Что такое – Ломоносов? Сегодня, в России ХХI века, для нас, его далёких потомков? Он остаётся идеологом Просвещения, его лидером.

Он мечтал видеть над Россией рассвет Просвещения, науки. Мы же сегодня наблюдаем за расцветом лженауки, за ренессансом средневековых суеверий, чародеев и гипнотизёров, а научная жизнь в нашей стране становится всё более провинциальной. Он работал для того, чтобы школа в России была массовой, общедоступной, передовой. Сегодня мы рискуем получить платную школу, для элиты – вип-образование, а для народа – только сиротский минимум знаний. Яростный, непоколебимый патриот, он хотел видеть Россию империей, доминирующей на континенте. Сегодня патриотизм у нас только на словах, в декларациях, а реальные интересы российской элиты – в изысканных городах Европы. Россия (и воспетая Ломоносовым Сибирь) для них – всего лишь дойная корова. Ломоносов восхищался русским языком, а нынче он теряет популярность в мире, а мы засоряем его англицизмами и матерной бранью.

Ломоносов обладал пророческим даром, который развился на основании рационального познания мира. Он – великий гражданин, предвидевший судьбы России на много лет вперёд. Одно из произведений Ломоносова называется «О сохранении и размножении российского народа». Что может быть актуальнее этой проблемы – «сохранение и сбережение»? Он знал и понимал Россию как никто – и это придавало Ломоносову непреклонную силу. Вспомним те идеи Ломоносова – об «общей пользе» «любезного Отечества»:

«1. О размножении и сохранении российского народа.
2. О истреблении праздности.
3. О исправлении нравов и о большем народа просвещении.
4. О исправлении земледелия.
5. О исправлении и размножении ремесленных дел и художеств.
6. О лучших пользах купечества.
7. О лучшей государственной экономии.
8. О сохранении искусства во время долговременного мира».

Да-да, в XVIII веке проблема «размножения народа» была для России не менее актуальной, чем ныне. Наша страна была тогда огромной, но чрезвычайно малонаселённой империей. Россия уступала по населению и Франции, и Великобритании (без колоний). Ломоносов понимал, что этот перекос нужно исправлять – и к середине ХIХ века Россия, как и подобает крупнейшему государству мира, стала самой населённой (с огромным отрывом от той же Франции!) страной Европы.

Кажется, что эти тезисы Ломоносова написаны сегодня. Или послезавтра. Только сегодня вряд ли кто умеет по-ломоносовски слышать пульс Родины…

Какими мелкими после мыслей ломоносовского чекана кажутся прожекты современных политиков, мыслителей, журналистов...

Многие школы в России встречают нас у дверей барельефами великих просветителей. Чаще всего это Пушкин, Толстой, Горький и Маяковский. Но есть немало школьных зданий и с барельефом Ломоносова. И тысячи, может быть, десятки тысяч классов осенены портретами Ломоносова. О нём никогда не забывали. Ломоносов – символ российского просвещения, наш первый университет, по выражению Пушкина.

Хрестоматийно сказал о нём Аполлон Майков ещё в середине XIX века:

О дивный муж!.. С челом открытым,
С орлиным взглядом, как глядел
На оном море Ледовитом
На чудеса господних дел,

Наукой осиян и рвеньем
К величью родины горя,
Явился ты – осуществленьем
Мечты великого царя!

Твоею ревностью согретый,
Очнулся русский дух с тобой:
Ты лучших дел Елизаветы
Был животворною душой,

Ты дал певца Екатерине,
Всецело жил в её орлах,
И отблеск твой горит и ныне
На лучших русских именах!..

Отблеск Ломоносова мы не должны потерять: его вдохновляющий образ многих русских ребятишек привёл к литературе, к физике, к химии. В ХХ веке, к нашему счастью, Ломоносова умело популяризировали. Миллионы зрителей смотрели фильмы о Ломоносове – а их было целых три. Роль Ломоносова играли Борис Ливанов, Михаил Зимин, Виктор Степанов – мощные актёры. Изречения Ломоносова печатали на школьных тетрадках, на плакатах.

