Владимир Маковский. Крах банка

22 июня с.г., в этот скорбный для русских людей день,  правительство объявило о массовой приватизации остатков государственной собственности,  включая стратегические предприятия, которую планируется полностью завершить к 2016 г. Речь идёт о крупнейших компаниях, среди которых Роснефть, Сбербанк, Современный коммерческий флот, Российские железные дороги и др.,  которые представляют собой «тылы» российской экономики, уход государства из которых означает очередной удар по суверенитету страны.  А 1 августа, в другой  памятный день в русской истории, запускается  схема транзита военных грузов НАТО в Афганистан и обратно  авиационным, железнодорожным и автомобильным транспортом через ульяновскую базу, что представляет реальную угрозу безопасности страны, чреватую появлением на нашей территории натовской группировки войск[1].  Похоже, выбор этих дат не случаен и носит глубоко символическое значение, поскольку страну медленно, но уверенно  поворачивают вспять, возвращая её к той катастрофе, из которой она выходила ценой неимоверных жертв и лишений. 

У нас не принято вспоминать 1 августа 1914 г., а между тем этот день стал важным рубежом, положившим начало трагическому распаду страны, завершившемуся  крахом российской империи. Внимание нашей общественности постоянно привлекают к событиям февраля 1917 г., но надо откровенно признать, что  всё произошедшее с нашим народом в данный период, было совершенно закономерно при том состоянии, в котором  страна оказалась накануне первой мировой войны.  Но главное – мы видим абсолютную схожесть тогдашней и сегодняшней ситуаций в России. Связано это с тем, что и тогда, и сейчас наше общество переживает состояние крайней раздвоенности, проявляющейся в том, что навязанные нам общественный порядок и нормы поведения пребывают в острейшем противоречии с глубинными ценностями русского народа. Насильственная интеграция России в западную цивилизацию, уже давно  открыто поклоняющуюся «золотому тельцу», заставила нас и тогда, и сейчас жить по законам, не имеющим нравственного оправдания в народе. Так что не зря  указывал пресловутый  Юргенс, что «модернизации России мешают русские».  

Эта раздвоенность привела к тому, что русский капитализм изначально принял крайне уродливые формы, так что когда в 90-е годы мы вернулись в Россию, «которую мы потеряли», вместе со «свободами» мы получили и весь тот букет болезней, который поразил наше общество к началу ХХ века и превратил страну в зависимое, управляемое извне  государство, имевшее только внешние атрибуты «великой державы». Таковой Россия является и сегодня, с той лишь разницей, что тогда иностранный капитал страну дозированно индустриализировал, а сейчас - деиндустриализирует, оставляя то, что необходимо ему для полного контроля над нашими финансами, ресурсами и территорией.  

Когда наш выдающийся и незаслуженно забытый геополитик А.Е.Вандам (Едрихин) опубликовал в 1913 г. свою главную работу «Величайшее из искусств», то в качестве эпиграфа он взял высказывание известного публициста М.Меньшикова: «Мне кажется, что наша политика так же кустарна, как и наша промышленность»[2]. И действительно, всё, что описал Вандам, полностью совпадало с данной оценкой, поскольку речь в его статье шла о несоответствии коренным интересам России той внешней политики, которую проводило тогдашнее руководство страны и которая шла на пользу её геостратегическому противнику  - Великобритании. Чётко выделив основные принципы английской стратегии и указав её основную цель – втянуть Россию в войну с Германией, являвшейся главным конкурентом Англии, Вандам предупреждал об опасности того пути, по которому в итоге и была направлена Россия. Он указывал, что «ввиду подготовляющихся … в Европе событий нам никоим образом не следует класть голову на подушку соглашений с такими народами, искусство борьбы за жизнь которых много выше нашего, а нужно рассчитывать лишь на самих себя»[3].

Сконцентрировавшись исключительно на стратегических вопросах, Вандам не объяснил, чем была обусловлена эта «кустарность» российской политики, а между тем именно эта проблема  и представляет  наибольший интерес, и связана она отнюдь не с дипломатической неопытностью российского руководства, а с той глубокой финансовой зависимостью России от Запада, в которой она оказалась к началу ХХ века.

