Памяти Саввы Васильевича Ямщикова. ОЩУЩАЯ ШУМ ВРЕМЕНИ…

«Без ложного пафоса преданный России, он неутомимо и сосредоточенно работает на её благо — на сохранение исторической памяти, народных традиций, бессмертного искусства. Воссоздавая расторгнутую связь времён, успевший сам сделать на этом поприще удивительно много, он собирает вокруг себя таких же, как он, делателей.

Такой вот прагматик, твёрдо стоящий на земле, с сердцем, устремлённым к Богу. Верится, что, преодолевший тяжкий недуг, он будет теперь жить долго и ещё много успеет. От его непрестанных трудов выиграет Россия, а значит, и все мы».

Виктор Линник. 

СТАНОВЛЕНИЕ 

С Саввой Васильевичем Ямщиковым беседует Ольга Вячеславовна Глаголева 

Савва Васильевич, уже само ваше редчайшее имя предполагает мой первый вопрос — каковы ваши корни? 

Мои предки по материнской линии — из крестьян Калужской и Брянской губерний. Дед, Василий Андреевич как и многие тогда, был раскулачен, хотя никогда не прибегал к услугам наемных рабочих, и сослан на 15 лет в то самое Шушенское. Здесь он и умер, так и не свидевшись с женой и шестерыми детьми. Пережить те страшные времена, помноженные на военное лихолетье, нашей семье помогла только вера в Бога. Бабушка, Екатерина Ивановна, строго соблюдала традиции и каноны старообрядчества. С малых лет запомнил я праздничные службы в храме на Преображенской заставе, чин и порядок в котором помогали поддерживать чудом избежавшие страшной участи многочисленных сталинских жертв наши близкие и дальние родственники. 

Ваше детство пришлось на военные годы… Что запомнилось? 

Что запомнилось? Немало. Жили мы с мамой, Александрой Васильевной (мой отец, Василий Андреевич Ямщиков, умер в 1944 году), в железнодорожных бараках на Павелецкой набережной, напротив Новоспасского монастыря. Мама работала на транспорте, а я, пятилетний пацан, вставал чуть свет, чтобы на маневровой станции украсть ведро угля: надо было топить барак, где мы жили — дров-то тогда не было. Запомнилось бесконечное стояние в километровых очередях за хлебом… Номерки, написанные химическим карандашом на моей ладошке… Радость от найденных картофелин, утерянных при разгрузке вагона…

Но вот что удивляет до сих пор — таких оборзелых людей как сейчас, тогда не было. Даже и в этих нескончаемых очередях взрослые старались пропустить детишек без очереди! Такой черствости, равнодушия и хамства не было ни в военное, ни в послевоенное время. Те суровые годы воспитывали и меня, и моих сверстников, научили серьезному и честному отношению к окружающим. 

Вы учились на искусствоведческом отделении истфака МГУ, что само по себе удивительно — в те годы молодежь, в основном, «штурмовала» технические «высоты». Что или кто послужил толчком к вашему увлечению именно древнерусским искусством?

Теперь могу сказать однозначно — то был Божий промысел. В школе я очень увлекался историей живописи, театра и литературы. Поэтому и выбрал искусствоведческое отделение университета. Это был как бы первоначальный толчок. А потом… Уверен, во многом твою будущность определяют люди, с которыми сталкивает тебя судьба. Во всяком случае, так случилось со мной. Так, начав учиться, с упоением слушая лекции Всеволода Владимировича Павлова, замечательного ученого, хранителя египетского отдела Пушкинского музея по искусству Древнего Египта, я мечтал, что непременно буду египтологом. Даже изучал иероглифы, старательно готовил курсовую работу о фаюмских портретах! Но через год начался курс по древнерусскому искусству с интереснейшими поездками во Владимир, Суздаль, Ростов Великий, и я отчетливо понял, ЭТО — мое! С той поры я старался верой и правдой служить делу охраны, реставрации и изучения памятников древнерусского искусства.