О Ломоносове каждый год вспоминают на уроках химии и физики, на уроках истории – когда рассказывают про первый русский университет. Ломоносов-учёный заслоняет поэта, которого изучают в школе «между прочим». А жаль. Стихи Ломоносова мудры и поэтичны, в них есть и темперамент, и смирение. А как гибок язык Ломоносова! Тот русский язык, о котором он сам сказал: «Карл Пятый, римский император, говаривал, что испанским языком с Богом, французским с друзьями, немецким с неприятелями, итальянским с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно. Ибо нашёл бы в нём великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, и сверх того – богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языков…». Такую приверженность Родине гениям не прощают. И многих сегодня не устраивает, что имя Ломоносова в России незабвенно. Многих не устраивает, что в нашей столице стоят памятники Ломоносову, что его имя носит университет… Любители поразвенчивать «исторические мифы» пошли войной на историческую память о Ломоносове. Таким людям непременно нужно попытаться расшатать всё, что крепко стоит. Расшатать, разоблачить, перевернуть привычные представления… Некий Гелий Салахутдинов в последние годы не устаёт упражняться в публичных оскорблениях гения: «Ломоносов – не учёный. Он администратор, человек, который умел хорошо делать только две вещи – пить вино и выбивать деньги на безумные проекты». И таких гелиев немало. По большому счёту их в Ломоносове не устраивает одно:

Что может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать.

Нам придётся противостоять этой агрессивной линии. Для этого достаточно просто научиться читать Ломоносова. Конечно, достичь понимания поэзии Ломоносова непросто. А разве просто понять Пушкина или Блока? Да, многие риторические обороты торжественных од сегодняшнему школьнику покажутся архаичными. И всё-таки язык Ломоносова школьники воспринимают яснее, чем поэтический язык его собратьев по XVIII веку – Кантемира, Тредиаковского, Сумарокова. Ломоносовской ясности не было у гениального Державина, который подчас осознанно стремился к дисгармонии, к усложнённости образного ряда.

Биограф Ломоносова, рано ушедший от нас профессор Евгений Николаевич Лебедев, читал нам в Литературном институте историю русской литературы XVIII века. Незабываемо он декламировал стихи – и в первую голову своего любимого Ломоносова. Наверное, у каждого из бывших лебедевских студентов всё ещё звучит в памяти голос Евгения Николаевича:

Меня оставил мой отец
И мать ещё в младенстве;
Но восприял меня творец
И дал жить в благоденстве.
Настави, господи, на путь
Святым твоим законом,
Чтоб враг не мог поколебнуть
Крепящегося в оном.
Меня в сей жизни не отдай
Душам людей безбожных,
Твоей десницей покрывай
От клеветаний ложных.

Для Лебедева, который снова и снова возвращался к этим стихам, в них таилось некое личное признание. Так бывает только с самыми лучшими стихами. В них можно поместить всю судьбу, все чувства и мысли – и не будет тесно. Это переложение 26-го псалма. Сокровенное стихотворение Ломоносова.

Во всём мире просветители XVIII века, поражённые новыми возможностями, которые дают человеку разум и учёба, были бунтарями против Церкви, против христианского мировоззрения. Просвещение подталкивало к материализму. В этой революционной борьбе просветители нередко становились оппонентами власти. А Ломоносов, построивший в России бастионы разума, веривший в Просвещение, совместил это направление с христианским. Он был глубочайшим православным мыслителем и поэтом. Куда более православным, чем современная ему политическая элита Санкт-Петербурга и Москвы. Ломоносов отобразил мир многообразный: от пользы стекла до раскаяния перед Богом.

В середине XVIII века Ломоносов создаёт духовные оды – лучшее, что он сделал в поэзии. Он был способен к молитве, как мало кто из учёных:

О Боже мой, не удалися,
Покрой меня рукой своей
И помощь ниспослать потщися
Объятой злом душе моей.

Удивительнейшее явление в русской литературе – духовные оды XVIII века. Их ещё предстоит перечитать, осмыслить. Сколько в них смирения, сколько молитвенности – и это на высоком литературном уровне.

Ломоносов был могучей личностью, его обуревала жажда больших свершений. Такому богатырю куда сложнее смириться, победить гор
дыню. Тем ценнее его признания.