Между финансами и политикой всегда существовала самая тесная связь, но к началу века финансовые отношения превратились в важнейший фактор, обусловливавший  поведение государств на международной арене. Как писал замечательный исследователь финансовой истории России А.Л.Сидоров, «к сожалению, эту истину, столь ясную для представителей царской бюрократии, до сих пор не могут усвоить некоторые современные историки, пытающиеся ограничить значение и последствия иностранных займов только получением прибыли»[4]. Другой наш видный исследователь Г. Фиск в связи с этим вопросом указывал: «Кредит, которым Россия пользовалась на мировом рынке, зависел всегда от двух обстоятельств: во-первых, значения России в международной политике и, во-вторых, популярности её войн среди мировых финансовых кругов. При отсутствии этих условий получение кредитов сопряжено было для России с трудностями, и обычно она вынуждена была соглашаться на несколько унизительные для великой державы условия»[5].

 Как же происходило финансовое закабаление России и к чему в итоге оно привело?

Установление российской зависимости от иностранных банков имеет давние корни. Начало её было положено ещё при Екатерине  II  с её политикой по расширению международных финансовых связей,   сформировавшей первые частные банкирские дома и институт придворных банкиров, основателями которых были иностранцы, приобретшие исключительное влияние в окружении императрицы.   Их задачей было ведение международных расчетов и изыскание заграничных кредитов для военных операций российского государства. Образовавшаяся в итоге огромная внешняя задолженность России и чрезмерная свобода поведения финансистов-иностранцев  настолько обеспокоила преемника царицы Павла 1, что он собирался запретить бизнес придворных банкиров, но власть денег оказалась сильнее, и от этой затеи ему пришлось отказаться. При нём ведущую роль стала играть «Контора придворных-банкиров и комиссионеров Воута, Велио, Ралля и Кº», которая имела тесные связи с банкирскими домами Гамбурга, Лондона, Лейпцига, Генуи и других городов Европы.

При Александре 1 контора эта была закрыта, её функции переданы Министерству финансов, однако практическая деятельность этого института  продолжалась ещё на протяжении полувека. Наиболее влиятельным из банкирских домов был  дом братьев Штиглицев, крещёных евреев, прибывших из Западной Германии и основавших свой бизнес во время войны с Наполеоном.  До   середины ХIХ в. они держали в своих руках почти весь зарубежный и внутренний кредит Российской империи, принимая участие во всех крупных финансовых операциях правительства. В 1857 г. А.Штиглиц выступил в качестве одного из учредителей Главного  общества российских железных дорог,  в числе которых были Ф.Беринг (Лондон), банкирские дома «Гопе и К» (Амстердам), «Готтингер и К» (Париж), а также известный банковский делец Исаак Перейра, представлявший интересы группы парижских банкиров, банка «Креди Мобилье» и берлинского банкирского дома «Мендельсон и К». Современники называли А.Штиглица «королём Петербургской биржи», его имя пользовалось такой же известностью, как имя Ротшильда, а с векселями его, как с чистыми  деньгами можно было объехать всю Европу, побывать в Америке и в Азии.

Вторым после столицы по значению финансовым центром была Одесса с её банкирскими домами Родоканаки, Эфрусси, Рафаловичей,  имевшие свои филиалы за границей и поддерживавшие крепкие связи с банками Лондона, Парижа и других торговых и финансовых центров Европы. Рафаловичи участвовали в реализации почти всех русских и заграничных займов. Другими крупными банкирскими центрами в России были Бердичев, Рига, Ревель, Юрьев, Варшава. Как писал историк И.Левин, «теснее связанные с Западом и ближе знакомые с его учреждениями, чем прочая Россия…Прибалтийский край и Польша служили мостом между Россией и Западом». Обладавшие уже известным накоплением свободных капиталов, прибалтийские банкиры немцы и польско-еврейские банкиры «создали экспорт капиталов, а ещё более, предпринимателей-банкиров во внутреннюю Россию», сыграв, таким образом, важную роль в создании русской банковской системы[6]. Среди них выделялись финансовые и железнодорожные магнаты Л.Кроненберг,М.Эпштейн, А.Гольдштанд, И.Блиох (поверенный последнего в Петербурге И.А.Вышнеградский станет затем министром финансов России).

Важнейшим этапом, закрепившим зависимость финансовой системы России от иностранных банков, стали «великие реформы» Александра II, в результате которых страна  прочно встала на путь капиталистического развития, при котором определяющую роль стал играть узкий слой представителей финансово-промышленных групп, тесно связанных с иностранным капиталом, среди которых выделялись банкирские дома   Поляковых, Гинсбургов, «Братья Рябушинские и Юнкер и К°»,  «Боултон и К°», «Захарий Жданов и К°», «Кафталь, Гандельман и К°» и др.

