Сняв очки и аккуратно положив их в сторонку, адвокат Лаппе придвинул к себе телефонный аппарат. Кнопки жалобно попискивали на разные голоса под его толстым пальцем.

 

– Здравствуйте, будьте любезны доктора Уткина, – уверенным баритоном диктора телевидения произнёс он, когда ему ответили:

 

– Да-да, конечно, жду.

 

Через несколько минут трубка зашуршала, затрещала, засопела и, вздохнув, произнесла усталым голосом:

 

– Алё, слушаю...

 

– Привет, Макдак! – радостно объявил Лаппе.

 

– А, это ты, Лапочка... – усталый голос немного оживился. – Что случилось, что ты на работу звонишь?

 

– Да видишь ли, каждый день поздно освобождаюсь. Только соберусь тебе позвонить, а уже почти ночь – неприлично.

 

– Ну давай по делу, ты не на процессе! – вяло поторопил старый школьный друг.

 

– Я не могу сразу по делу! – жизнерадостно пробасил адвокат. – Мне профессиональная привычка не позволяет! Ну ладно, попытаюсь... Короче, дело вот в чём! Давным-давно, ещё в конце осени, когда праздновали мой день рождения, ты, утиная твоя голова, находясь в состоянии аффекта, распинался перед моим пионером о медицине и об особом предназначении врача... Провёл, так сказать, сеанс профориентации.

 

– Ну и что? – еле слышно выдохнули на другом конце линии.

 

– Ну и то! С того времени Жорик готовится в медицину внедряться! А до выпускного-то всего ничего!

 

– Ну это же здорово! – голос повеселел.

 

– Так чего здорового-то! – театрально взвился Владислав Васильевич. – У меня на него другие планы! Для кого я по кирпичику, по реечке, по соломинке свою адвокатскую контору столько лет строил? Уткин хмыкнул, но ничего не сказал. – Короче, Макдак, я к тебе на работу Жорика пришлю. А ты как спрофориентировал его, так и распрофориентируй! Проведи, так сказать, сеанс антипрофориентации! Покажи ему свою работу во всей красе! Да чтоб с кровью, с гноем, с болью и страданием...

 

– Лапочка, – засмеялся Уткин. – У меня на рабочем месте нет ни боли, ни страдания! Ты забыл, что ли, что я – патологоанатом!

 

– Ёлки-палки! – Владислав Васильевич звонко шлёпнул себя по бритой голове. – Точно! Забыл! А знаешь – ещё и лучше! Пусть посмотрит на твоих клиентов живьём... В смысле – не живьём, а в натуральном виде. А ты уж постарайся, утиная твоя душа! Свет какой-нибудь синий включи, чтоб пострашнее были! Запахи не маскируй... Бинты какие-нибудь корявые и засохшие поразбросай... Ну, в общем, сам знаешь. Когда присылать пионера?

 

– Сейчас, подожди, дай прикинуть... – трубка помолчала, посопела. – Во вторник присылай, к пяти часам... Начальство будет в отъезде...

 

– Ну вот и хорошо! Обжалованию не подлежит! Спасибо, Макдак! Пока! – подвёл итог адвокат и повесил трубку.

 

Внешне необщительный и мрачный, доктор Уткин во вторник с утра выглядел ещё более задумчивым. В самом деле, как быть с сыном старого школьного друга? Паренёк-то хороший, любознательный. Но можно ли ему всё-то показывать... Как у него с нервной системой? Вдруг в обмороки падать будет? 
 

 

Уткин похлопал по правому карману халата, проверяя, не потерялся ли заранее приготовленный пузырёк с нашатырным спиртом.

 

Показывать ли ему всё или ограничиться беседой? Ну в конце концов, – решил Уткин, – парень-то уже взрослый, и пусть он действительно сдаст сам себе небольшой экзамен на профпригодность, что ли... Ведь сколько молодых людей, успешно сдав вступительные экзамены, приходят в медицину и с удивлением обнаруживают, что, оказывается, не готовы ежедневно видеть, слышать, обонять и осязать то, что обязан до самой пенсии видеть, слышать, обонять и осязать врач... Ладно, пускай парень осмотрится и сам решит, что ему в дальнейшем зубрить: анатомию с фармакологией или римское право с разными земельными и лесными кодексами...

 

– Здравствуйте, дядя Володя! – издалека поздоровался паренёк, направляясь по тропинке к крыльцу.

 

За прошедшие несколько месяцев он не только ещё больше вытянулся, но и повзрослел и как-то сбросил последний налёт детскости. Никаких подёргиваний и подпрыгиваний, беспорядочного размахивания руками, неконтролируемых гримас... Он шёл ровным шагом, поворачивая плечами, смотрел прямо и спокойно. Правда, побелевшие скулы всё же выдавали внутреннее волнение...