Происхождение Ломоносова символично: не из аристократических усадеб он пришёл в науку и в литературу. В последнее время появилось немало снобов, которым сладостно считать себя потомственной элитой, избранной для великих дел. Они лелеют в себе сословную спесь. Они то и дело подчёркивают: Ломоносов родился в семье состоятельного рыбака-помора. Состоятельного – то бишь всё-таки родственного по крови современным спесивцам… Для них непредставимо, что простой мужик, плебей стал основателем русской науки и поэтом. Таков голос нынешней выродившейся интеллигенции. А для современников Ломоносов был мужиком. И Некрасов писал о нём:

Скоро сам узнаешь в школе,
Как архангельский мужик
По своей и божьей воле
Стал разумен и велик…

Это стихотворение многим помогло найти свою дорогу в просвещении. И многим ещё поможет.

Быть патриотом всегда и везде – непросто. Только поверхностному взгляду любовь к Родине кажется банальностью. Ломоносов писал о России, как никто ни до него, ни после не умел.

О мастер в живопистве первой,
Ты первой в нашей стороне,
Достоин быть рождён Минервой,
Изобрази Россию мне,
Изобрази ей возраст зрелой
И вид в довольствии веселой,
Отрады ясность по челу
И вознесенную главу…
…О коль изображенье сходно,
Красно, любезно, благородно,
Великая промолви Мать,
И повели войнам престать.

Неужели это архаично? Неужели это стихотворение – реликт елизаветинского времени? Эти вопросы можно поставить на уроке.

Тютчев сказал о Ломоносове:

Завоевал нам Просвещенье,
Не нас поработил ему!

Без ощущения патриотической миссии не мыслима и деятельность Ломоносова-учёного, а уж о поэтическом творчестве нечего и говорить.

Любимым поэтическим жанром Ломоносова была торжественная ода, обращённая к действующему монарху. Эта форма как нельзя лучше подходила для самовыражения просветителя, чьим кредо было поучение императриц… В одах поэт предпринимал попытки героизации действующего монарха, а также – в замечательных отступлениях, которые были своеобразными экскурсами в прошлое, – исторических персонажей, которых считал примерными, годными для поставленной просветительской задачи (задача и её выполнение ставилось Ломоносовым выше художественного воспроизведения образа, это чувствуется даже в поэме «Пётр Великий»). Да, культ Петра был фундаментом государственной идеологии Российской империи в XVIII веке. И для укрепления этого культа «требовалось участие общенационального, духовного авторитета – художника, способного своим искусством подтвердить ведущую роль российского императора в культурной жизни общества». Будучи одним из последовательных идеологов петровского культа, Ломоносов допускал даже смелые, вызывавшие споры сравнения создателя Российской империи с Творцом:

Он Бог, он Бог твой был, Россия…
(Ода 1743 года)

Это, конечно, допущение «пиитической фантазии», художественная вольность.

Ломоносов шёл к своему пониманию героики через изучение классического наследия – и не только немецких и французских поэтов XVI–XVIII веков, но и Гомера, Вергилия, о важности которых для Ломоносова говорят многочисленные подступы нашего поэта к переводам «Илиады» и «Энеиды». В постоянном сопряжении (порой полемическом) с этими произведениями проходит вся история ломоносовской поэтической героики. М.В. Ломоносов был восприимчив к эстетике героического эпоса, любование которым составило его переводы из Гомера и Вергилия. Есть в его переводах и характерный ломоносовский гуманизм, страх перед ужасами войны:

Вот, троянин, поля, что ты искал войною,
И вот Гесперия. Измерь, лежа убитый.
(Из «Энеиды», XII, 359–620)

Вызывающий восторги лик Петра – центральный в поэзии Ломоносова – появляется в первом стихотворном произведении Ломоносова, получившем широкое признание, – в оде «…На взятие Хотина 1739 года». Пётр выступает в этой оде как Герой – Герой с большой буквы. Сначала поэт даже не называет его имя:

Над войском облак вдруг развился,
Блеснул горящим вдруг лицем,
Умытым кровию мечем
Гоня врагов, Герой открылся.

Ломоносов предвосхищает явление своего Героя риторическим рядом громких вопросов (излюбленный ломоносовский риторический приём). Но вот Пётр назван и –

…чувствуя приход Петров,
Дубравы и поля трепещут.

