Кремль начала 19 века. Мастерская Ф.Я. Алексеева

Часть 1   Часть 2   Часть 3   Часть 4   Часть 5   Часть 6   Часть 7

С. Шарапов:  экономика как парадокс русской мысли и культуры 

Для понимания взглядов С. Шарапова на экономику и экономическую науку большое значение имеет его работа «Марксизм и русская экономическая мысль» (речь в собрании экономистов, произнесенная в собрании экономистов 15 февраля 1899 года). Она включена в только что изданную книгу «Россия будущего».  В этой работе Шарапов констатирует прискорбный факт: практически вся интеллигенция России (независимо от ее политических пристрастий) находилась под гипнозом Карла Маркса, вернее его экономического учения. Русскому интеллигенту «Капитал» казался высшим проявлением научного осмысления хозяйственной жизни общества. Ни народники, ни легальные марксисты, ни буржуазные писатели, ни и даже толстовцы не ставили под сомнение «научные» выводы экономического учения Маркса. Для представителя «образованного» сословия оно было «священной коровой», споры между различными фракциями интеллигентов касались лишь  тонкостей толкования этого «священного писания» новейшего времени.  Шарапов рассматривал  подобную популярность «Капитала» как своего рода духовно-умственное помрачение «среднего класса», которое затем подобно заразе распространялось и на другие слои русского общества. В этой связи он попытался разобраться в том, что такое наука вообще и «экономическая наука» в частности.

При этом Шарапов заходит издали. Он обращает внимание на то, что в науке (по крайней мере, гуманитарной) и культуре существуют обязательно национальные особенности восприятия тех или иных общественных явлений и процессов. Он, в частности, подчеркивает: «Я хочу воспользоваться моментом как бы вашего раздумья, чтобы совершенно объективно и спокойно напомнить вам, что каково бы ни было направле­ние, каковы бы ни были симпатии, в тех вопросах, о которых здесь спорят, надо стараться прежде всего стать твердо на по­чве науки, на почве свободной критики, свободного, а не за­гипнотизированного мышления.

Я не буду поднимать здесь старого вопроса о националь­ности в науке, так хорошо освещенного Юрием Самариным; я напомню лишь то положение, что наука, в особенности гу­манитарная, может быть жизненна и составлять равноправ­ную долю общечеловеческой науки только тогда, когда она не безлична, когда на ней лежит отпечаток психических особен­ностей создающего ее народа. Только при этих условиях она оригинальна и продуктивна. Истина одна, но каждый народ идет к ней своим путем, согласно своему духовному складу, видит и схватывает лучше одну какую-либо часть, ему более понятную и родственную. Происходит как бы мировое раз­деление труда, в результате коего получается обмен умствен­ных богатств. Англичанин, француз, германец, русский — все культурные народы должны быть совершенно равноправны в этом общем творчестве. Но англичанину легче понять, изучить и дать научное определение той стороне его бытия, которая со­ставляет особенность его народа и не повторяется у русского, и обратно. Каждый народ глядит на истину немножко под своим углом зрения, и эта истина раскрывается перед ним только в оригинальном творчестве, а не в заимствованных готовых ре­зультатах чужого, часто принимаемых на веру. Все заимство­ванное поэтому менее жизненно, менее действенно и менее ценно для человечества, чем свое, оригинальное, органически сложившееся и идущее в великую общечеловеческую семью со своей собственной физиономией. В Адаме Смите, Дарвине и Ньютоне всякий сразу узнает англичан, в Декарте, Паскале и Прудоне — французов, в Гете, Гегеле и Рошере или Тюнене - немцев, во Льве Толстом, Аксакове, Пушкине — русских»[1]. 

При этом Шарапов обращает внимание на удивительный факт: Россия не дала миру выдающихся, всемирно известных ученых-экономистов.  Чем это можно объяснить?  Может быть, причина кроется в национальных особенностях мировосприятия русского человека? Шарапов высказывает свое предположение: «Но почему же так? Неужели у нас нет экономической жизни? Наоборот, есть, огромная и сложная и вдобавок совер­шенно оригинальная. Такая жизнь не могла не возбуждать ана­литической мысли, не могла, казалось бы, не вызвать и своих экономических построений. Но, может быть, таковые и есть, да только мы их не видим и не знаем?

Из того, что русская литература, давшая такие огромные и разнообразные вклады в общечеловеческую сокровищницу, упорно не выдвигала до сих пор ни одного мирового экономиста, можно, пожалуй, заключить и нечто иное. Не отвраща­лась ли русская мысль от западного толкования экономических явлений, не относилась ли она отрицательно к самой возмож­ности признать особый мир экономических явлений со своими особыми законами?».