 

– Заходи, Георгий! – Уткин посторонился, пропуская гостя внутрь. – Кофейку попьём. Или чая. Я кексы прикупил к твоему визиту...

 

– А отец сказал... – начал было паренёк...

 

– Не волнуйся, всё я тебе покажу! Куда ты торопишься? Они, – Уткин мотнул головой, – они никуда не убегут... Дождутся нас... Сначала надо подкрепиться, поговорить. Сам понимаешь, работа у меня проходит в молчании, поговорить не с кем особо. Так что я рад тебе! Кексы были свежие, но чай – такой горячий, что трудно было отважиться прикоснуться к нему.

 

– Значит, надумал ты, Георгий, в медицину податься, – произнёс он утвердительно.

 

Паренёк, не задумываясь, кивнул.

 

– А что лечить-то будешь? – продолжил Уткин. – Органов у человека много, и все так или иначе болеют... Короче, какая специальность тебя больше всего привлекает-то? Сам понимаешь, врачи ведь разные бывают. Одни продвигают благородные направления передовой медицины. И сами они – на виду и на слуху... Из телевизора не вылазят... А другие, вот хоть вроде меня, например, о своей работе не говорят не только за столом или при детях и женщинах, а и вообще в приличной компании... А сколько «неблагородных» органов у человека! И тоже ведь болят! И кто-то небрезгливый и нетрусливый лечить их должен!

 

– Не знаю, дядя Володя... – честно признался Жорик. – Я не брезгливый и не трусливый. Хотел бы помогать людям там, где это нужнее всего, где они уже теряют последнюю надежду. Самую последнюю. Поэтому и не знаю, кем хочу быть. Может, хирургом, может, кардиологом, а может, кардиохирургом...

 

– Знаешь, Георгий, что я тебе скажу из опыта работы? – Уткин попытался сделать глоток чая, но обжёгся. – Когда люди теряют последнюю надежду – самую последнюю, как ты говоришь, – они обращаются уже не в больницу.

 

– А куда? В университет или академию? – поинтересовался Георгий. – В университет или академию обращаются, когда ещё теплится надежда. А когда надежда иссякла, тогда – в церковь!

 

Жорик промолчал.

 

Чай наконец немного остыл, и Уткин спокойно сделал большой глоток. Жорик ни о чае, ни о кексах даже и не вспоминал. Он ждал внешне спокойно.

 

Уткин угадал его состояние и наконец предложил:

 

– Ну давай сходим навестим... – он не смог подобрать нужного слова. – Если ты не передумал, конечно...

 

Жорик мотнул головой и поднялся, как будто давно ожидал этого. Впрочем, он и правда уже ждал целую вечность...

 

– А ты вообще-то видел когда покойников? – помедлил Уткин.

 

– Один раз. Мы бабушку хоронили.

 

– Страшно было?

 

Жорик замялся, не зная, как выразить мысль:

 

– Нет, страшно не было. Это не была моя бабушка... Это была другая старушка...

 

– Молодец! – одобрил Уткин. – Значит, ты заметил самое главное! «Экскурсия» не заняла много времени, и вскоре Уткин и Жорик снова оказались за столом.

 

– Ну вот! – сказал Уткин, вновь разогревая чайник. – Я выполнил просьбу твоего отца и показал тебе первоначальные итоги смерти. Теперь думай.

 

– Какие «первоначальные»? – удивился Жорик. – Они же все окончательно мёртвые! Или вы имеете в виду что-нибудь насчёт души?

 

– Нет, Георгий! Если говорить о душе, то слово «смерть» тут вообще неуместно. Я говорю именно о смерти тела.

 

– Какие же могут быть первоначальные итоги смерти тела? – удивился Жорик. – Разве тело не мертво окончательно и бесповоротно!

 

– Это тоже вопрос, не решённый окончательно и бесповоротно, – в тон ответил Уткин. – Но я не об этом... Как бы это тебе объяснить, Георгий? Да, на уровне тела все увиденные сегодня тобой действительно мертвы. Но жизнь в них ещё не прекратилась...   

 

– Как?! – оторопел Жорик. – Вы что, дядя Володя...

 

– Видишь ли, Георгий, жизнь ведь может существовать на разных уровнях... – медленно произнёс Уткин.

 

– А-а, ну это-то я знаю, дядя Володя! – облегчённо выдохнул Жорик. – Я за уровни организации жизни пятёрку получил!

 

– Ну-ка перечисли.

 

– Легко! Так, значит: жизнь может существовать на биосферном уровне, биогеоценотическом, видовом, популяционном, организменном, органном, тканевом, клеточном... – он прилежно загибал пальцы, но закончить не успел, так как Уткин перебил его:

 

– Стоп-стоп-стоп! Вот и давай начнём с организменного уровня. Представь, организм умер. Всё. Мёртв... Жизнь закончилась? – он пытливо посмотрел на собеседника. – Или она закончилась только на организменном уровне, а на других ещё продолжается?