Именно столь эффектным и должно быть появление Героя, ставшего могущественным мифом.

Но Ломоносов – историк-патриот – мыслил широко, расширяя горизонты исторического пространства. Вместе с Петром из «мглы» является и «Смиритель стран Казанских», который «Селима гордого потряс» (Селим позже станет героем известной стихотворной трагедии Ломоносова, в которой поэт перенёсся в эпоху становления московского царства), – Иван Грозный. Герои прошлого спокойны за Россию, которая под мудрым руководством Анны разбивает противников под Хотином. Эпический образ сбора героев прошлого, любующихся подвигами своих преемников, был характерен и для отечественной традиции ХХ века, связанной с советской эпохой, в канонах которой часты были обращения к поколению революционеров.

В многочисленных и пространных одах Ломоносов не устаёт ставить в пример воспеваемым монархам и монархиням героев прошлого (а иногда – и настоящего). Конечно, особое место в этом пантеоне героев занимает Пётр Великий – стержневая фигура государственной идеологии того времени, к гражданской канонизации которой М.В. Ломоносов имел непосредственное отношение. Следует отметить, что в государственной идеологии петровского и послепетровского времени интересы государства и просвещения были едины, что отмечалось многими исследователями. Ломоносов служил и государству, и просвещению, ощущая взаимосвязь этих явлений и их институтов. Такая идеология персонифицировалась в образе первого императора – Петра Великого.

Ломоносов создаёт поэтический миф об историческом Петре – и он останется в русской поэзии очень и очень жизнеспособным, по-новому проявятся в строках других поэтов ломоносовские строки. Пётр предстаёт у Ломоносова царём-тружеником, царём-работником: «Познают, что монарх и что отец прямой, / Строитель, плаватель, в полях, в морях Герой».

В подобном духе десятилетиями и веками писали о Петре позднейшие поэты. Культ Петра необходим Ломоносову для утверждения славы России, для утверждения права России на великих, бессмертных героев.

По Ломоносову, самые сильные сцены «Илиады», «Одиссеи» и «Энеиды» затмились бы изображениями побед Петра. Такая гиперболическая идейная установка сопровождает образ Петра на протяжении всей поэмы. Характерно, что Ломоносов включает в свой эпос и были о современных ему героях – героях Семилетней войны.

Просветитель и естествоиспытатель, Ломоносов не мог не придать своему герою черты победителя природы, подчинившего себе её силы в апофеозе науки. Ломоносов любуется тем, как Пётр, не боявшийся смелых замыслов, подчинил себе природу, ждущую человеческих трудов, готовую обогатить труженика, неутомимого работника:

И в сердце положил великий труд. Канал,
Дабы российскою могущею рукою
Потоки Волхова соединить с Невою.

Здесь М.В. Ломоносов закладывает влиятельную традицию. Подобные черты были присущи и советской героике, воспевавшей строителей Беломорканала и Днепрогэса, канала имени Москвы и т.п. Ломоносов, гениальный сын века энциклопедистов, умел видеть героизм в победе над природой, в утверждении человеческого гения и могущества, в пафосе всепобеждающего труда. Здесь у Ломоносова возникает род героизма, редкий у поэтов XVIII века (даже у Державина), но утверждённый русской поэзией века ХХ (В. Брюсовым, В. Маяковским, Н. Заболоцким и др.), – героизм труда. Пётр у Ломоносова пророчески оценивает и богатство Русского Севера, озвучивая мысли самого Ломоносова – великого северянина:

Сказал: «Ты можешь мне произвести, Россия, / Целебны влажности и жилы золотые./ Но ныне для твоей бессмертной похвалы / Спешу против врагов чрез горы и валы; / Железо мне пролей, разжженной токи меди…».

