Ершов Игорь. «Швея», 1950г, масло, картон, Третьяковская галерея. Фрагмент

Этот рассказ посвящается моей дочери Анне, которая унаследовала все таланты моей мамы

Мою маму Анну Ефимовну Румянцеву звали в детстве Анютой из-за её ярко-голубых глаз. И только мой дед Ефим называл её Нюрой, Нюрочкой, а то и Нюркой и всё это ласково, любя. Была она в семье самая младшенькая, четырнадцатая.

Моя бабушка Мария, статная черноволосая красавица, сбежала из богатого дома с батраком Ефимом. Родственники от беглянки отказались: ни помощи, ни отношений. Случилось это на Алтае в конце позапрошлого века.

Ефим – мужик жилистый и рукастый – сумел обустоиться. Срубил дом своими руками, обзавёлся скотиной и завёл пасеку. Сейчас бы сказали: «Крепким фермером стал». Родились у Ефима и Марии четырнадцать крепких, здоровых ребятишек. Все в мать и в отца чернявые, высокие, степенные: такие ладные только от большой любви рождаются. И только самая младшенькая хрупкая, ясноглазая да почему-то рыжеволосая. Как будто из другой семьи. Жили дружно и зажиточно.

После жестокого раскулачивания жизнь стала, как и для многих, очень скудной.

Анюта в свои десять лет уже была помощницей и в поле, и дома. Юркая и шустрая, всё она делала легко и с азартом. И была у неё тайная мечта: шить, портняжить. Всё, что угодно, и из чего угодно. А в доме швейной машинки, конечно же, и в помине не было.

Как-то у соседей среди грядок Нюрка увидела прилично одетое чучело огородное. Когда ночью все заснули, нырнула она в лунную ночь и безжалостно ограбила чучело. Сняла с него рваный пиджак и потрёпанные брюки. И осталось чучело пугать птиц в одной драной соломенной шляпе.

Утром, когда все взрослые ушли кто в поле, кто по другим делам-работам, Нюрка открыла свою тайную мастерскую и принялась за дело. Постирала всю чучеловскую рухлядь, высушила, всё тщательно распорола, разожгла угли в громадном утюге и все куски ткани отпарила-отгладила. Утюг был тяжеленный, и раскалённые угольки выскакивали у него и больно обжигали ноги. Ни на что не обращая внимания, Нюрка приняла решение из всего, что получилось, сшить себе юбку и жилетку. Всё аккуратно раскроила, и, ровно-ровно укладывая стежки, начала свой, как бы сейчас сказали, проект.

Из пиджака получилась ладненькая жилетка, а из брюк – юбочка. Но вот расстройство: под жилетку не было кофточки.

У Марии в сундуке лежал кусок ситца на пару новых наволочек к празднику. Берегла его, как зеницу ока. Но Нюрка решилась. Когда, как обычно, все утром разошлись по делам, она отрезала от куска ситца, ну, совсем маленький кусочек, чтобы сшить совсем уж маленькую кофточку. Ситец же был такой нежный белый в голубой меленький цветочек, отчего стали нюркины глаза ещё голубее. Кофточку сшила молниеносно. Придирчиво осмотрела. Стежки ровные, воротник на месте и рукавчики ладненько фонариками топорщатся. А пуговок нет. Но это не беда. И ударилась Анютка, как бы сейчас сказали, в бизнес.

Помчалась в лес, через деревню, за речку, вдоль оврага. Кошкой взметнулась на самую высокую ёлку, быстро настрогала смолы и обратно стремглав, даже не искупавшись в речке, в свою тайную мастерскую. Сварила жвачку в формочке в виде сердечка. Не для себя варила, а на продажу. Жвачка получилась отменная! Солнечная, прозрачная! Но даже ни одной не попробовала. Еле дождалась утра, на зорьке пулей бросилась в город. А он был не близко, обычно ездили на лошадях. Бежала легко, босоного, радостно. Гордая, что торгует собственной жвачкой, на базаре со свои товаром стояла недолго. Зажав горсточку монет в кулачок, залетела в лавку, где торгуют мелочёвкой. Тётя-торговка оказалась щедрой. На все деньги насыпала целый бумажный кулёчек пуговичек. Но каких! Они были прозрачные, как цветные леденцы. Аж дух захватывало от красоты! Обратная дорога показалась короткой, работы ведь осталось совсем немного.