Сегодня, к великому сожалению, уже мало кому известны Касьян Ярославович Голейзовский — знаменитый балетмейстер и живописец, ученик Серова и Врубеля; Виктор Никитович Лазарев — авторитетнейший специалист по итальянскому Возрождению и Византии; Николай Петрович Сычев — живописец и искусствовед, ученик Репина, главный реставратор храма Василия Блаженного и Дмитровского и Успенского Владимирских соборов; Леонид Алексеевич Творогов — влюбленный в наше прошлое псковский ученый и книжник… Именно общение с этими выдающимися людьми и повлияло в конечном итоге на мой жизненный выбор. А слова Льва Николаевича Гумилева: «Савва, вы обязаны, реставрируя, изучать икону: знать, где она создана, в каком веке… Знать, ЧТО в то время происходило в Пекине, Лондоне, Риме — ощущать связь времен!» — я запомнил на всю жизнь.

Вот Вы окончили университет… Что было дальше? 

До окончания учебы было еще далеко — в двадцать лет я заболел полиартритом и был вынужден перейти на вечернее отделение. Одновременно стал работать в отделе иконописи Всероссийского реставрационного центра, который располагался тогда в Марфо-Мариинской обители на Большой Ордынке. И проработал здесь двадцать лет, большая часть из которых прошла в русской провинции.

Простите, Савва Васильевич, что перебиваю, но не могу не спросить: а разве можно быть реставратором, не умея рисовать? Или вы все же рисовали?

Практически нет. Но мой учитель, Николай Петрович Сычев, не раз мне говаривал: «Слава Богу, что вы не художник. Не будете вторгаться в канву произведения, искажать его своим видением».

А что такое икона лично для Вас — произведение древнерусского искусства или нечто большее?

Только в атеистическом государстве икону стали именовать произведением древнерусского искусства. А ведь икона (кстати, с греческого «икона» переводится как «образ») — не просто картина с изображением Иисуса Христа, Богородицы, святых, некоего церковного события… Это — своеобразное окно в духовный мир, не видимый нами. Помните, у Владимира Соловьева:

«Милый друг, иль ты не видишь,

Что все видимое нами —

Только отблеск, только тени

От незримого очами?…»

Икона отображает духовный мир в образах и символах, приближая его к нам, раскрывая реальность непостижимого человеческому разуму иного миробытия. Так что лично для меня икона — это ИКОНА, и только потом — работа того или иного выдающегося иконописца, объект для реставрации.

Правильно ли сказать, что, реставрируя иконы, вы как бы «разговариваете» с изображенными на них святыми?

Нет, это не диалог, а односторонний разговор. Так же, как и во время молитвы, — диалог с Богом исключен! Просто когда человек от души молится, он не вступает в какие-либо разговоры с высшими силами, он просто верит в них и надеется сподобиться Божией благодати.

ДЕЛО ЖИЗНИ 

Итак, большая часть вашей жизни прошла в русской провинции…

Да. Именно здесь я понял одну простую истину — важно и нужно донести результаты реставрационной деятельности наших первоклассных мастеров до широкого круга людей, интересующихся историей отечественной культуры. Лучшим же способом достижения поставленной цели были, с моей точки зрения, организация и показ выставок новых открытий реставраторов. Иначе эти шедевры так и останутся в запасниках музеев, буду всего лишь провинциальным явлением.

И начались мои поездки в Суздаль, Псков, Карелию, Ростов, Вологду… А потом, с 1966 года, были выставки в залах Союза художников на Кузнецком мосту, 20 (рядом с КГБ), привлекшие огромное количество посетителей. Зрители и специалисты открывали для себя древнюю живопись Карелии, Вологды, Пскова, Ростова Великого…

Чтобы ощутимее представить себе объем подготовительных работ, скажу, что, к примеру, выставку «Живопись Ростова Великого» мы готовили около десяти лет. В музеях Ростова, Углича и Переславля-Залесского отобрал я несколько десятков икон из местных монастырей и храмов, хранившихся в запасниках, и привез их в Реставрационный центр — ведь все они «нуждались» в руках реставраторов. Здесь-то и происходило их возвращение к жизни…

И в чем особенность вашей уникальной профессии?

