Людмила Исаева практически и не помнила той жизни, о которой частенько вечерами вспоминали её родители. В Советском Союзе она успела прожить всего-то четыре года, до того, как переехала в Эту Страну.   

     Большую часть своего времени Людмила разговаривала на государственном языке, но, в отличие от большинства подобных ей, она, стараниями родителей, сумела всё таки сохранить родной русский. А это, надо сказать, очень непросто, учитывая, что говоришь на нём только по воскресеньям в церкви со знакомыми да по телефону с родителями.

     Её и отличить-то от коренных жителей непросто. Это раньше, лет тридцать-сорок назад, таких, как Люся, тут видели только на знаменитых в ту пору переводных картинках. Но времена изменились. Дряхлеющей и вырождающейся Стране сделали переливание свежей молодой крови со всего мира, и она не только ожила, но и значительно похорошела. Во всяком случае, - что касается женской её части.

     Страна ожила, у неё нормализовалось пищеварение, и теперь она, не переставая ни на минуту, очень методично и напористо переваривает всё, что попадает в неё извне. Но переваривает очень избирательно. Только то, что её  раздражает. А раздражает её только то, что теоретически очень похоже на неё, но практически – всё-таки необъяснимо чем-то раздражает.

     Абсолютно чужеродные явления не раздражают, а потому и не перевариваются, а усваиваются напрямую. Можно без проблем носить сикхский тюрбан или растаманскую полосатую вязаную шапочку на свалявшихся волосах. Ходить хоть в костюме индейца племени сиу с луком и томагавком! И фамилия, своим звучанием напоминающая удары хобота по баобабу или рычание бабуина, не доставляет никаких проблем её носителю. Потому, что это – нормально! Потому, что это всего лишь яркие симпатичные мазки на разноцветной палитре мультикультурного общества!

     А вот чуть вздёрнутый миниатюрный носик, или причёска вместо просто стрижки, или облегающая юбочка вместо портков на завязках, или туфельки на каблучке вместо рэперских разваленных на стороны кроссовок – вызывают подозрение, обижают и неоспоримо свидетельствуют о недостаточной интегрированности в здешнее культурное сообщество. А уж если у таковой особы и фамилия на «ова», «ева» или «ина», то тут каждый чиновник или работодатель обязан проявлять государственную бдительность... До тех пор, по крайней мере, пока раздражающее явление не переварится или хотя бы не продемонстрирует готовность перевариться...

     Людмила старается идти царским путём и ничем не выделяться. Если уж так получилось, что жить выпало здесь, то приходится всё-таки не дразнить внешне неизменно доброжелательную, но на самом деле гранитно-базальтово-непробиваемую в своём устоявшемся мнении государствообразующую нацию.

     Имя у неё для здешних мест не самое удачное, но зато фамилия демонстрирует явную лояльность: Исаеф. Людмила Исаеф. Именно из-за такой фамилии людмилины знакомые-подруги, - Дарья Перминоф, Мария Пожидаеф и Лена Хотилин, - шутя, называют её попросту «Люся-Штирлиц».

     Такое прозвище придумала находившаяся некоторое время среди них Настя Москвичёва, приезжавшая по студенческой визе, но недавно отбывшая обратно домой, отучившись и получив звание магистра искусств. Все её попытки устроиться на работу очень убедительно показали, что диплом - это  бесполезная бумажка, если у тебя нет правильной фамилии. Понятное дело: если у тебя ну настолько неполиткорректная фамилия, что как её ни подгоняй под местную фонетику, а она всё равно  намекает на что-то, вызывающее неприязнь на уровне подкорки...

     Особенно дружить времени нет ни у Люси, ни у остальных, поэтому встречи происходят только в церкви. Да и в храме, - когда общаться? То на исповедь стоишь, то в Литургии участвуешь, то проповедь слушаешь... А как причастилась, крест поцеловала, - то и домой.

     Так что ничего общего долгое время между знакомыми-подругами и не было. Немного сблизил их только приезд нового священника – отца Димитрия. Точнее, - проблема, которую он, казалось, специально для них  привёз с собой.

