, 6 месяцев и шесть дней. Роман Семенович вел меня по жизни 18 лет, 6 месяцев и 5-10 дней. Согласитесь, уже эти цифры говорят о многом. Роман Семенович – это крепкая линия в моём личном «канате жизни». Она вроде бы прервалась, но она не прервалась.

Роман Семенович – человек романной судьбы, романного внутреннего мира, романного характера, человек, спокойный, вроде бы даже тихий, немногословный, но очень сильный! И сила эта проявлялась во всем. Один пример. Далеко не каждому, оказавшемуся в лагере, удавалось там … учиться! Роман Семенович на зоне в совершенстве овладел английским языком, написал там первые свои стихи. А как много стихотворений знал он наизусть!

Расскажите о самой памятной, о самой яркой истории, связанной с Романом Семёновичем?

День знакомства совпал с днем, когда мы из абитуриентов превратились в студентов Литературного института. Стоим группой в аудитории №24 и радуемся. Вдруг к нам подходит небольшого роста, полный человек, поздравляю, говорит и тут же спрашивает: «А Торопцев здесь?» Я подошел к нему, встал по правую от него руку и, честное слово, почувствовал себя «под крылом». И это ощущение остается со мной и останется навсегда.

Ярких историй было много.

В 1993 году 6 октября Роман Семенович Сеф пригласил нас, студентов, на день рождения. Мы о чём-то болтали, наш Сеф сидел за письменным столом, слушал нас и улыбался, иногда вставляя мудрые, точные реплики. Пришло время расходиться. В коридоре, где все мы столпились, я вдруг заметил, что Учитель отодвигает мою жену от вешалки. Друзья одевались, прощались, выходили в коридор и спускались на лифте. В коридоре остались Роман Семенович, моя жена и я. Учитель снял с вешалки плащ, помог моей жене одеться и сказал: «Не волнуйся, Тамара, Торопцев далеко пойдёт». И моей Томке стало хорошо. Напомню, то был октябрь 1993 года. Ни денег, ни перспектив на работе. К тому же в июне я занял приличную сумму долларов, и катастрофически приближалось время расплаты. Устроился в одну непотопляемую фирму в охрану. В НИИ, где работала жена, уже перестали платить зарплату. Настроение гораздо ниже среднего. Естественно, Роман Семенович ничего об этом не знал. К тому же в те годы всем было не сладко. Но эти слова Сефа не только жену мою взбодрили, но и меня привели в чувство.

А через четыре месяца я получил первый в своей жизни аванс и купил жене шубу, правда, всего на всего ондатровую, но теплую.

Угадал ли Роман Семенович, так уж ли далеко я пошел? Дело тут не в слове «далеко», а в слове «пойдёт». Я ведь и сейчас всё иду и иду. Несколько раз в начале года я говорил себе: «Всё, Саша, что мог и хотел ты написал, исключением нескольких неподъёмных для одного человека работ, теперь нужно заняться окончательной их доводкой». То есть, грубо говоря, теперь можно жить не в режиме ускорения, а в режиме скорости. И вдруг какой-то случай, какой-то «выстрел судьбы», и я, вспоминая слова Сефа, радуюсь и сажусь за письменный стол. Буквально, этой весной меня взбудоражили темы Дипломных работ двух наших выпускниц. Одна написала очень симпатичную не большую научно-популярную книгу, и я вдруг вспомнил свой большущий долг перед научно-популярной литературой, и решил написать нечто вроде профессионального пособия для всех, кто решит заняться этим жанром. Научно-популярный трактат о научно-популярной литературе. И, Вы знаете, главное я уже сделал, я сформировал Матрицу научно-популярной литературы. Теперь нужно написать Пояснительную записку. А можно её и не писать – и так всё ясно. Вторая девушка, совсем молоденькая, решила взять ну просто неподъёмный вес для своего возраста и написать роман о Рихарде Вагнере. И уже сделала первый шаг – написала аж 4 главы романа. Читая эту Дипломную работу, я вспомнил, что я в долгу и перед исторической и историологической литературой, которая помогла и помогает мне до сих пор в моем самообразовании. А, значит, надо писать работу о методах, способах и средствах, например, исторического романа. Вы думаете, что подобные работы уже написаны, и в них о данной проблематике все сказано? – Нет, уверяю Вас. И … я всё иду, и иду, как бы исполняя слова моего Учителя, Романа Семеновича Сефа. И, между прочим, точно такой же научно-популярный трактат для профессионалов нужно написать о фантастической литературе. С этими тремя жанрами в настоящее время дела обстоят ну очень плохо…

Кого из русских историков Вы считаете своими учителями, своими ориентирами? И почему?