Русской экономике нужна мысль и творчество, а не придуманная наука 

Русский ум постоянно задавался вопросами хозяйственной жизни, очень глубоко проникал в сущность экономических процессов и явлений, но при этом,  что  удивительно, никогда не претендовал на то, чтобы создать экономическую науку.  По одной простой причине: русский человек не видел в сфере хозяйственной жизни каких-то особых законов, без которых науки, как известно, не бывает. Нет, конечно, хозяйственная жизнь управляется законами, но это законы не экономические, это законы, находящиеся вне сферы экономики. Эти законы давно известны русскому православному человеку. Это законы духовно-нравственные, которые в обыденной жизни выражаются в форме соответствующих этических норм. Норм, нарушение которых означает, в конечном счете, нарушение Высших законов, установленных Богом. 

Шарапов называет двух русских мыслителей, которые, по его мнению, сумели убедительно обосновать эту простую истину. Первый из них – Никита Петрович Гиляров-Платонов[2], которого Шарапов считал своим учителем и который оставил после своей смерти очень небольшое количество листочков с записями своих экономических мыслей. Шарапов достаточно подробно анализирует лаконично изложенные экономические мысли Гилярова-Платонова и делает общее заключение: «Одним словом, вывод Гилярова повсюду одинаковый. Экономические явления сами по себе не могут составлять самодовлеющего замкнутого мира, и не они, не их законы управляют человеческим общежитием, но законы иного рода и иного мира — законы нравственные. Эти законы должны охватывать собою и проникать насквозь мир человеческой экономии, которая, как наука, если таковая возможна, будет не что иное, как учение о подчинении человеку природы в це­лях его хозяйственного преуспеяния».

         Второй русский мыслитель – известный философ Владимир Сергеевич Соловьев[3]. Шарапов цитирует работу этого философа «Оправдание добра»,  (главу 16 «Экономический вопрос с нравственной точки зрения»)[4].  Одна из мыслей известного философа: рассмотрение человека как homo economicus – «точка зрения ложная и безнравственная»: «Признавать в человеке только деятеля экономического — производителя, собственника и потребителя вещественных благ — есть точка зрения ложная и безнравственная. Упомя­нутые функции не имеют сами по себе значения для человека и нисколько не выражают его существа и достоинства. Произ­водительный труд, обладание и пользование его результатами представляют одну из сторон в жизни человека или одну из сфер его деятельности, но истинно человеческий интерес вы­зывается здесь только тем, как и для чего человек действует в этой определенной сфере. Как свободная игра химических процессов может происходить только в трупе, а в живом теле эти процессы связаны и определены целями органическими, так точно свободная игра экономических факторов и законов возможна только в обществе мертвом и разлагающемся, а в живом и имеющем будущность хозяйственные элементы свя­заны и определены целями нравственными, и провозглашать здесь laissez faire, laissez passer— значит говорить обществу: “умри и разлагайся”». Удивительно яркая мысль! Современная экономическая теория требует, чтобы человек избавился от всех свих «предрассудков» в виде нравственных норм, совести, чувства справедливости и любви. Тех «предрассудков», которые мешают идеальному функционированию «рыночного механизма».  Безумные экономисты требуют, чтобы человек превратился в биоробота, или homo economicus с двумя-тремя чувствами-рефлексами (алчность, сластолюбие, страх). Но это означает смерть человечества – сначала духовную, а затем и физическую.   Конечной целью современной экономической теории является убийство человечества, идеалом – труп.  