Благодаря им в России утвердилось господство  западной «финансовой науки», превратившейся фактически в орудие борьбы. Она возвела в культ идею золотого стандарта, игравшего тогда роль современного доллара, положив его в основание всей банковской  и финансовой системы и обосновав право Ротшильдов, контролировавших рынок золота, с помощью своего «биржевого царства»  подчинять себе целые государства и народы. При этом апологеты теории золотого стандарта была настолько откровенны, что они и не скрывали её чисто прагматичный характер. Так, ведущий  теоретик золотой валюты, идейный учитель министра финансов С.Ф.Витте и вдохновитель его денежной реформы, «высший авторитет» в вопросах денежного обращения страны того времени И.И.Кауфман писал: «Золотое и серебряное тело представляют наилучшую крепость, за стенами которой имущество чувствует себя всего безопаснее, его удобнее скрывать от чужих взоров, от чужого нападения и хищения. Переодеваясь в золото и серебро, имуществу всего легче убежать из опасной страны: драгметаллы служат как бы шапкой-невидимкой имуществу… Драгоценные металлы освобождают его от прикреплённости к данному месту и повсюду ему дают свободу, пропорциональную их собственному количеству».  В драгоценно-металлическом теле капитал «получает безграничную свободу»,  он   «получает душу», «прочность золота и серебра даёт ему бессмертие»[7].

Вот в таких выражениях описывали жрецы золотого стандарта своего божка, пытаясь представить любого, уклоняющегося от всеобщего поклонения ему, в качестве еретика.

Хотя западные экономические теории не пользовались доверием в широких слоях русского общества и воспринимались им, как писал наш замечательный мыслитель-славянофил С.Ф.Шарапов, как нечто таинственное наподобие колдовства и чернокнижия, никакого выхода из этой ситуации оно не предлагало, так как не имело собственного взгляда на финансовые вопросы.  В итоге происходила страшная путаница, непосредственно отражавшаяся на практике, как  это и произошло с реформами Александра II. Как указывал всё тот же С.Ф.Шарапов, верховная власть волей-неволей санкционировала на веру ряд мероприятий, объёма и сущности которых не понимали даже сами их авторы, один за другим сходившие со сцены,  натворив бед России. 

Таким страшным бедствием стала и проведённая в 1895-1897 гг. золотая реформа С.Ю.Витте, целью которой было не создание благоприятных условий для развития народного хозяйства, а обеспечение «вхождения»  России в мировой рынок, развитие внешнеэкономических связей и валютное единение с Западом, что вело к полной зависимости страны от европейских бирж.   Со временем поддержание золотой валюты превратилось в самоцель, в жертву которой была принесена сама российская экономика. 

Опасный для хозяйства характер реформы выявился  уже в период подготовки к переходу на золотую валюту. С 80-х гг. министр  финансов Н.Х.Бунге и его преемник  И.А.Вышнеградский начали накапливать золотой запас путём достижения положительного баланса и ликвидации бюджетного дефицита. Задача эта решалась за счёт увеличения экспорта, в первую очередь хлеба  (знаменитое «не доедим, но вывезем»[8]),  а также заключения внешних займов. За 1881-1897 гг. поступления от реализации государственных займов на внешнем рынке составили 700 млн. золотых рублей. В итоге      в  России был собран первый по объёму в мире золотой фонд, но весь этот запас, как указывал С.Ф.Шарапов,  являлся не собственным богатством  страны и плодом её заработка, но занятым имуществом, собранным путём заведомого народного разорения и голодовок и за которое приходилось платить огромные проценты.  

Причём если раньше задолженность была преимущественно государственной, то с этого времени начинается быстрый рост общественной и частной задолженности, выражающийся в передвижении за границу наших процентных бумаг в кредитной валюте  и приливом к нам иностранных капиталов для эксплуатации наших естественных богатств.  Именно огромная задолженность, обусловливавшая вечно неблагоприятный  расчетный баланс, стала  главной причиной привлечения иностранных капиталов в любой их форме. Вот так уже подготовка к реформе, определившая магистраль финансово-экономической политики России, ввергла страну в сильнейшую финансовую зависимость. Но если эта подготовка проводилась в соответствии с формулой «После нас хоть потоп!», то сама реформа может быть охарактеризована формулой  «Позади нас пустыня!».