Только Ломоносов мог с такой точностью предвидеть будущее России – ведь это про нашу индустриализацию, про славный, победный ХХ век. Широко известен оправдавшийся прогноз великого Ломоносова: «Богатство России Сибирью произрастать будет». Здесь Пётр пророчествует, как вергилиевский Эней (всё-таки Эней остаётся ключевой мифологической фигурой для понимания образа Петра), проникая в славное будущее создаваемой им империи (Ломоносов ставит именно такую стратегическую задачу). Пророчество Петра содержит и характерный для Ломоносова апофеоз науки и географических исследований, героизация которых входит в программу поэта:

Колумбы русские, презрев угрюмый рок,
Меж льдами новый путь отворят на восток,
И наша досягнет в Америку держава…

Эти строки перекликаются с прославлением подвигов бесстрашного путешественника Витуса Беринга, которое встречается в елизаветинской оде Ломоносова 1742 года:

К тебе от встречных стран спешат
Уже Американски волны
В Камчатской порт, веселья полны…

Герои науки, герои-первопроходцы (именно в 1742 году было получено известие о достижении берегов Америки экспедицией В. Беринга) становились наряду с героями-монархами и воинами национальными героями России, утверждёнными и воспетыми в поэзии, – и в этом заслуга Ломоносова, его мощного поэтического и культуртрегерского энтузиазма. В поэме присутствует и новый для Ломоносова (и русской поэзии) исторический герой – московский царь Иван Третий, Иоанн Великий, о котором поэт помнит, что: «Сей бодрый государь в Россию первый ввёл / На бранях новый страх земных громовых стрел. / Неслыханны пред тем и сильные удары / Почувствовав от нас против себя, татары / Вовек отчаялись над Россами побед: / Скончался с гордостью ордынскою Ахмет».

«Бодрый государь» – то есть под стать Петру, работоспособный, активный, неутомимый (таким и был Иван Великий, строитель Московского Кремля, увы, недооценённый историками величайший наш правитель). «Бодрый государь» – это близкое к постижению идеала и потому исключительно важное как для Ломоносова, так и для эпохи определение (вспомним тезис В. Кожинова о единстве стиля эпохи и стиля поэта-классика). И Пётр, создатель новых традиций и преобразователь старых, является, в свою очередь, продолжателем традиций русского героизма защитников нашей государственности, освободителей от ордынского ига, из которых поэт вспоминает Ивана III.

В поэме упоминаются герои прошлого – кроме русских князей и царей это Александр Великий и его противник Дарий, а также герои-сподвижники Петра Карпов («вождь Преображенских сил») и Шереметев, мужественные призывы которого «отмщеньем дышущих бодрит напор сердец». Но вообще для поэмы Ломоносова характерна сосредоточенность на главном и заглавном герое, все остальные лишь оттеняют его величие.

В своей героической поэме Ломоносов переосмысляет классический героический эпос Гомера и Вергилия, используя их опыт, но в то же время у русского поэта очевидна установка на полемику с классиками, заявленную в обращении к Шувалову.

Программную мотивацию, кредо героики Ломоносов расширил до диалогического произведения «Разговор с Анакреоном». Любовь к Родине (порой – персонифицированной в образе монарха), по Ломоносову, является важнейшим назначением поэта, она превосходит чувства к женщине, любые другие чувства, не говоря о прихотях эгоизма. Конечно, за этим образом Родины-матери-императрицы стоит сложная система ценностей, присущая Ломоносову как великому сыну своего века. В.М. Живов заметил, анализируя значение идеи государства в мировоззрении просветителей-классицистов: «Государство было предметом поэтического восторга и философской медитации именно потому, что оно как бы выступало распорядителем космической гармонии на земле. Поэтому победы монарха, его благоденствие, заключение союзов и мирных договоров были не только материалом изображения, но и темой философской и художественной рефлексии. Прогресс государства воспринимался при этом как прогресс разума и прогресс просвещения…». Именно этим принципом руководствовался Ломоносов, воспевая монархов и их деяния.

Надежды на победное окончание Семилетней войны, в которой Россия должна была утвердиться как великая европейская держава, защищающая законный порядок и спасающая мир от войны, выразились в пожелании: «И повели войнам престать» («Разговор с Анакреоном»), доказавшем не раз звучавшее в одах миролюбие патриотического чувства у Ломоносова. Вспоминается гимн мирным дням империи из елизаветинской оды 1747 года:

Царей и царств земных отрада
Возлюбленная тишина,
Блаженство сёл, градов ограда,
Коль ты полезна и красна!