Соловьев утверждает, что хотя труд является необходимостью, однако сама экономическая деятельность определяется мотивами, вытекающими из нравственных установок человека и общества. Отсюда приговор Соловьева: никаких экономических законов быть не может: «Хотя необходимость трудиться для добывания средств к жизни есть действительно нечто роковое, от человеческой воли независящее, но это есть только толчок, понуждающий человека к деятельности, дальнейший ход которой определя­ется уже причинами психологического и этического, а вовсе не экономического свойства. — При некотором осложнении общественного строя не только результаты труда и способ пользования ими — не только «распределение» и «потребле­ние», — но и самый труд вызывается, кроме житейской нужды, еще другими побуждениями, не имеющими в себе ничего фи­зически принудительного или рокового, например, чтобы на­звать самые распространенные, — страстью к приобретению и жаждою наслаждений. Так как не только нет экономическо­го закона, которым бы определялась степень корыстолюбия и сластолюбия для всех людей, но нет и такого закона, в силу ко­торого эти страсти были бы вообще неизбежно присущи чело­веку как роковые мотивы его поступков, то, значит, поскольку экономические деятельности и отношения определяются эти­ми душевными расположениями, они имеют свое основание не в экономической области и никаким экономическим законам не подчиняются с необходимостью. Более того, обстоятель­ство, что человек является экономическим деятелем в силу нравственных качеств или пороков, делает вообще невозмож­ными какие бы то ни было экономические “законы” в строгом научном смысле этого слова». Чуть ниже (работа «Оправдание добра») Соловьев вновь возвращается к мысли, что в сфере хозяйственной жизни может быть только закон нравственный (никаких специальных «экономических законов» нет): «Так как подчинение материальных интересов и отноше­ний в человеческом обществе каким-то особым, от себя дей­ствующим экономическим законам есть лишь вымысел плохой ребяческой метафизики, не имеющий и тени основания в дей­ствительности, то в силе остается общее требование разума и совести, чтобы и эта область подчинялась высшему нравствен­ному началу, чтобы и в экономической своей жизни общество было организованным осуществлением добра.

Никаких самостоятельных экономических законов, ника­кой экономической необходимости нет и быть не может. Са­мостоятельный и безусловный закон для человека как такового один — нравственный и необходимость одна — нравственная. Особенность и самостоятельность хозяйственной сферы от­ношений заключается не в том, что она имеет свои роковые законы, а в том, что она представляет по существу своих отно­шений особое своеобразное поприще для применения единого нравственного закона, как земля отличается от других планет не тем, что имеет какой-нибудь свой особый источник света (чего у нее в действительности нет), а только тем, что по свое­му месту в солнечной системе особым, определенным образом воспринимает и отражает единый общий свет солнца».

            Следует обратить внимание, что в последних своих работах Шарапов уже не ставит задачи создания русской экономической (и финансовой) науки. Видимо, сказалось влияние упомянутых выше мыслителей - Никиты Гилярова-Платонова и Владимира Соловьева.  Сергей Федорович  формулирует более точно и  корректно задачу – разработать экономическую теорию на базе русского понимания добра и нравственности.   Фактически речь идет о хозяйственной этике как части общей христианской (православной) этики.  Что касается  конкретных механизмов и инструментов хозяйственной жизни, то их разработку и применение можно скорее отнести к сфере творчества и искусства. И в этом творчестве и искусстве Шарапов имел талант от Бога.

Экономическая мысль в России должна освободиться от подражательства, стать истинно национальной, а затем вселенской

С.Ф. Шарапов полагал, что насаждение в России западной экономической «науки» (не только в марксистском ее варианте, но и всех других) наносит непоправимый ущерб не только экономике страны, но также душам молодежи: «Да, экономическая наука пришла к банкротству, стала схоластикой, и молодой, свежий ум, в нее углубляющий­ся и жадно стремящийся ее усвоить и на ней построить свое мировоззрение, рискует не найти в ней ничего, кроме игры в слова и понятия, и выйти искалеченным».

 Как это справедливо для наших дней! Под предлогом «экономического образования» наши власти организовали в университетах и других ВУЗах конвейер, на котором каждый год калечится по миллиону молодых душ, происходит «перезагрузка сознания».  На выходе такого «производства» мы получаем биороботов,  работающих по западным программам, а не думающих и творческих личностей. Без необходимого «программного обеспечения» такой биоробот превращается в хлам, место которому на помойке.  Подобно тому, как компьютер без необходимых программ являет собой совершенно ненужную вещь.  Наносится непоправимый ущерб главному экономическому достоянию страны – труду, а человек становится неполноценной личностью[5].  