Показательно в этом плане и то, как была проведена реформа. А проведена она была,     по единоличному решению графа Витте и явно недобросовестным способом, в обход Государственного совета[9] и в нарушение прямой воли императора.   Гарантией её успеха стал поэтапный характер введения золотого стандарта, пока психологически подготовленную (а вернее, обработанную) общественность не поставили  перед фактом его доминирования. Как утверждал сам Витте, реформа проводилась «исподволь»  так, чтобы законодательной власти оставалось только закрепить то, что «в сущности уже сделано, и что отменять было, может, даже невозможно».

Так же  «исподволь» стали проявляться и её разрушительные для российского общества  результаты. Реформа изменила экономический путь России, поставив её в вечную зависимость от международных банкиров. Она нанесла неисчислимые убытки как крупному, так и мелкому крестьянскому земледелию, фактически разорив его. Вызвав кратковременное оживление, она спровоцировала затем жестокий кризис в промышленности и торговле, погубив огромное количество национальных капиталов, поглощённых спекуляцией и биржевыми крахами. Реформа открыла страну для беспощадной эксплуатации иностранцами, поставила в зависимость от финансовых соображений нашу внешнюю политику, перешедшую в итоге к обслуживанию интересов наших геополитических противников. Наконец, она стала поддерживать и питать внутреннюю революцию, которая ею же самой, путем народного разорения,  и была подготовлена.

Экономическая политика того времени подвергалась достаточно жёсткой критике, в частности, одна из ведущих экономических газет «Биржевые ведомости» в конце 1900 г. писала: «Экономическая политика нынешнего правительства ведёт к нашествию иностранных капиталов, которые скупят Россию на корню». Однако в ответ на это Витте лишь отделывался отговорками, которыми ежедневно  нас и сегодня кормят либералы: «Подобные опасения высказывались у нас еще со времён Петра Великого, но государи русские с ними некогда не считались, и история вполне оправдала их прозорливость… Привлечением иностранного капитала создали своё промышленное могущество все передовые ныне страны – Англия, Германия, Соединенные Штаты Америки…».

Иностранный капитал действительно хозяйничал в России как у себя дома.  Прежде всего, иностранные инвестиции шли в сферу обращения, в железнодорожное строительство и банки, затем в тяжелую индустрию.  Русский исследователь Оль писал, что с 1880-х по 1913 гг. капиталы иностранного происхождения составляли 50% всех вложенных в промышленность, при этом на горную, горнозаводскую и металлообрабатывающую отрасли приходилось 70% всех иностранных капвложений[10]. По другим данным, иностранный капитал напрямую контролировал 70% промышленности, а с учётом задолженности русских предприятий иностранным банкам, русские предприятия даже номинально принадлежали иностранному капиталу. Иностранцам принадлежало к 1914 г.  42,6 % совокупного основного капитала 18 главных акционерных банков России, причём они  извлекали здесь вместо 4—5% дивиденда, получаемого у себя на родине, от 20 до 30%.

За время с 1887 по 1913 г. чистая прибыль иностранных капиталистов на вложенный в России капитал составила 2 326 млн. руб., что на 30% больше инвестируемого капитала. Это была, по существу, безэквивалентная дань, которую выплачивала Россия иностранному капиталу, осуществлявшему в отношении неё политику диктата и дискриминации, политику подрыва её производительных сил за счёт хищнической эксплуатации её природных богатств и человеческой энергии, политику превращения её в сферу своего влияния, в свой аграрно-сырьевой придаток.

Распределение иностранных инвестиций по странам в 1914 г. было следующим:   Франция – 32%, Англия – 22%, Германия – 19,7%, Бельгия 14,3%, США – 5,2%.  Французский  капитал доминировал в угольной и сталелитейной промышленности юга России, занимал лидирующие позиции в производстве цемента, добыче и выплавке меди, в предприятиях водоснабжения и канализации.  На долю АО с капиталами иностранного происхождения  приходилось свыше 70% всей добычи угля в Донбассе. В руках французского капитала находились Общество русско-балтийских судостроительных заводов, Русское общество для производства артснарядов и военных припасов и др.  На юге России не было почти ни одного предприятия, где не участвовал бы иностранный капитал, сюда целыми массами переселялись иностранные предприниматели, инженеры и рабочие, а из Америки перевозились целые заводы.