     Предыдущий священник, - отец Георгий, - тоже служил только по воскресеньям. В храме, арендуемом на несколько часов у католиков. В остальные дни он трудился медбратом и массажистом. Так продолжалось какое-то время, до того момента, когда отцу Георгию предложили недорого перенять фитнес-студию в другом городе...

      Новоприбывший отец Димитрий оказался вполне себе молодым, пухлым, румяным, очень улыбчивым, доброжелательным и детолюбивым. Все юные и не очень юные мамочки прихода, а также их дети, сразу же почувствовали себя людьми благословенными. Для них началась богатая положительными эмоциями жизнь.

     Для Люси, а затем и  для её знакомых-подруг приходская жизнь тоже изменилась, но, увы! - не в лучшую сторону.

     На первой же исповеди Батюшка, поинтересовавшись семейным положением и узнав, что Люся незамужем, но вот уже три года встречается с молодым человеком, посуровел: «Этот вопрос надо как-то решать! Нельзя недостойно причащаться от раза к разу и до бесконечности! От этого, как известно, люди болеют и многие умирают!»

     Давно уже ожидавшийся момент наступил всё таки внезапно, когда однажды, внимательно выслушав люсину исповедь, отец Димитрий развёл пухлыми ладонями:

- Простите, но я не могу благословить Вам причащаться... Вы сами понимаете... Вы живёте в нераскаянном блуде...

     - Как же в нераскаянном! - изумилась Люся. – Я же только что каялась! Я очень переживаю и постоянно каюсь в этом!

     - Ну, какое же это раскаяние, если Вы годами каетесь и ничего не предпринимаете, ничего не собираетесь менять! - отец Димитрий благословил Люсю и протянул руку для поцелуя. Второй рукой он уже подзывал следующего грешника...

     Во время Литургии Люсе казалось, что на неё смотрят все, кто есть в храме. Сзади смотрят ей прямо в затылок; пытаются сбоку заглянуть в платок; спереди – оборачиваются; и даже груднички высовываются из своих колясок и одеял, чтобы увидеть её – единственную недопущенную...

     Даша, Маша и Лена в этот раз благополучно прошли через исповедь и  причастились...

     Всю неделю до следующего воскресенья Люся размышляла над своей ситуацией.

С одной стороны, классической блудницей в библейском понимании она никак не является: всё таки три года неизменно с одним человеком... С другой стороны, - и праведницей ведь тоже не назовёшь... Несомненно виновата, но...  Разве она сама рада такому своему положению? Разве не понимает, что так не должно быть? Неужели она не хочет быть законной женой, а не подружкой для встреч? Не бежала ли бы и она с радостью в храм, чтобы причастить рождённого в браке ребёнка?

     Но как может она, Люся-Штирлиц, в одиночку справиться с этой затянувшейся уже на годы гаденькой ситуацией? Да и не в одиночку тоже! И Даша, и Маша, и Лена, и миллионы других молодых женщин Этой Страны безуспешно бьются о несокрушимую стену этой проблемы!

Ну, что делать? – ну, не планируют здесь семью молодые мужчины в подавляющем своём большинстве! А если вдруг и сподобятся, то не иначе, как лет пять выдержав подругу в подвешенном состоянии полной неопределённости. Может, они считают, что женщина сродни коньяку, - чем дольше её выдержишь, тем она лучше? Хотя, вряд ли они вообще что-то считают, кроме своих драгоценных ненаглядных денег!

     Они вообще как-то медленно все взрослеют! До двадцати лет учатся в школе... До тридцати – тридцати пяти  – университет... Без конца делают перерывы в учёбе, чтобы то подработать, то съездить в Гималаи, например. За тысячелетней мудростью. А через Альпы на велосипедах с приятелями ведь совершенно необходимо проехать! А с палками в руках прошагать через Исландию надо? Надо! А пролететь на воздушном шаре над долиной Луары? А получить удостоверение о пересечении Северного полярного круга? А пожить годик-другой в Америке? Не побывать, а именно пожить! Без американского опыта ведь никак невозможно позиционировать себя в качестве современного европейского человека!