 

– Ну, наверное, она продолжается на более низких уровнях? – догадался Жорик.

 

– Ну, да! – кивнул Уткин. – Организм как целое умер, но органы-то отдельные ещё живы? Вот мозг, например, самый нежизнеспособный, так ведь и он живёт до девяти минут после смерти организма... Представляешь, Георгий? А другие не столь деликатные органы остаются живыми гораздо дольше! Горячая печень, например... А самый большой орган человеческого тела – какой, кстати?

 

– Самый большой орган человеческого тела, – отчеканил Жорик, – кожа. Она имеет массу до четырёх килограммов.

 

– Молодец! – искренне похвалил Уткин. – Да, так вот этот орган жив даже спустя несколько суток после смерти организма в целом! Извини за подробности, Георгий, но мужчин-покойников перед похоронами приходится брить: после смерти у них продолжает расти борода... И это три дня спустя после...

 

– Это я читал, – согласился Жорик. – Только пишут, что просто кожа усыхает и волосы выдвигаются. А роста волос нет.

 

– Да? – усмехнулся Уткин. – А что ногти тоже растут, там не было написано? Или это просто пальцы усыхают и ногти выдвигаются!

 

Жорик пожал плечами.

 

– Ну хорошо, – продолжил Уткин, – умерло тело. Умерли органы. Жизни нет? Или она спустилась на более низкий уровень – тканевый?

 

Жорик опять пожал плечами.

 

– Например, печень, – продолжал Уткин. – Как орган она уже умерла. И желчь не продуцирует, и алкоголь, – он сделал ударение на первом слоге, – не разлагает. Но отдельные участки ткани ещё пытаются работать, как и раньше...

 

Георгий сидел на стуле прямо, не касаясь спинки, и во все глаза смотрел на говорившего.

 

– А продолжи-ка эту мысль, пока я чай завариваю, – предложил Уткин. – Тело мертво. Органы мертвы. Ткани тоже мертвы. А жизнь где?

 

– Жизнь перешла на клеточный уровень. Отдельные клетки ещё пытаются работать, как и раньше, – с интонациями Уткина с готовностью подхватил Жорик.

 

– Молодец! – в очередной раз похвалил Уткин. – То есть понимаешь теперь, что смерть тела – это не моментальное событие. Она растянута примерно на три дня. Она угасает, постепенно переходя на всё более низкие уровни. Отнимается постепенно. Через три дня после смерти человек становится безвиден. То есть не похож на себя. Поэтому ты и не узнал бабушку...

 

– А почему через три дня? – спросил Жорик.

 

– А какой ты хочешь ответ – материалистический или идеалистический? – вопросом ответил Уткин.

 

– Мне интересны оба.

 

– Молодец! Ответ не юноши, но мужа! – улыбнулся Уткин. – Отвечаю как врач: примерно трое суток требуется остывающему телу, чтобы все химические реакции в нём постепенно прекратились.

 

– А как вы можете ещё ответить, дядя Володя, если не как врач?

 

– А ещё я могу ответить как православный христианин: душа человека после его смерти в течение трёх суток находится где-то рядом, постоянно возвращаясь к оставленному телу. Она всё это время посещает места своей земной деятельности. Через три дня она окончательно расстаётся со ставшим ненужным телом. И эта потеря связи с душой делает тело неузнаваемым...

 

Жорик сидел всё так же ровно, по-прежнему не обращая внимания на кексы.

 

– Вот так, Георгий! – Уткин разлил чай по чашкам. – Так что те люди, – он указал через плечо большим пальцем себе за спину, – те люди ещё не окончательно мертвы, а только предварительно. Понял? Из них всё ещё продолжает уходить жизнь. Как давалась им постепенно, так и отнимается постепенно. Всё понял?

 

– Как жизнь уходит, понял, – ответил Жорик. – А вот что она и давалась постепенно, не понял.

 

– Ну это же два зеркальных процесса, Георгий! Жизнь постепенно нарастает и постепенно убывает! – Уткин отрезал кусок кекса. – Ну вот представь себе такое. Сперматозоид и яйцеклетка – они живые?

 

– Конечно, живые! – убеждённо сказал Жорик.

 

– А на каком уровне они живые?

 

– На клеточном! Они же – клетки! 
 

 

– Верно! Затем сперматозоид и яйцеклетка сливаются, образуя зиготу, – продолжал Уткин. – Она живая? И на каком уровне?

 

– Живая! Всё ещё на клеточном уровне, – Жорик порозовел. – Дядя Володя, можно я сам продолжу?

 

– Валяй! – согласился Уткин.

