Ольга, княгиня киевская, на приеме у Константина VII Багрянородного. Фреска Софийского собора в Киеве . 1040-е — начало 1050-х гг. Реконструкция С.А. Высотского

К богословию в последние годы Соловьев почти не обращается. Однако вновь обращается к теме, не раз уже им обсуждавшейся – критике социального строя Византии. В статье «Византизм и Россия» (1896) он дает наиболее полный и убедительный анализ причин падения Империи:

«… в Византии …не ставилось никакой высшей задачи для жизни общества и для государственной деятельности. Несовершенство есть общий удел, и Византия погибла, конечно, не потому, что была несовершенна, а потому, что не хотела совершенствоваться».

 «Отдельные явления бесчеловечия и разврата, как бы они ни были многочисленны и обычны, еще не составляли сами по себе достаточного основания для конечного падения Византии. Но мы вполне поймем это падение, если обратим внимание на следующее обстоятельство. В течение всей собственно византийской истории (т. е. со времени решительного отчуждения восточного христианского мира от западного - приурочивать ли это отчуждение к XI или же к IX веку) нельзя указать ни на одно публичное действие, ни на одну общую меру правительства, которая имела бы в виду сколько-нибудь существенное улучшение общественных отношений в смысле нравственном, какое-нибудь возвышение данного правового состояния сообразно требованиям безусловной правды, какое-нибудь исправление собирательной жизни внутри царства или в его внешних отношениях, - одним словом, мы не найдем здесь ничего такого, на чем можно было бы заметить хотя бы слабые следы высшего духа, движущего всемирную историю. Пусть злодеяния и распутство одних людей уравновешивались добрыми делами других и молитвами святых монахов, но это полное и всеобщее равнодушие к историческому деланию добра, к проведению воли Божией в собирательную жизнь людей - ничем не уравновешивалось и не искупалось».

«Оказавшись безнадежно неспособною к своему высокому назначению - быть христианским царством, - Византия теряла внутреннюю причину своего существования».

Впрочем, тут Соловьев не оригинален. Еще за полвека до этих строк о том же писал такой замечательный русский философ, как А.С. Хомяков. И диагноз точен: именно из-за нежелания (или неумения) построить социум, реализующий на деле христианскую мораль, Империя и потеряла «внутреннюю причину своего существования». Иначе говоря – не выполнила замысел Божий о ней.

Но смысл работы все же в другом – в судьбе России. Двумя годами раньше в стихотворении «Панмонголизм» Соловьев писал: 

Судьбою павшей Византии

Мы научиться не хотим.

Однако рецепт он дает сомнительный: отвергнув путь восточного созерцания в сочетании с восточной деспотией, Россия должна и повернуть в сторону европейской социальной активности. Так делал, например, Петр I: 

«В лице Петра Великого Россия решительно обличила и отвергла византийское искажение христианской идеи - самодовольный квиетизм. Вместе с тем, Петр Великий был совершенно чужд навуходоносоровского идеала власти для власти. Его власть была для него обязанностью непрерывного труда на пользу общую, а для России - необходимым условием ее поворота на путь истинного прогресса».

«Усвоивши себе значение третьего Рима, Россия, чтобы не разделить судьбу двух первых, должна была стать на путь действительного улучшения своей национальной жизни».

Собственно, это – апология западничества, от которого Соловьев пока не мог отказаться. Правда, необходимо заметить, что западничество Соловьева не означало руссофобии. Это было «русское западничество», которое призывало взять пример с западной социальной активности, но вовсе не носило характер ненависти к России и ее народу. Всю жизнь Соловьев оставался патриотом России, и если, как верно подмечает Е. Трубецкой, Россия своей «русской идеи» не исполнит, то и весь мир закончит свое существование в апокалиптических конвульсиях.

Другое дело, что тут проглядывает рецидив старых, казалось бы, уже пройденных прокатолических симпатий. И видимо не случайно, что 1896 г. Соловьев причащается у униатского священника Николая Толстого, что католики расценивают как канонический переход в католичество.  Правда, никаких заявлений о том, что только в Католичестве обретает полнота Церкви Христовой, Соловьевым сделано не было.  К тому же перед смертью Соловьев смиренно исповедовался и причастился у простого сельского батюшки о. Сергия Беляева. Поэтому поступок нашего смелого философа следует рассматривать вовсе не как переход из Православия в католичество.  Нет, это было исповедание Вселенской Церкви, приобщение к ее полноте, полноправными частями которой он считал и Церковь Католическую, и Церковь Православную. «Поэтому я решительно отвергаю приписанное мне Вами мнение, что вселенская церковь собственно еще не существует. Напротив, она существует и в восточном православии, и в западном католичестве», - писал он А.А. Кирееву еще в 1883 году. Это было страстное желание соединить обе расторгнутые половинки, пусть лишь в своей душе. "Был ли Соловьев католиком? – пишет друг его детства философ Лев Лопатин – Несомненно, он им не был. Он постоянно настойчиво отрицал свой переход в католическую церковь, а он был человек правдивый и не лгал никогда».

Николай Сомин