Английский капитал концентрировался в нефтедобывающей промышленности, добыче меди (56% всей добычи) и золото-платиновых разработках (70%).  Немецкий капитал – в электротехнической, химической промышленности. Германский капитал называли фактическим хозяином энергетической промышленности России: «Всеобщей электрической компании» (АЭГ), за спиной которой стоял германский банк «Дисконто гезельшафт», принадлежало около 90% действовавших в России электротехнических предприятий. Под финансовым и производственно-техническим контролем немецкого капитала находилась значительная часть предприятий военной промышленности России, в частности Невский судостроительный и механический завод, завод Крейфтона (Охтинское адмиралтейство), завод Ланге (в Риге), завод Беккера. В руках немецкого капитала оказались также   металлообрабатывающие и машиностроительные заводы Гартмана, Коломенский машиностроительный завод, акционерное общество «Треугольник», Шлиссельбургский пороховой завод,  Русское общество артиллерийских заводов и др.

В итоге, хотя  в 1914 г. Россия и являлась четвёртой индустриальной державой мира, они никоим образом не рассматривалась ведущими странами Запада как равноправный партнёр, поскольку, во-первых,   находилась от них фактически в полуколониальной зависимости, а, во-вторых, обладала по сравнению с ними слишком малым промышленным потенциалом.   Общий капитал промышленных и торговых компаний в России достигал 2 млрд. долл., что равнялось капиталу одной только  «Юнайтед Стил Корпорейшн»  и  составляло 1/9 часть капитала, инвестированного США только в железные дороги. Зато наша страна занимала первое место в мире по размерам внешнего долга, который составлял к 1914 г. 6,5 млрд. рублей.

Нижний Новгород. В операционном зале Государственного банка. 1913 г. Фотограф Максим Дмитриев

*   *   *

Внешние займы, так щедро предоставляемые России Западом, имели не только экономические, но ещё более серьёзные политические последствия. Финансовые рычаги воздействия, применённые англо-французской верхушкой в отношении нашей страны оказались настолько эффективными, что она была лишена возможности проводить самостоятельную политику и оказалась втянута в события, сценарий развития которых был написан за рубежом.  

В конце ХIХ века межгосударственные отношения в Европе определялись англо-германским соперничеством, приобретшим всесторонний характер и ставшим главной пружиной борьбы за передел мира. Баланс сил в Европе был настолько нарушен, что мирными средствами восстановить его было невозможно. Британия готовилась к войне с Германией, но если одностороннее противостояние на море Англия выдержала бы, то на суше – нет. Поэтому решение германского вопроса возможно было только общеевропейской войной и при непременном участии России, которая должна была взять на себя 3/4 всей тяжести войны против Германии на суше. При отсутствии острых германо-российских противоречий главная задача англичан заключалась в том, чтобы вытеснить Россию и Германию из тех сфер, где они сталкивались с другими государствами, и сконцентрировать их интересы в том районе, где русско-германские отношения можно было довести до крайней степени  напряжённости, – на Балканах. Для этого Британия и начала создавать такую систему союзов, которая привела бы к противостоянию Россию и Германию, а ключевую роль в обрабатывании российских правящих кругов призвана была сыграть Франция, «главный ростовщик» Европы, давно стремившаяся в целях достижения реванша после франко-прусской войны к заключению антигерманского военного союза с Россией. 

Как мы уже указывали, с 80-х годов  в связи с начавшимся промышленным подъёмом и подготовкой к переходу на золотой стандарт в России резко возросло значение зарубежных займов (существенная часть их тратилась на приобретение золота). В 1888 году после ссоры России с Германией  российское правительство переориентировалось с германского на французский финансовый рынок,  разместив здесь первый крупный «железнодорожный заём» в 8 млрд. золотых франков, который был осуществлён под русское «залоговое золото». Затем последовали новые займы, и с этих пор французские банки начали вытеснять германские и активно вкладывать свои капиталы в русскую индустрию (металлургию и угольную промышленность). Это тесное финансовое «сотрудничество», в основе которого лежали интересы политико-стратегического порядка, и стало основой для франко-российского военно-политического сближения. Об опасности этого сближения, открыто противопоставлявшего Россию Германии, предупреждал не кто иной, как сам российский министр иностранных дел Николай Карлович Гирс, утверждавший, что «даже видимость того, что Россия ищет дружбы Франции, скорее ослабит, чем укрепит наши позиции». Сотрудник Гирса Ламздорф выражался ещё более откровенно, указывая, что для России дружба с Францией подобна мышьяку – в умеренной дозе она полезна, а при малейшем увеличении становится ядом. Однако именно Гирс и был вынужден в итоге в 1891 году подписать с Францией соответствующее политическое соглашение, на основе которого в 1892 году была заключена секретная военная конвенция, ратифицированная в 1893 году. Объяснялось это тем, что, когда России понадобился очередной крупный заём, французские Ротшильды согласились устроить его только при условии подписания военного договора, а Ротшильды уже тогда финансировали значительную часть железнодорожного строительства и контролировали большую часть банковской системы России, что делало всё более влиятельной при российском дворе французскую партию. 