Пожалуй, в том, что ты одновременно живешь как бы в двух мирах — сегодняшнем и минувшем… Об этом замечательно сказал мой друг, писатель и литературный критик Валентин Курбатов: «Реставратор — профессия, быть может, самая синтетическая: живописец, философ, историк, ремесленник, психолог… Современник, подвижно живущий в нескольких веках. У этой профессии три лица…, и шум времени в ней слышнее, чем в остальных человеческих занятиях».

Абсолютно точно сказано — временами мне казалось, что я совершаю фантастическое путешествие на машине времени, попадая в мастерские псковских и новгородских средневековых иконописцев; присутствую на празднике окончания ферапонтовских росписей Дионисием с сыновьями; наблюдаю за монтировкой иконостаса Благовещенского собора в Московском Кремле; «слышу», как старший по возрасту Феофан Грек делает замечания талантливому ученику Андрею Рублеву…

Теперь понятно, почему вас, совсем еще молодого человека, Андрей Тарковский пригласил консультантом на свой знаменитый фильм «Андрей Рублев» — столько ваших открытий, «встреч с прошлым»… Савва Васильевич, вы встречались, общались, дружили без преувеличения с лучшими людьми нашей эпохи. Несть им числа… И все же какая встреча произвела на вас самое глубокое впечатление? Стала в чем-то, быть может, решающей?

Колоссальную роль в моей судьбе сыграл архимандрит Алипий (в миру — Иван Михайлович Воронов) — настоятель Псково-Печерского монастыря. Художник, участник войны, имевший множество боевых наград, он рассказывал о себе совсем немного: «Савва, война была такой страшной… Там дал зарок: если выживу — уйду в монастырь».

За короткий срок он поднял его из руин и практически в одиночку отстоял в хрущевские погромы, когда были уничтожены десятки тысяч (!) церквей и монастырей. Когда приехали закрывать монастырь, Алипий твердо сказал чинушам: «Извините, но обороняться я умею. Слава Богу, прошел от Москвы до Берлина в армии Лелюшенко. У меня почти все монахи — бывшие солдаты, так что мы будем защищаться до последней капли крови. Танкам здесь не пройти, поэтому нас вы можете взять только с воздуха. Но когда начнете бомбить, об этом сразу расскажет Би Би Си, и вам же будет хуже». И что удивительно — они оставили его в покое!

Целых двенадцать лет мы вместе пополняли уникальные коллекции монастыря, реставрировали иконы, открывали их людям. Сейчас личное собрание икон игумена Алипия — печерского Третьякова — вошло в экспозиции Русского и Псковского музеев.

ИТОЖА ПРОЖИТОЕ… 

Савва Васильевич, вам удалось сделать так много всего, а чем вы гордитесь особенно?

Давайте лучше скажем, что особенно дорого… За сорок с лишним лет труда удалось возродить к жизни сотни произведений иконописи; уникальные собрания русских портретов XVIII-XIX веков из различных музеев России; вернуть забытые было имена талантливейших художников — костромичей Григория Островского (XVIII век) и нашего современника, самородка Ефима Честнякова (умер в 1961 году) — художника, мыслителя, драматурга и литератора; познакомить соотечественников с сокровищами частных коллекций Москвы и Ленинграда. Да и цикл передач «Служенье муз не терпит суеты…» на Центральном телевидении, который я вел пять лет, давал возможность зрителям соприкоснуться с сокровищами музеев Солигалича, Кологрива, Переславля, Ростова Великого, Ярославля и Углича; рассказать о совершенно неизвестных или незаслуженно забытых художниках, судьбе их творений.

Ну и, конечно же, не могу не упомянуть «Реставрационную опись произведений иконописи в музеях России». Чтобы она вышла в свет, я побывал в музеях практически всех больших и малых городов России. И не просто побывал, а тщательно ознакомился с их бесценным содержимым — историко-художественным наследием нашего Отечества.

А что расстраивает?

Моя душа в буквальном смысле болит, когда сегодня вижу катастрофическое состояние русского искусства, музейного дела и культуры в целом. Отсутствие средств, воинствующее невежество, безнаказанность правят бал. В угаре вседозволенности, почему-то называемой свободой, мы теряем великое наследие и добрые традиции. И пока мы не поймем, что в основе развития и существования любого государства должно быть духовно-нравственное начало, наша жизнь будет только ухудшаться!