До семьи ли тут! Пять дней работай, в шестой – наслаждайся на лугу полётом метрового радиоуправляемого вертолёта, купленного за пятьсот евро... Ну, а уж половину седьмого дня, - против природы не попрёшь! - приходится выделять для общения с подругой...  Но только половину дня! Потому что нужно ещё успеть отвезти маме в стирку накопившееся за неделю и заодно как следует там поужинать. На всю следующую рабочую неделю...

     Люся давно уже поняла, что когда, приходя к врачу, видишь лысеющего пожившего мужчину, - не надейся на него, как на умудрённого опытом эскулапа. Скорее всего, это начинающий специалист, учившийся так долго, прерывисто, нудно и бессистемно, что в итоге его медицинские познания вполне сравнимы с познаниями пациента. И основная его задача, - быстро выяснить, - а не удастся ли уговорить обратившегося с ангиной пациента если уж не на химиотерапию, то хотя бы на рентген... Поскольку длительная учёба обернулась упущенной выгодой. Надо навёрстывать!

     А седеющий и стареющий, с мешками под глазами господин с ребёнком – это вовсе не счастливый дедушка с внуком, а усталый папа с сыном. И ребёнок зачастую отличается от отца несколько экзотической внешностью, поскольку, набегавшийся по свету и наконец приступивший к торможению Питер Пен почему-то предпочитает вить гнездо непременно с безгласной и неграмотной юной особой, вывезённой специально для этого случая из тех далёких краёв, где солнце вечером не заходит, а попросту гирей падает вниз.

     Можно только гадать, - кто виноват в сложившейся ситуации. То ли местные женщины, - известные своей непривлекательностью и сознающие этот печальный факт, - за долгие годы избаловали мужчин своей нетребовательностью и запростонавсёготовностью, то ли местные мужчины взрастили в себе такой гипертрофированный эгоизм, что переступить через него, - нет не только моральной потребности, но уже и никакой физической возможности...

     Как бы то ни было, а в ожидании призрачного обещанного счастья, которое вот-вот - теперь - уже совсем скоро - непременно должно наступить, -  старятся миллионы женщин Этой Страны. Терпеливо ждут, когда уже наконец Принц на Белом Коне вволю нарезвится на просторах жизни... И в ожидании спонтанного счастья даже не замечают, что постепенно холодеющая кровь Принца всё чаще заставляет его посматривать в сторону жарких стран, тех самых, где солнце вечером не заходит, а гирей падает вниз...

Везёт местным женщинам, в отличие от Люси, по крайней мере в том, что они не только не считаются в обществе грешницами, но даже и сами не ощущают себя таковыми, потому что с понятием греха в Этой Стране покончено. Грешников здесь со времён Лютера нет. Все - молодцы!    

     В воскресенье Люся пришла в храм раньше обычного. Отец Димитрий  в отдельной крошечной каморке уже начинал облачаться. Люся подошла под благословение. Пересилив себя, тихо спросила:

- Батюшка, а как же мне быть?»

     - А как быть? Трудись-молись! Молись-трудись! И спасёшься! - сделал вид, что не догадывается, отец Димитрий.

     - Ну, Вы же понимаете, о чём я... - медленно продолжила Люся. – Он... в принципе не против семьи. Но когда-нибудь потом. Когда-нибудь... Спонтанно... А пока надо подождать, чтобы точно убедиться... Его ведь и так всё устраивает и он не понимает, чем я всё время недовольна. Я обижаюсь, поднимаю этот вопрос постоянно, но он только отговаривается... Обещает подумать... Как мне быть?

     Отец Димитрий посерьёзнел:

- Я всё понимаю... Но только что я-то могу здесь сделать? Сама решай... Надо или жить в браке, или умерщвлять в себе ветхого человека!

     - Но я же хочу семью, детей! Ветхий человек во мне не хочет умерщвляться! Ему всего двадцать семь лет! - почти громко вырвалось у Люси. – «Как быть-то? А вдруг он... вот-вот решится?

     - Трудись-молись... Молись-трудись... - отец Димитрий продолжил облачаться.

     Поняв, что разговор окончен, Люся отошла и медленно направилась туда, где Матушка сноровисто раскладывала на столах иконы, книги, календари, свечи...

     - Что, Людочка, такая грустная? - спросила Матушка, не прекращая своего занятия.

     - Батюшка не благословляет причащаться, - еле слышно выдавила из себя Люся.