С переходом России при С.Ю. Витте на золотой стандарт в 1897 году значение внешних займов ещё более возросло, поскольку  сохранение золотой валюты обходилось очень дорого. Как писал уже упомянутый нами П. Оль, «поддержание в России золотой валюты в течение 18 лет стоило ей увеличения внешней задолженности в виде государственных, железнодорожных и городских займов на 4200 млн. руб. и за то же время увеличило её внешнюю задолженность привлечением в Россию иностранных капиталов в банковские и торгово-промышленные предприятия на сумму 2100 млн. Итого внешняя задолженность России за 18 лет выросла на 6300 млн. рублей».

Между тем франко-российский договор стал опорой для формирования тройственной Антанты, происходившего в два этапа. Вначале в 1904 году Англия заключает договор с Францией о разделе сфер влияния в Северной Африке («Сердечное согласие»), а затем приступает к выполнению главной задачи – вовлечению в свой лагерь России.  Важным шагом на пути к этому стала Русско-японская война 1905 года, развязанная Японией благодаря финансовой поддержке со стороны Великобритании, заключившей с ней в 1902 году военный договор.

В этот период Россия переживала глубокий экономический кризис, и свои финансовые задачи решала исключительно за счёт роста государственной задолженности, обусловленной увеличением военных потребностей, строительством флота, многочисленных железнодорожных займов. Причём в то время, как финансовое положение России резко ухудшалось, С.Ю. Витте путём получения косвенных налогов и систематического покрытия чрезвычайных расходов за счёт займов создавал видимость финансового благополучия. С 1905 года под влиянием охватившей общество тревоги начался перевод русских капиталов за границу, что привело к отливу золота за рубеж, принявшему угрожающий характер. В этих условиях С.Ю. Витте и В.Н. Коковцов (министр финансов с апреля 1906 года) начали переговоры о новом крупном международном займе в 2,2 млрд. франков. Но и на этот раз предоставление займа было обусловлено поддержкой Россией Франции в её споре по марокканскому вопросу с Германией и урегулированием острых вопросов англо-российских отношений – ведь парижский Ротшильд отказывался вести переговоры о займах без лондонского Ротшильда. Заём был предоставлен, финансовое положение России было на время улучшено, но достигнуто это было ценой подписания в 1907 году англо-российского соглашения о разделе сфер влияния в Центральной Азии.

Как и русско-французский договор, это соглашение было встречено с большим неодобрением в российских кругах и среди виднейших российских дипломатов, так как означало окончательное присоединение России к антигерманской Антанте. Российские правящие круги совершили, таким образом, коренной стратегический поворот, как бы дав свой ответ на слова Бисмарка: «Есть одно благо для Германии, которое даже бездарность германских дипломатов не сможет разрушить: это англо-российское соперничество». Но у Бисмарка было и ещё одно верное замечание: «Политика Англии всегда заключалась в том, чтобы найти такого дурака в Европе, который своими боками защищал бы английские интересы». 

Теперь Россия окончательно была втянута в сферу англо-французских интересов, её непосредственные цели оказались сосредоточены на Балканах, а вся последующая политика была обусловлена необходимостью подготовки к войне с государством, с которым у неё не было серьёзных противоречий, но сокрушение которого выдвигалось в качестве главной задачи англо-французской Антанты. Соответственно и  развитие  самого хозяйства страны оказалось тесно связано с интересами французских и английских правящих кругов.    

В начале века Франция занимала первое место в России по капиталистическим вложениям, в её руках находилось около 53,2% контролируемой заграницей части русского банковского капитала. Общая сумма российского долга Франции накануне войны составляла 27 млрд. франков. Французские банки напрямую финансировали российскую, и в первую очередь южнороссийскую  промышленность, на которую опирались морские вооружения.  Под их контролем находилась не  только донецкая промышленность, но и связанные с ней верфи в Николаеве, так что они были в крайней степени заинтересованы в решении проблемы Черноморских проливов. Отсюда такое внимание, которое уделяла Франция нашему морскому флоту, и не случайно  доверенным лицом крупного французского банка «Сосьете женераль», осуществлявшего финансовый контроль над николаевскими верфями, был морской министр России Григорович, подбивавший своих коллег в правительстве к агрессивной политике в отношении проливов.  