Отметим, что Ломоносов воспринимал миролюбие только при условии, что его родной России уготована участь победительницы. Унижений родной империи Ломоносов не терпел, о чём в острой публицистической форме писал в оде Екатерине 1762 года:

Слыхал ли кто из в свет рожденных,
Чтоб торжествующий народ
Предался в руки побежденных?
О стыд, о странной оборот!

Такова была поэтическая реакция Ломоносова на актуальные политические реалии того времени: Россия, по капризу императора Петра III, не воспользовалась плодами блестящих побед нашей армии над Пруссией, над Фридрихом Великим. Ломоносов считал необходимым поэтически откликнуться на этот позор, на оскорбление героического начала России. Когда речь шла о чести Родины – он забывал о придворном этикете, об академических регалиях, он становился солдатом, который грудью готов заслонить родную землю. Ломоносов и в историографических исследованиях не был хладнокровным учёным, он оставался патриотом и воспринимал труд историка как служение государству и народу, воспитание патриотизма. Сегодня, по различным исследованиям, то ли шесть, то ли десять процентов наших старшеклассников мечтают жить в России. Вот такой патриотизм.

Несомненна поэтическая продуктивность этой темы, её огромная историко-литературная важность. Это спор о назначении поэта, о назначении культуры, спор, продолженный преемниками Ломоносова (которые далеко не всегда оказывались его единомышленниками). Разумеется, отголоски этого спора были слышны и в нашей поэзии ХХ века, слышны они и по сей день. И хотя, скажем, поэтические дискуссии Некрасова и Полонского, Маяковского и Есенина привнесли в контекст конфликта новые мотивы, по существу, актуальны остаются и тезисы Ломоносова, вложенные им в собственные уста и в уста Анакреона.

В наше время сомнению подвергается эстетическая ценность блестяще мотивированного Ломоносовым в «Разговоре с Анакреоном» создания культа Родины, культа России в поэзии. Например, чётко определил свой антиломоносовский взгляд на вещи поэт И.А. Бродский, в опубликованной беседе с Е.Б. Рейном ещё и попытавшийся (на наш взгляд, безуспешно) переосмыслить патриотизм Державина. Приведём отрывок из этого интервью: «Бродский: Без конца звучали все эти песни о родине, о родине, о родине… Скулёж совершенно невероятный. Как будто авторы песен, которые писали в России, покинули родину и испытывают безумную ностальгию. Рейн: Я считаю, что есть всего одна сильная строфа в мире. Написал её очень небездарный человек по фамилии Исаковский:

Пускай замерзал я в болотах,
Пускай погибал я во льду,
Но, если ты скажешь мне слово,
Я снова всё это пройду.

Бродский: А я считаю, что в этом есть невежество. Нас научили, натренировали – говорить от имени народа. Страна огромная, масса людей, а поэт начинает вещать о родине – и всех как бы смешивает, под одну метёлку метёт, как будто он право имеет, они все имеют право кричать о патриотизме. Это как бы оборотная сторона поэта и государя. «…» Это не традиция. У Державина этого не было, то есть он общался с Фелицей, но никогда не выступал за русский народ. Да и Александр Сергеевич этого не делал…». Вряд ли этот вывод справедлив – стоит только вспомнить образ Росса у Державина, его (вслед за Ломоносовым) обобщения по линии «мать – Родина – императрица – народ», да и едкое определение молодого Вяземского «географические фанфарониады», вписывающееся в логику Бродского, было, как известно, адресовано автору «Клеветников России», в этом стихотворении относившегося к Родине с той же сыновней любовью, как и Исаковский в стихотворении «Летят перелётные птицы». То есть перед нами определённо серьёзная традиция, получившая своё первое идеологическое воплощение в ломоносовском «Разговоре с Анакреоном», а позже коснувшаяся многих лучших наших поэтов, как бы многие современные мыслители ни хотели представить, что истинная поэзия выше гражданственности и патриотических деклараций. История литературы опровергает такие эстетические максимы, а её страницы, связанные с русской героической поэзией, не теряют художественной значимости. И, конечно, отработанная рефлексия брезгливого отношения к «выступлениям за русский народ» никого не украшает.