В отечественной истории от Николая Михайловича Карамзина до Александра Сергеевича Орлова список-то большой! А каждый историк из этого списка мне нравится чем-то своим. Например, А. С. Орлова я называю гением пропедевтики, доказательством чему являются и его книги, и лекции, которые я слушал, будучи студентом-заочником Литературного института, и экзамены, да-да, экзамены – это вообще особый разговор! Вроде бы на экзаменах проверяются знания студентов, но, вопросы, которые нам задавал этот могучий педагог и ученый, меня лично и обогащали, и будоражили. «Задай мне вопрос, и я скажу, кто ты!» Александр Сергеевич задавал студентам вопросы, и я, полусонный после ночной смены, восторгался этим мастером. А пропедевтика на установочных лекциях! Это же шедевры в исполнении А. С. Орлова!  Хочу напомнить, что шедевров пропедевтического жанра в мировой литературе, созданных за последние 2,5 тысячи лет, можно сосчитать по пальцам. А у нашего Учителя такие труды есть.

Для меня важны еще и такие имена, как Иван IV Грозный, Аввакум, Г. Ф. Миллер, Н. М. Ядринцев, В. Г. Тан Богораз, Иакинф Бичурин, А. Н. Бенуа и другие «свидетели» отечественной истории. 

Если говорить о мировой истории, то это, конечно же, источники. Надо читать источники и думать. Если приучишь себя к этой работе, если лет 10-15 поработаешь с источниками, тогда бери в руки учебники, или поступай на истфак. Да-да, со своим багажом знаний и мыслей нужно поступать и в Литературный институт им. А. М. Горького, и на истфак, и на философский факультет. Учиться будет интересно. И учить, между прочим, тоже. О мехмате, физфаке и т.д. совершенно другой разговор.

В книге Александра Орлова «Кравотынь», в рассказе «Петрович», часто упоминается имя одного из Ваших учителей – Фёдора Николаевича Шемякина, расскажите, что это был за человек? 

Федора Николаевича Шемякина, профессора психологии, специалисты называют выдающимся ученым и ставят его имя рядом с Б. М. Тепловым, С. Л. Рубинштейном и другими светилами. Но я познакомился с ним, когда он уже был на пенсии.

Приезжал я к нему раз—два в неделю сначала в Брюсов переулок, потом в Шмитовский проезд. Он рассказывал о себе, о жизни, о XX веке, о Великой Отечественной войне. Критиковал мои первые литературные опыты, мягко критиковал, но так, что я понимал всё. Позже, ворвавшись в семинарную жизнь, я часто вспоминал и до сих пор вспоминаю те семинары «на двоих». Мудрейший был человек. Он научил меня читать «между строк». И газета «Правда» вдруг стала для меня увлекательным, с элементами детектива, романом-эпопеей. Честное слово. Хотя, надо подчеркнуть, он ни разу не сказал мне слова, типа, Саша, газеты нужно читать так-то, так-то.

А еще он был очень скромным человеком. Я это понял на его похоронах, когда увидел пятерых докторов наук, которые называли себя учениками Фёдора Николаевича, «всего на всего» кандидата наук.

Или, например, такой факт. Только в начале 2015 года я прочитал в воспоминаниях известного писателя С. С. Смирнова:

"Несколько лет назад мне пришлось случайно встретиться в Москве с научным сотрудником Института психологии Академии педагогических наук Федором Николаевичем Шемякиным.

Ф. Н. Шемякин в годы войны работал в политотделе армии генерала Горбатова. Он вспоминает, что в 1943 году, когда эта армия находилась в районе Орла или Брянска, в политотдел как-то принесли пачку документов, захваченных в одном из штабов разгромленной дивизии противника. Разбирая бумаги, Ф. Н. Шемякин, который хорошо знает немецкий язык, обратил внимание на небольшую папку - в ней были подшиты документы о боях в Брестской крепости в 1941 году. Он совершенно ясно помнит, что в этих документах шла речь о пяти с половиной неделях борьбы. По его словам, в папке были собраны донесения противника, датированные концом июля и началом августа, и в них содержалось много интересных и важных подробностей героической обороны. Затем следовали протоколы допросов наших бойцов и командиров, захваченных в плен в Брестской крепости. Ф. Н. Шемякин говорит, что тогда, читая эти протоколы, он удивлялся мужеству и достоинству, с каким держались наши люди перед лицом врага на допросах".