Прибежавши домой, быстро натаскала воды из колодца, накормила и напоила живность, подмела полы в доме. Следующий день был решающим. Ночью спала плохо. Еле дождалась утра, а утром проснулась ни свет, ни заря и крутилась у всех под ногами, возбуждённая, ожидая с нетерпением, когда все уйдут, а она продолжит своё священнодействие.

И вот Нюрка достаёт свой кулёк с пуговками-леденцами, прикладывает к кофточке, а их так много (спасибо тётушке-продавщице!), что хватает от самого горлышка и до нижнего края, если даже тесно прижать одну к другой. Как же это красиво!

Ещё раз проверила все стежки, ещё раз (уж в который!) всё отутюжила. И утюг стал полегче, и искры уже не так обжигали. Всё надела: юбку, кофточку с пуговичками-леденцами и жилетку. Придирчиво осмотрела себя в осколочек зеркальца – и расстроилась. При таком восхитительном наряде и босиком. Ну, никакой обувки! Ну, никакой! Что же делать? И тут Нюрка, тряхнув упрямой головёнкой, приняла очередное решение.

У старшего братки Николая (у единственного из четырнадцати детей!) были настоящие хромовые сапоги. Он обувал их только по праздникам, да и то до посиделок, где собиралась молодёжь, он их нёс перекинутыми через плечо, а сам шёл босиком. А когда приходил, то обёртывал ноги тонкими портянками и обувался. Не у всех было такое богатство. Многие на него смотрели с завистью и восхищением. Он и домой обратно уходил босиком.

Решение принято. Кухонным ножом отрезала Нюрка голенища, а, чтоб походили на туфли, ещё и сделала вырезку на подъёме. Получилось здорово! Вот только размер уж слишком большой. Но ничего, напихала внутрь соломы. Конечно, хорошо бы было, если бы нашлись носочки с красной каёмочкой, какие она видела на одной воображуле на базаре, но ничего – и так очень красиво! Наряд готов!

С трудом дождалась вечера. Ужинали тюрей – похлёбкой из молока с хлебом. За столом было как-то устало, тихо. Нюра незаметно выскользнула из-за стола, забежала за занавеску, достала свой узелочек с обновками, быстро переоделась. Душонка выпрыгивала из худенького тельца. Было очень страшно выйти из-за занавески. У матери рука была быстрая и тяжёлая, а братка, наверное, сразу же и убьёт.

Ну и пусть! Зато все увидят, какая я красивая! Отодвинула занавеску и вышла как на авансцену. Выпрямилась, поставила ножонку в обновке вперёд и замерла. Ящеркой промелькнула мысль: «Носочки бы…»

За столом сохранялась тишина и только было слышно, как деревянные ложки постукивали по дну большой миски, из которой ела вся семья. Вдруг ложки замерли. Мария узнала в кофтёнке свой ситец, который она берегла и нежила, а братка онемел и в одну секунду его глаза прыгнули на лоб, да там и остались.

Мать бросилась бить Нюрку, братка окаменел от ужаса. Ефим жестом остановил Марию. Подозвал Нюрку к себе поближе, покрутил её, повертел, внимательно всё осмотрел и строго наказал матери не бить дочь. А Николаю пригрозил, чтоб тот и не вздумал обижать сестру.

«А ты, мать достань из сундука красный ситец, который лежит мне на рубаху. Пусть Нюра сошьёт новую рубашку к празднику, а то что-то я совсем обносился» – сказал отец.

За столом стало ещё тише. Отец поцеловал Нюру в лоб и сказал: «Молодец! Посмотри, Мария, какие она положила стежки ровненькие».

Анюта стояла счастливая. В её голубых глазах сияли всеми цветами радуги пуговки-леденцы.

Нюра сшила отцу красную, как он сам шутил, жениховскую рубаху. Но вот только незадача – воротник почему-то получился на боку. Ефим совершенно не расстроился и просто сказал, что получалась косоворотка. А косоворотки он любит больше всего.

Ефим носил рубаху, не снимая, а когда она износилась и её уже было невозможно починить, то одели её на чучело.

А чучелу было радостно пугать птиц в жениховской рубахе.

Катерина Чумакова 

22.5.2012