Последний крупный внешний заём России был получен в 1909 году. В этот год наступил срок уплаты по внешним займам 1904 и 1905 годов, а бюджеты могли быть только дефицитными, так что  министр финансов Коковцов принял решительные меры по подготовке почвы к размещению во Франции займа в 1,2 млрд. франков для погашения обязательств. Переговоры шли с трудом, условия, выдвигаемые французами, были крайне тяжёлыми и опять-таки были связаны с интересами русско-французского союза в период предвоенного обострения политической обстановки в Европе. Коковцов был вынужден признать в письме министру иностранных дел Чарыкову: «Уже не первый раз мне приходится встречаться в вопросах денежных операций с такой точкой зрения, которую мне трудно совместить с политическим достоинством России и с отношением к ней Франции как союзницы…»[11]. 

Важно подчеркнуть, что ни один крупный заём русского правительства не обходился без активного политического вмешательства и согласия французского правительства, о чём свидетельствуют публикации русских дипломатических документов. Займы успешно размещались на парижской, лондонской и иных биржах не только потому, что они приносили держателям большой процент, а банкам, кроме того, специальную прибыль, а ещё и потому, что они отвечали совершенно определённым политическим и военно-стратегическим соображениям союзников. Важнейшей целью внешних займов была стабилизация курса рубля на базе золотого обращения, но иностранные биржевики укрепляли золотую валюту главным образом из политических расчётов и в надежде использовать многомиллионную Русскую армию для достижения своих геополитических целей, не упуская при этом из виду и высокую сверхприбыль, получаемую из России.

В последние предвоенные годы правительство России пыталось решать свои задачи,   не прибегая к внешним займам. Иностранные банкиры ещё давали деньги на производительные расходы, связанные с военно-промышленными нуждами (главным образом на строительство стратегических железных дорог), но отказывались давать их на покрытие дефицита в обыкновенных расходах. Так что «бездефицитный бюджет» становится краеугольным камнем финансовой политики, и, чтобы обеспечить его, правительство перешло к жёсткому сокращению расходов, при котором удовлетворение многих важнейших нужд государства, не относящихся прямо к военным потребностям, искусственно сдерживалось. 

В расходной части бюджета сильно росли теперь только две графы: расходы по займам и военно-морские расходы. В 1910 году Коковцов писал: «Задолженность страны, сильно поднявшаяся во время последней войны (с Японией – О.Ч.), не останавливается в своём возрастании и уже приближается к 9 млрд. рублей; соответственно увеличиваются с каждым годом и расходы на платежи по займам… Эти неизбежные и обязательные для страны расходы, требуя ежегодной уплаты почти миллиарда рублей, несомненно, сильнейшим образом сокращают средства, предоставляемые на развитие производительных потребностей государства. Очевидно, что более широкое удовлетворение этих потребностей при указанных обстоятельствах не может быть достигнуто без повышения податного обложения»[12]. 

Как указывалось в специальном документе, предназначенном только для членов Совета министров, в действительности две статьи – платежи по государственным долгам и военные расходы – пожирали 56% чистого расходного бюджета (без расходов на железные дороги и винную монополию). Что касается займов, то, как писал Коковцов, даже те из них, что были заключены на самые бесспорно производительные нужды, всё же приводили в конце концов к тому же результату, что и займы на непроизводительные нужды, то есть к расстройству государственного кредита и всего финансового положения страны. Отвергнув путь новых займов, правительство Столыпина–Коковцова стало финансировать в предвоенные годы все потребности страны за счёт бюджетных поступлений и введения новых налогов. 

На первом месте в расходной части бюджета стояли расходы на армию и флот, стратегические железные дороги и порты. Причём большее внимание уделялось морскому флоту (о чём заботился уже упомянутый нами Григорович), а не сухопутной армии и её технической оснащённости (хотя готовились к войне именно с сухопутными силами Германии). В итоге за пять предвоенных лет расходы по Морскому министерству утроились, при этом Черноморский флот стоял в центре внимания. 