Особую тревогу вызывает сегодняшняя «монументальная» пропаганда. Как требовательны были к себе русские скульпторы прошлых столетий — по одному лишь памятнику оставили потомкам Мартос, Опекушин, Микешин, Волнухин. Но каких! Памятник Минину и Пожарскому в Москве, памятник Тысячелетию России в Великом Новгороде… А посмотрите на нынешних! Циклопический Петр, лишенный какого-либо художественного вкуса, подавил своими уродливыми формами не только храм Христа Спасителя, но и исковеркал божественную панораму древнего Кремля. Уродливые зверушки и фонари на Манежной лишили первозданного пафоса и величия могилу Неизвестного солдата, да и весь кремлевский комплекс. Неужели же не понимают эти «ваятели», что их «творения» заранее обречены на недолговечность и забвение?

Сегодня мы стали свидетелями начала воссоединения двух православных церквей — нашей и зарубежной. Возвращение Тихвинской иконы Божией Матери, возможность поклониться мощам мучениц Елизаветы и Варвары — первые шажки на этом долгожданном и нелегком пути… Вот бы и со староверами замириться…

Полностью с вами согласен — я давно уже всюду высказываюсь и пишу о том, что Русской Церкви пора забыть про никоновско-аввакумовский раскол и, наконец, воссоединиться. Надеюсь, этот час настанет!

Не секрет, что сейчас обострились отношения церковных общин и светских организаций, многие десятилетия занимающих помещения православных храмов. В первую очередь, я имею ввиду московские храмы Воскресения Христа в Кадашах, где до недавнего времени располагался известный вам Всероссийский художественный научно-реставрационный центр имени И.Грабаря и до сих пор находятся реставрационные мастерские, и пророка Илии на Воронцовом поле, в историческом здании которого находится музей народов Востока. Общины этих храмов подали иски в суды. Кстати, их примеру готовы последовать еще 158 (!) только московских приходов. На чьей стороне вы?

Еще на заре перестройки многие деятели культуры — Ю.Бондарев, Ч.Айтматов, Д.Лихачев, С.Залыгин, Г.Свиридов, И.Моисеев, В.Распутин, ваш покорный слуга и другие — в открытом письме просили содействия и помощи государства в возвращении Церкви всех выдающихся памятников религиозной культуры. Я и сейчас придерживаюсь того мнения, что ВСЕ принадлежавшее Церкви имущество ДОЛЖНО быть ей возвращено!

В то же время поспешное решение этой наболевшей проблемы может отрицательно сказаться на сохранности уникальных произведений церковного искусства и возрождении приходских храмов. В первую очередь имею ввиду такие шедевры, как собор Спасо-Мирожского монастыря во Пскове или Рождественский собор Ферапонтова монастыря. Уверен — сегодня получившая их Церковь без помощи реставраторов и музейных работников не сможет гарантировать соблюдение нормальных условий и температурно-влажностного режима.

Но закрывать глаза, и так долго, на эту наболевшую проблему никак нельзя!

ИСПЫТАНИЕ

Всю жизнь Вы были в гуще событий — объездили полмира, общались с огромным количеством людей. И вот Всевышний послал Вам тяжелейшее испытание… Что давало силы пережить его? Кто был рядом?

Рядом были мама и дочь. Сказать честно, не знаю, откуда брались силы… Во время болезни я много молился — за своих друзей, за себя, за дочь… И отчетливо понял одно — мы пришли в этот мир для того, чтобы уйти из него. И надо успеть за отпущенное Богом время не посрамить Того, Кто дал нам возможность жить!

Итог этих долгих десяти лет — истинных друзей осталось немного, но, как говорится «мал золотник, да дорог!» Коллеги по работе из Института реставрации, Валентин Лазуткин, Валентин Распутин, Валентин Курбатов, Виктор Астафьев не давали мне расслабляться и потерять веру в силу мужской дружбы. Спасибо им всем!

Савва Васильевич, а чем Вы заняты сейчас?

Отпущенный болезнью на волю, я первым делом поспешил навестить свои любимые Новгород и Псков, Кижи и Петербург, Ярославль и Рязань, Вологду, Кириллов и Ферапонтово…

Декабрь 2005 года