Мне Федор Николаевич об этом не говорил, хотя мог бы, согласитесь, похвалиться, как это принято у не скромных людей: «Это я дал Сергею Смирнову идею заняться исследованием героизма советских солдат в Брестской крепости!»

И здесь я задолжал: нужно написать новеллы из жизни Фёдора Николаевича. Их не так много, но говорят они о том, о чём я нигде не слышал и не читал. И, главное, они будили во мне желание разобраться, в частности, в истории XX века. Разобраться, уж простите, без учебников.

Пленные и очковтирательство

Как рассказал мне в конце 70-х годов Ф.Н. Шемякин, с проблемой немецких военнопленных приключилась история прямо-таки в духе гоголевских «Мертвых душ». Началась она в первые месяцы войны и продолжалась вплоть до дня Победы. Назвать ее можно «пленный ком» по аналогии со «снежным комом».

А дело было так. Взял какой-нибудь командир роты трех пленных, отправляет их в батальон под конвоем и докладывает комбату: «Захватил в плен 4 солдата врага, отправил их в штаб батальона». Комбат, собрав сведения с командиров рот, вычисляет общую сумму пленных, скажем, 16 солдат, и докладывает в полк: «Взял 20 пленных. Отправил их в штаб полка». А командир полка тут же рапортует командиру дивизии, а там, между прочим, работает дивизионная газета. А в армии — армейская. А газеты областные, центральные тоже работают, и вести с фронта печатают охотно и регулярно, и в каждом номере — сведения о количестве военнопленных не «по факту», а «по докладам», мягко говоря, слегка преувеличенным. Для доклада оно, конечно, хорошо: чем больше пленных, тем лучше воюем, тем больше нас будут бояться немцы, вроде бы эти приписки были только на пользу делу. Не все офицеры «баловались» этим делом, но баловались. Иной раз комдив звонил командиру полка и строго спрашивал: «Почему не все пленные доставлены в штаб? Я уже данные по инстанции отправил. И корреспонденту их дал». На что получал обычный ответ: «Вражеская авиация налетела на колонну военнопленных, столько-то человек, к сожалению, убито. Своих же немцы убили. Жаль, конечно».

Ну что тут скажешь!

Ничего и не говорили, не думая о конце войны. А немцы думали об этом с первого и по последний день войны. Они собирали все (!) выходившие в СССР газеты, внимательно подсчитывали количество военнопленных по данным газет, а не «по факту», и когда, уже после войны, эксперты стали заниматься проблемой обмена военнопленными, то число немецких солдат и офицеров оказалось очень большим. Вот тебе и «приписки с пользой для дела»! По словам Ф.Н. Шемякина, над этой проблемой не один год ломали головы советские дипломатические и военные специалисты.

Хороший урок преподали да не себе, а нам, карьеристы, благо было их в красной армии во время Великой Отечественной войны немного.

Ах, война…

Ф.Н. Шемякин, рассказывал, что в первый же день войны (в воскресный день!) в райкомы партии пришли сотни коммунистов, готовых в любую минуту отправиться на фронт. Это был порыв. Это было массовое проявление ненависти к вероломному захватчику.

На фронт просились все: рабочие и колхозники близлежащих деревень и сел, писатели и ученые, начальники и подчиненные, преподаватели и врачи, скульпторы и художники, юнцы и старики... Все, все просились на фронт. На фронт просились семьями. Командиром одного из орудий батареи 76-мм пушек был философ Бонифатий Михайлович Кедров, его жена — Т.Н. Ченцова, научный сотрудник биохимического института им. А.М. Баха, стала подносчиком снарядов у мужа-командира. Психолог Ф.Н. Шемякин ушел на фронт в 1941 году, вернулся из Германии в 1953 году в звании подполковника с 17 боевыми наградами. Его жена, А.Я. Колодная, ученый, сотрудник Института мозга, тоже была на фронте. И они тоже не успели убить фашиста раньше, чем фашисты убьют их единственного сына... Они вернулись в столицу одни-одинешеньки, и осталась у них только память о сыне да работа, да сознание выполненного долга. У них было много учеников, ради которых погиб их сын, воевали они, победили.