 

Жорик водил пальцем по столу и, не глядя на собеседника, рассуждал:

 

– Потом зигота начинает делиться... Образуется морула – скопление клеток... Происходят бластуляция и гаструляция. Будущий человек представляет собой множество связанных между собой клеток. Образуются три вида ткани: эктодерма, энтодерма и мезодерма. Жизнь перешла на тканевый уровень. Уткин меланхолично и согласно покивал головой. Жорик, воодушевлённый собственной логикой, торопливо продолжал:

 

– Из эктодермы, энтодермы и мезодермы начинают образовываться органы будущего человека. Жизнь переходит на органный уровень! Когда все органы сформируются и начинают работать слаженно и согласованно, жизнь переходит на организменный уровень. Новый человек начинает жить как индивидуум!

 

– Обрати внимание, Георгий, сердце начинает работать примерно на сороковой день. Плюс-минус. Вот почему аборт у нас официально допустим до седьмой недели развития! До этого времени эмбрион – ещё не человек, надо полагать, а всего лишь совокупность органов! С восьмой недели он официально считается плодом. Начинает жить как цельный человек, можно сказать... Хотя православная церковь считает, что человек является человеком уже в момент зачатия, то есть слияния половых клеток...

 

Уткин помолчал, и по его лицу было видно, что он колеблется, стоит ли высказывать очередную мысль. Всё-таки решился:

 

– И интересно, что от небытия тела до живого человека, так же, как от живого человека до небытия тела, – равные промежутки времени – сорок дней.

 

Взглянул поверх очков на собеседника и, видя его недоумение, пояснил:

 

– Ну вспомни, вы же наверняка поминали бабушку на сороковой день после её смерти?

 

Жорик, не сводя широко раскрытых газ с Уткина, еле заметно кивнул.

 

– Ну вот видишь! – улыбнулся Уткин. – От начала земного бытия до одушевлённого человека – сорок дней... И от одушевлённого человека до окончания земного бытия – тоже сорок дней... Церковь считает, что через сорок дней душа умершего окончательно расстаётся с земными делами...

 

Жорик сидел по-прежнему прямо, раскрасневшийся и с лихорадочно блестевшими глазами. Молчал.

 

– А ты не помнишь случайно, в каком порядке развивается у будущего человека «чувств простая пятерица»? – флегматично спросил вдруг Уткин, размешивая в кружке сахар и звонко стуча ложкой. – Ну в смысле органы чувств...

 

– Нет... – тихо выдохнул Жорик.

 

– А вот каком: осязание, обоняние и вкус, слух, зрение. Ну обоняние и вкус не так уж важны. Главное – порядок такой: осязание–слух–зрение!

 

– А это имеет принципиальное значение? – не оценил сказанного Жорик.

 

– Наверное, нет, – Уткин коротко взглянул поверх очков, – если не знать, что перед смертью они отнимаются в зеркальном порядке. Сначала пропадает зрение, вкус и обоняние. Кожная чувствительность и слух сохраняются до последнего: умирающий чувствует, как его держат за руку, разговаривают с ним... Поэтому до последнего момента и даже после него полагается читать Писание... Так принято у нас...

 

– А мы ещё и девять дней бабушки отмечали... – тихо произнёс Жорик.

 

– Ну да, правильно, – согласился Уткин. – На то тоже есть свои причины.

 

– Какие? – еле слышно спросил Жорик.

 

– Ну-у, Георгий, это не ко мне! – шутливо поклонился Уткин. – Я своё обещание выполнил – показал тебе всё, что просил показать твой отец. Дальше сам думай! Привет родителям! Передай, как-нибудь позвоню.

 

– Уткин начал стаскивать с себя тесный халат.

 

– Привет передам, – встал со стула Жорик. – Спасибо, дядя Володя! А я буду думать дальше...

 

Почти дойдя до двери, Жорик остановился, помедлил, повернулся:

 

– Дядя Володя... А можно... Можно, я ещё раз к ним схожу? Один...

 

Адвокат Лаппе отмечал свой очередной день рождения как всегда шумно и дымно. Его мобильный телефон в очередной раз сыграл из нагрудного кармана пиджака модную мелодию.

 

– Ага! – ответил адвокат в трубку. – А, это ты, Макдак! Да, спасибо за поздравление! Всё нормально... Да, она тоже нормально... Георгий? Да он-то вообще лучше всех... Твоими стараниями... Нет, на юрфак не поступил... Нет, и в мед тоже не поступил... Знаешь, он вообще никуда не поступал! В армию ушёл! Да, вот так... Не знаю, что ты ему показал и что рассказал, да только он теперь в семинарию собрался поступать! Так что спасибо тебе, Макдак! – голос адвоката стал злым. – И всем остальным участникам сеанса профориентации! Пока, утиная твоя голова!

 

Адвокат махнул рукой и проворчал что-то насколько неразборчивое, настолько же и неприличное...

 

Андрей Большаков (Голландия)

 

Перейти к содержанию номера