«Разговор с Анакреоном» – уникальный памятник русской литературы, настоящий гимн героике с чётким и ясным «моралите» (Ломоносов, слава Богу, не страшился прослыть резонёром):

Мне струны поневоле
Звучат геройский шум.
Не возмущайте боле,
Любовны мысли, ум;
Хоть нежности сердечной
В любви я не лишен,
Героев славой вечной
Я больше восхищен.

Неподражаема просветительская героика Ломоносова. В самых известных стихах поэта об учёности он говорит патетически – и к личному, как всегда у Ломоносова, примешивается патриотическое переживание.

Взволнованные строки о «собственных Платонах» и сегодня не звучат бесконфликтно. Ведь как часто мы, за всё расплачиваясь богатствами России, пользуемся заёмным умом, не желая воспитывать «собственных Платонов». Но и не верить в Россию и в героику Просвещения после Ломоносова, Менделеева, Королёва и Гагарина невозможно. От просветительской героики Ломоносова легко перейти к православной теме, ибо сам учёный связывал эти мотивы: «Создатель дал роду человеческому две книги. В одной Он показал Своё величество, а в другой Свою волю. Первая – видимый сей мир, Им созданный, чтобы человек, смотря на огромность, красоту и стройность Его зданий, признал Божественное всемогущество, по мере себе дарованного понятия. Вторая книга Священное Писание... Не здраво рассудителен математик, ежели он хочет Божескую волю вымерять циркулем. Тако же и богословия учитель, если он думает, что по псалтире научиться можно астрономии или химии»¹. Вот она, ломоносовская логика!

В духовной лирике мудрый резонёр превращается в восторженного паломника, смятённого и приподнятого над землёй ощущением чуда, молитвой. Утреннее и вечернее размышления Ломоносова о Божьем Величестве (в полном названии вечернего размышления важно и дополнение – при случае великого северного сияния) – немеркнущие лирические шедевры, в которых научная любознательность приводит героя к вере:

Как молния без грозных туч
Стремится от земли в зенит?
Как может быть, чтоб мерзлый пар
Среди зимы рождал пожар?
«…»

Сомнений полон ваш ответ
О том, что окрест ближних мест.
Скажите ж, коль пространен свет?
И что малейших дале звезд?
Несведом тварей вам конец?
Скажите ж, коль велик Творец?
(1743)

Всё-таки Ломоносов как оратор и поэт гениально ставил риторические вопросы… С ними у него всегда связано самое сокровенное, заветное, молитвенное. Самое высокое. «Вам путь известен всех планет; Скажите, что нас так мятет?».

В утреннем размышлении меньше сложных рефлексий – оно целиком, без прелюдий, посвящено восхищению Величием Господним – а выражался Ломоносов очень внятно и логично:

Творец! покрытому мне тьмою
Простри премудрости лучи
И что угодно пред тобою
Всегда творити научи,
И на твою взирая тварь,
Хвалить тебя, бессмертный царь.

В переложениях псалмов Ломоносов тоже блистал изысканной ясностью, строгой и выразительной простотой великих формул. Кто не запомнит чеканного зачина Оды, выбранной из Иова – «О, ты, что в горести напрасно на Бога ропщешь, человек…». Даже Хлестаков у Гоголя, и тот не забыл этих строк!.. Ломоносов тонко вплетал в священный контекст линии личной автобиографии – и получалось чудо искренности, настоящая исповедь. Молитвы Ломоносова эмоционально сдержаннее псалмов Тредиаковского. Михайло Васильевич для духовной лирики укрощал свой поморский темперамент. Чужда ему и витиеватость Сумарокова. Это молитва сильного человека, очень наблюдательного и памятливого в житейских впечатлениях и точного в словах, который умеет открыть сердце Богу. Благочестивый учёный муж, оставивший нам сокровища поэзии. «Неподражаемый, бессмертный Ломоносов» – как назвал его Державин.

А лучшие свои стихи Ломоносов посвятил «Божественному величеству» – утреннее и вечернее размышление. О них речь впереди…

¹ Ломоносов М.В. Сочинения. – М., 1961. – С. 497.

Продолжение следует

Арсений Замостьянов

Перейти к содержанию номера