Приказ №227

профессор Ф.Н. Шемякин в конце семидесятых, когда о И.В. Сталине и, в частности, о его приказе №227 можно было говорить спокойно, поведал автору данных строк следующие факты, напрямую касающиеся этого приказа и пережитые им самим. Он тоже бежал. Все бежали, и он бежал. К немцам-то попадать никому не хотелось! От леса к лесу, от реки к реке бежали на восток напуганные солдаты и офицеры, и даже генералы. И вдруг в каком-то лесочке старшего лейтенанта Шемякина встретил совсем уставший человек в форме офицера Красной армии. Первым делом — документы. Затем он объявил приказ №227 и главные три слова «Ни шагу назад!» из этого приказа. Затем он взял карту, приказал будущему профессору психологии занять оборону на участке фронта длиной в 500 метров и пошел вдоль фронта дальше. Федор Николаевич приказ-то получил, но как выполнять его, не знал: пистолет и несколько патронов у него было, маловато для 500-метровой обороны! Не успел он обдумать ситуацию, как на опушке показались два солдата. Он — к ним. «Приказ товарища Сталина “Ни шагу назад!” слышали?» — «Нет, товарищ старший лейтенант». Он им коротко о приказе №227, а затем — свой приказ: «Занять оборону от сих до сих!» — «Есть!»

Не успел он их расставить, как на опушке появились еще трое военных...

Профессору Шемякину незачем было лгать второкурснику технического вуза. Он говорил, что сам видел, что испытал, пережил. Но, понятное дело, было и по-другому.

Кто изнасиловал немецких женщин

..Длинная вводная глава к данной части не покажется читателю излишней после рассказа о следующем эпизоде Великой Отечественной войны, поведанному автору данных строк профессором Ф.Н. Шемякиным.

Он оказался в Берлине сразу же после взятия германской столицы советскими войсками и работал редактором газеты «Теглихе рундшау» (Tegliche Rundschau), первые номера которой вышли уже в мае 1945 года. И тогда же в редакцию явились два стройных, офицерской выправки, молодых человека. Федор Николаевич (а глаз у ученого, психолога, был наметан) моментально определил: бывшие эсэсовцы. Один из них, постарше и понахрапистей, сразу же перешел к делу. Представился и сказал, обращаясь к редактору от немецкой стороны (майор Шемякин был редактором от русской стороны):

— Вы обещали писать правду и только правду, поэтому убедительно прошу Вас напечатать данный список немецких женщин, изнасилованных русскими солдатами. Здесь сто фамилий.

Посетитель положил на стол редактора несколько машинописных страниц текста, сделал четкий шаг назад, гордо поднял голову и добавил, глядя в стену:

— Здесь же указаны адреса. Это — не фальшивка.

В комнате воцарилась неловкая тишина. Два советских молодых старших лейтенанта, майор Шемякин, два немецких сотрудника газеты, главный редактор, поседевший в концлагере, и два гордых посетителя. Шуршание страниц, шум машин за окном...

— Адреса указаны? — спросил майор Шемякин.

— После каждой фамилии указаны адреса немецких женщин, — был четкий ответ.

— Товарищ старший лейтенант! — Шемякин обратился к одному из корреспондентов. — Я прошу Вас узнать и записать со слов потерпевших подробности.

Он говорил на немецком языке, который изучил, будучи в Германии между Первой русской революцией и Первой мировой войной. Старший лейтенант удивленно ответил на немецком же языке:

— Есть!

Шемякин перевел взгляд на посетителей:

— Я Вас очень прошу сопроводить наших корреспондентов по указанным Вами адресам. Это очень важный материал, мы обязательно напечатаем его в ближайшем номере. Большое Вам спасибо. Машина стоит у подъезда. Корреспонденты спустятся к Вам через пять минут. До свиданья!

Посетители вышли, почему-то не очень гордые, но этого никто, кроме майора Шемякина не заметил.

— Что Вы наделали, Федор Николаевич! — схватился за голову немецкий редактор.

— Вы не волнуйтесь, — успокоил его профессор психологии. — Пусть они покатаются с ним на джипе. Вернутся, поговорим, подумаем, что делать. Ступайте, уважаемые! И, прошу Вас, не упускайте ни одной подробности!

Молодые старлеи вышли из кабинета.

Через три часа они веселые и гордые вернулись. Их радостные лица моментально успокоили немецкого редактора.

— Ну, рассказывайте! — не в силах сдержать улыбку сказал Шемякин.

Рассказ был следующий.