Следующей по значимости статьёй расходов были платежи по государственным займам, опустошавшие народное хозяйство и подрывавшие основы финансовой системы страны. Среднегодовые платежи достигали 405 млн. руб. и равнялись совокупным расходам ряда ведомств на общее управление. Для сравнения – если на платежи по займам шло 14% госбюджета, то расходы на народное образование и всю систему просвещения за пять лет составили менее 3,5%. На душу населения в 1913 году на просвещение тратилось менее одного рубля, так что неудивительно, что грамотными в России были только 30% населения.

В целом государственный бюджет страны в самой минимальной степени использовался на производительные затраты, в основном это были расходы на армию и флот, на государственный бюрократический аппарат, полицию и тюрьмы (рост расходов на последние превышал рост расходов на образование), так что девять десятых населения поставляли в бюджет средства, ничего от него не получая. 

Задолженность России породила накануне войны ещё одну, новую для неё проблему, в очередной раз продемонстрировавшую прагматичный характер отношения к ней «союзных» держав.   

В 1914 году внешний долг России, крупнейший в мире, как мы уже писали, составлял 6,5 млрд. руб. При этом 4,3 млрд. руб. – это был государственный долг (3 млрд. руб. – Франции), а остальные – частная задолженность (городские займы, торгово-промышленных предприятий, кредиты торговых фирм и коммерческих банков). Между тем пассивный расчётный баланс, огромная задолженность и потребность торговли и промышленности в иностранной валюте вынуждали правительство держать за границей большой запас золота из эмиссионного обеспечения Госбанка. Большая часть золота хранилась во Франции и Германии, объём денежных расчётов с которыми был особенно велик. Безусловно, всё это лишало устойчивости всю денежную систему России и ставило вопрос о возможной конфискации в случае войны средств за границей. Поскольку русское правительство беспокоилось о вкладах не во Франции и Англии, а в Германии и Австрии, буквально накануне войны оно перевело деньги из германских банков в союзные страны. 

Однако с началом войны «союзные» банкиры не только перестали давать новые кредиты под государственные обязательства, но и стали чинить препятствия в расходовании принадлежавшей казне золотой российской наличности, находившейся на счетах иностранных займов. При этом особые трудности сложились во Франции – главном  «союзнике» России, где находилось почти 80% всей свободной наличности (431 млн. руб.). Опираясь на провозглашённый мораторий, французские банкиры фактически лишили Россию возможности располагать в желаемых размерах этими средствами, рассчитывая за счёт них покрыть большую задолженность русских акционерных банков, а последняя составляла тогда 233,2 млн. руб. (без долгов промышленных и торговых фирм). Русское правительство отказалось оплатить задолженность частных банков за счёт своей золотой наличности, но французские банки проявили непреклонность и в итоге заморозили всю наличность русского правительства, которая была почти вдвое больше задолженности банков. 

И хотя Комитет финансов России считал недопустимым использовать для погашения задолженности казённую валюту, он в то же время не мог остаться в стороне от разрешения этой проблемы, так как это мешало размещению военных заказов. Так что в итоге было признано полезным урегулирование вопроса «официальным путём» через МИД, и правительство выступило в роли своеобразного гаранта банков, признавая их кредитоспособными, но не могущими в условиях военного времени найти иностранную валюту. Правительство взяло на себя заботы не только о довоенных расчётах банков, но и о предоставлении им дальнейших кредитов иностранными банками под свою гарантию, а Французский банк открыл русскому Государственному банку кредит на покрытие краткосрочных долгов и обязательств, заключённых русскими банками и промышленными учреждениями на французском рынке. Так «союзники» вновь продемонстрировали, что среди равных есть «более равные». 

Завершая краткий анализ проблемы финансовой зависимости предвоенной России, хотелось бы подчеркнуть, что в современных условиях эта проблема представляет не исторический, а практический интерес. Трагический опыт нашей страны, позволившей узкому кругу лиц – банкирам и политикам, тесно связанным с финансовыми кругами Запада, втянуть её в страшную кровавую бойню первой мировой, может в полной мере повториться и сегодня. Но масштабы его будут иными, поскольку механизмы финансового закабаления сегодня намного изощрённее и применяются на скрытом уровне управления. Так что главное, что даёт нам изучение предыдущего опыта, – это понимание не техники финансов и связанных с ними политических технологий, а значения того нравственного выбора, который должно сделать руководство, взявшее на себя ответственность за страну и её народ.     

Четверикова О.Н., заместитель председателя Русского экономического общества им. С.Ф.Шарапова, к.и.н., доцент