С.Ф. Шарапов постоянно апеллировал к разуму и совести той части российской интеллигенции, которая позиционировала себя как представителей «экономической науки». Шарапов  призывал интеллигенцию России   начать мыслить самостоятельно, по-русски, освободиться от эпигонства, слепого подражания западным теориям, в первую очередь,  – марксизма:  «Не с тем, мм. гг., занял я сегодня эту кафедру, чтобы вступать в какую бы то ни было полемику с вашим «вели­ким учителем» (К. Марксом – В.К.) или его последователями из обоих спорящих лагерей. Я хотел лишь напомнить вам, что, сплотившись под знаменем крупного европейского мыслителя и ученого, совершенно противоположного по складу ума, симпатиям, идеалам и научным методам русскому человеку, русской науке и русской культуре, вы, по крайней мере, не должны идти за ним слепо. Ни за ним, ни за теми, кто облекается в ученую тогу его продолжателей и толкователей. Я хотел предостеречь вас от ложного и совершенно не научного пути — брать все на веру или утомлять разум и мысль в де­брях схоластики, из которых нет выхода. Искать Истину, ис­кать свободно и самостоятельно, ничего не принимая на веру и критически относясь ко всякому извне взятому утвержде­нию, ко всему тому, что предлагается под видом аксиом, — вот истинно научный путь и истинно достойный тех, кто так гордо присваивает себе кличку интеллигенции. Не только не избегать критики, но искать ее во что бы то ни стало, не пугаться никакого, как бы оно ни казалось неприемлемым и несимпатичным, мнения. Все проверять своим анализом и совестью да заботиться свято о том, чтобы эта совесть, это чувство правды было вечно живо и деятельно.

Привнесение какой бы то ни было лжи или условности, допущение себя до унижения в форме господства над совестью той или иной страсти, даже той или иной симпатии — слиш­ком опасно для науки. Но менее опасно, чем разменяться на мелочи, уйти в схоластику. А с политической экономией это уже успело случиться». 

К сожалению,  эта  схоластика и грубый, вульгарный материализм были присущи и той политической экономии, которая разрабатывалась и преподавалась в советское время. Иной она и не могла быть, ибо называлась «марксистско-ленинской».  Мораль, нравственность человека там оказались заложниками «железных» «экономических законов».   Один из главных постулатов марксистского «символа веры» был: чтобы создать нового человека («гармонически развитого», «нравственного», «совершенного» и т.п.), необходимо всемерно развивать производительные силы. Без пьедестала под названием «материально-техническая база коммунизма» о совершенном (в том числе нравственном) человеке мечтать нельзя! Это все буржуазные предрассудки, фантазии идеалистов. Вот такой «символ веры» завел нас в болото застоя и полной деморализации общества,  породил, в конечном счете, крах Советского Союза.  О социал-дарвинизме и вульгарном материализме сегодняшней экономической теории и пришедшего с Запада предмета под брендом «economics» говорить не приходится. Фактически за вывесками  экономических предметов  и дисциплин, преподаваемых не только в России, но и по всему миру, скрывается «религия денег». 

С.Ф. Шарапов считал, что русская экономическая мысль (прежде всего в лице двух выше упомянутых русских мыслителей) достойна того, чтобы наряду с лучшими достижениями русской культуры стать достоянием всего человечества. По мнению Шарапова, Запад крайне далек от правильного, христианского понимания хозяйственной жизни. Более того, именно в сфере экономики и финансов антихристианский дух западной цивилизации особенно ярко проявляется.  Русская экономическая мысли может и должна выполнять всемирную миссионерскую задачу:

«И вот, мы видим, что в этой культуре, в этом умствен­ном богатстве чистые, самодовлеющие учения политической экономии отсутствуют. Огромная русская экономическая ли­тература вся сплошь переводная или грубо компилятивная и комментаторская.  Только два писателя, коснувшиеся своим анализом этой области, спускавшиеся туда искать Истину, заявили согласно: один — что это область не самостоятель­на, а подчинена и самостоятельных законов иметь не может; под его аналитическим ножом разложились ходячие понятия и произвольно условные термины и дело свелось к первичным элементам жизни, складывающимся совсем по иной схеме. Другой объявил всю западную экономическую науку — мни­мою величиною, отказал ей в звании науки и объявил ее законы мнимыми и несуществующими.

И мы должны признать, что эти оба мыслителя, не бу­дучи ни в малейшем противоречии между собой, не только не противоречат всему великому ходу русской национальной мысли, но органически в него вливаются, несут и со своей сто­роны новые устои, подводят дальше фундамент под величавое здание русской культуры».

После погружения в мир С.Ф. Шарапова и его единомышленников особенно отчетливо понимаешь никчемность,  суетность и  разрушительность той современной псевдотворческой деятельности, которая называется «экономической наукой» и «экономическим образованием».  И в то же время восхищаешься: такую сверхзадачу для экономической мысли и экономического творчества в России (участие в строительстве «здания русской культуры») до С.Ф. Шарапова и его немногих единомышленников еще никто не ставил. В России экономическая мысль и экономическое творчество должны стать не наукой, а важнейшей частью ее христианской духовной и материальной культуры. 

Валентин Катасонов