Первая немецкая женщина, увидав русских солдат, даже не хотела пускать их за калитку. А уж узнав о цели визита, она дала волю чувствам. Да, изнасиловал. Ворвался в дом, пугал пистолетом, изнасиловал, выпил бутылку шнапса. Так вот и изнасиловал, как все русские свиньи насилуют. Вы пишите, пишите. Пусть все знают. Как он выглядел? Да все русские свиньи на одно лицо. И далее последовала грубый перечень скверных немецких слов, таких скверных, что отличник старший лейтенант их просто не знал, хотя специально интересовался этим вопросом и изучал берлинский диалект.

Старательно записывая злую исповедь обиженной женщины, молодой журналист внутренне содрогался: «Что же мы наделали?! Как же это печатать?!»

Вторая женщина за калитку их впустила, разговаривала охотно и не грубо. Да, был солдат. Глаза голубые, волосы светлые. Он мне окно отремонтировал, я его угостила. Что он такого сделал? Почему вы меня допрашиваете? Ничего он у меня не взял, ушел рано. А это не ваше дело. И весь сказ.

Третья женщина презрительно посмотрела на бывшего немецкого офицера и сразу пошла в атаку. Да, был солдат. Два раза приходил. Вот его работа, видите, ступени, доски свежие. И дверь он перевесил. А хоть и было, вам-то что. Вы нас оставили без мужчин на шесть лет. Пришли бы, да помогли по дому.

Что-то было в ней от простой и чем-то очень недовольной русской бабы, уставшей в конец от неустроенной жизни.

А теперь ни мужа, ни братьев. Где они?..

Она говорила напористо, но не зло. Ее лучшие годы прошли под знаком свастики. Ее лучшие годы еще не прошли, но они и не придут уже. Женским чутьем она понимала, как трудно ей будет жить в последующие годы, как долго Германия будет восстанавливаться физически, духовно, душевно. И говорила она, часто посматривая на своего соотечественника, который после ее очередной фразы будто меньше ростом становился...

Еще два адреса осилил бывший немецкий офицер, получил там по порции по-женски честных и прямых, жестких слов, и вдруг испарился он, исчез в неизвестном направлении. Молодые журналисты постояли минут двадцать у джипа, разговорились с хозяйкой, которая сказала им на прощание: «Не печатайте вы эту глупость! Ваш солдат зашел ко мне случайно. Он своих родных искал, сестру и мать. Их увезли сюда из Белоруссии. Кто-то из его сослуживцев так вот, случайно, встретил своих родных. Но на нашей улице не было ни одного русского рабочего. Не пишите. Он был добрым. Сейчас нужно быть добрыми».

Они простились с ней и вернулись в редакцию. Молодой военный корреспондент закончил свой рассказ вопросом:

— Но как же Вы догадались, Федор Николаевич?!

— Не поверил я, что такое может быть. Вот и все.

Игра в шахматы

В начале второй половины 1930 годов Ф. Н. Шемякин работал в одной из воронежских газет. Жил он в доме-колодце, по внутреннему периметру которого располагались длинные балконы. Журналист и его сосед любили играть в шахматы на балконе. Однажды сосед спросил о том, как идут дела у жены Федора Николаевича. Тот ответил, что Анна Яковлевна учится в аспирантуре МГУ. Собеседник вновь спросил: «А почему же Вы не хотите учиться?» Фёдор Николаевич что-то ответил ему, завершив партию вничью. Потом сходил на почту, позвонил жене. Она сказала, что, мол, места еще есть, но надо спешить. Шемякин в тот же день уволился с работы, уехал в Москву и поступил в аспирантуру. А через два месяца всю редакцию арестовали… Любивший играть в шахматы сосед служил в ГПУ. Фёдор Николаевич часто вспоминал. Вроде бы человек задал другому человеку ничего не значащий для игры в шахматы вопрос. Но вопрос он задал жизненно важный. И Фёдор Николаевич это понял.

Тяжело детей лечить, тяжело детей учить, а писать для детей?

Почему детей тяжело учить и тяжело для них писать? Потому что, как я уже говорил, ребенок есть Непознаваемый литературный объект. К сожалению, а, может быть, и к счастью, мы не знаем и не в состоянии узнать:

1. Общую Теорию творчества, а также интеллектуального и житейского взросления;
2. Теорию Кривой творческой роста, а также интеллектуального и житейского взросления;
3. Теорию Творческого диполя Учитель – Ученик,
4. Теорию взаимозависимости в диполе «Книга - читатель». В чём суть этой проблемы? Все мы прекрасно знаем, что, прочитав любую книгу юный человек должен сделать шаг в своем развитии. Еще одна книга – еще один шаг. Так должно быть в идеале. Но в таком случае, как объяснить навязанную людям невзрослого возраста моду на серии книг? Я называю эту моду гаррипоттеризмом. Человек прочитал одну книгу – сделал шаг вперед. Следующую книгу – остался на месте в своём развитии. А книг-то этих много! Я категорически против подобной моды. Но может быть я не прав? Может быть, юному человеку полезно топтаться на месте?
5. Теорию Оптимальных сопряжений в творческом диполе Учитель  - Ученик;
6. Теорию Предела Творческих и интеллектуальных, да и физических, возможностей;
7. Теорию влияния социума на творческую личность, на ребенка вообще;
8. Теорию творческого взаимодействия трёх типов мышления: прагматического, системного, образно-интуитивного, в рамках Творческого диполя, в рамках любого диполя «Взрослый человек – человек не взрослого возраста;
9. Теорию влияния профессиональных знаний на творческий процесс, и на интеллектуальное и житейское взросление;
10. Теорию влияния многогранности каждой личности на её творческий процесс, на интеллектуальный рост, на поведенческие стереотипы;
11. Теорию обучаемости;
12. Теорию возрастных возможностей;
13. Теорию «быстрого ума»…

Не зная ничего этого, и, главное, не в состоянии узнать это всё, то есть просчитать ребенка с математической точностью, мы работаем с ребенком впотьмах. Очень сложно забивать голы футболистам с завязанными глазами.

Во время Круглого стола, посвященного Дню Защиты детей, Вы говорили о книгах, которые предстоит создать. Расскажите, пожалуйста, о каких книгах шла речь? И расскажите о процессе их создания.

- Чтобы выполнить свой гражданский долг перед Победителями и достойно завершить 70 летие со Дня Победы, нам необходимо написать и издать: Три книги о Великой Отечественной войне для 7-10 летних, 11-15 летних, 16-18 летних. Да, мы очень хорошо отметили День Победы в этом году. Но, если мы не завершим это празднование изданием этих трёх книг, то наши юные сограждане так и не узнают о той воистину Великой войне ровным счётом ничего. И через двадцать лет День победы праздновать-то будет некому.

- Чтобы привить и повысить интерес детей разных возрастов к российской истории, необходимо создать и издать три книги для этих же возрастов по истории Руси-России, по типу китайской книги «Троесловие», которую дети Поднебесной изучают в школах уже около 800 лет. Разные люди, в том числе и высокопоставленные, часто говорят, что, мол, это нельзя сделать, как нельзя, мол, написать единые для разных возрастов учебники по истории и по литературе. А я говорю, что это сделать можно и нужно. Но это большой разговор и серьезный.

- Всем писателям приключенческого жанра и фантастики нужно вспомнить, что на нашей земле и фантастического, и приключенческого, и героического было и есть великое множество. И все это нужно искать не столько там где-то, в надуманных и придуманных мирах, а здесь, на территории нашей России, в истории нашей страны.

- Я глубоко убежден в том, что в литературе, главным героем которой является ребенок, ни в коем случае нельзя забывать о реалистической составляющей сложного писательского дела. Об этом многие современные издатели забыли на прочь. Я не против приключенческого, фантастического и других жанров. Я против игнорирования жанром реалистическим.

Вами написано огромное количество книг, Вы многого добились. Какое из своих достижений Вы считаете самым главным?

Вполне возможно, что главным моим достижением были построенные мной в разных регионах Советского Союза дома. Почему бы и нет? В них живут люди, они рожают детей, кто-то из этих детей вдруг да станет великим человеком. Но ведь и я в его судьбе поучаствовал. И хотя он и не догадывается об этом, но приятно же!

Между прочим, я не шучу.

Другим моим серьезным достижением является тот факт, что я не растерял друзей, что сохранил добрую память об Учителях.

И, конечно же, дочь и внук с внучкой. А вот если мне удастся выдать замуж правнучку, которая, правда, еще не родилась, то это и будет моим самым главным достижением в жизни.

И опять я не шучу!

Что же касается профессиональных достижений, то самого главное из задуманного мной я сделать не смогу. Это 1) Заполнить ячейки сформированной мной Периодической исторической таблицы; 2) Написать роман «Корень» о моем деде Василии Андреевиче Стоянцеве, родившем с бабушкой 17 детей. Поздновато мне пришли в голову эти идеи, каждая из которых, даже если заниматься только ей одной, потребует 25-30 лет серьезной работы.

Вопросы задавала Анастасия Гранухина