     Матушка женским чутьём сразу вычислила проблему:

- Да, тут надо серьёзно подходить... - сказала она и замолчала.

     - Конечно, надо, - согласилась Люся. - Да, я и такие, как я, конечно же, грешницы. Но ведь сказано же, что не здоровые нуждаются во враче, а больные. Мы же не за наградой за хорошее поведение в церковь приходим, а за лекарством! Без которого будет совсем плохо! Церковь – это ведь лечебница, и Христос приходил грешников призвать, а не праведников... Я всё понимаю, но, может быть, можно как-то учитывать современные реалии.

     - Мы ведь, Людочка, православные. Ортодоксы. – Матушка выпрямилась. – Мы не можем приспосабливаться к современным реалиям, как ты говоришь. Вон за порогом у нас перед глазами наглядный пример, до чего можно доприспосабливаться: католики и лютеране! А у нас всё остаётся неизменным. Как две тысячи лет назад. Как у первых христиан.

     - Первые христиане, Матушка, причащались Тела и Крови Христовой на каждой Литургии. Но разве у них в паспортах штампы о заключении брака стояли? - понуро заметила Люся.- У них и паспортов-то, небось, не было... И вообще, ведь священнику дана власть входить в положение и по своему усмотрению вязать и решить... Отец Георгий всегда входил в положение и в причастии не отказывал...

     - Я очень уважаю отца Георгия, - Матушка даже перегнулась через стол в люсином направлении, - но это было его персональное решение... Но, согласитесь, - взрослые люди, - мы все, - должны понимать, что есть только два пути: или не греши, - по крайней мере, сознательно и хронически, - или не дерзай приступать Божественных Тела и Крови. Третьего пути, как у былинного витязя, у нас нет! Каждый должен решить это для себя сам и не перекладывать проблему на других, в том числе на священника. Вы же знаете, Людочка, что священник, благословляя причащаться в подобных случаях, берёт на себя весь грех и ответственность перед Богом! Не обижайтесь, но сами подумайте, - не может же Батюшка постоянно взваливать на себя десятки и сотни чужих исповеданных ему грехов! У него, в конце концов, есть ответственность перед Богом и за свою собственную семью тоже... У него трое детей... Четвёртый на подходе. – Матушка огладила живот.

     - Вы правы, Матушка. Простите. – Люся поклонилась и отошла.

     Начала выстраиваться очередь на исповедь. Появились Лена, Даша и Маша и встали в очередь.

Люся же сразу пошла к своему обычному месту в храме и пока что присела на скамью.

     От грустных мыслей её отвлекли подошедшие гурьбой Даша, Маша и Лена.

     - Представляешь, Штирлиц! Он никого из нас не допустил! - нестройным хором сказали они.

    После службы вся компания разместилась за столиком в ближайшем кафе.

     - Так, девочки. Что будем отныне делать? Какие у нас варианты? Каждая предлагает... - роль председателя взяла на себя Маша.

     - Выйти замуж! Раз молодые не женятся, тогда, значит, - за старика. За самого старого старика! Хотя, не хотелось бы... - первая высказалась Лена.

     - А почему самого старого? - поинтересовалась Люся.

     - А чтобы без исторической памяти был! Чтобы не выгавкивал из своей коляски воспоминания юности! – просто ответила Лена.

     - Ну, да – согласились все.

     - Вернуться на историческую родину? Можно было бы, но не получится. У меня лично там никого и ничего не осталось», - задумчиво размешивая в кофе сахар, продолжила размышлять Лена. - «И к тому же, думаю, и там сейчас всё идёт в том же направлении.

     - А я так понимаю: раз нет возможности причащаться, то тогда и в церковь ходить незачем! - сделала большие глаза Даша. - Заодно и половина воскресенья освободится! Или попросту перейти к католикам! А ещё лучше - к лютеранам! Хотя, конечно, неправильно это...

     - А может, нам раз в месяц, например, к сербам причащаться ходить? Они тоже православные, но у них и без исповеди можно... Или к грекам! - предложила Маша, но тут же передумала: - Не, нехорошо как-то, - исповедоваться в одном храме, а причащаться в другом... А что, если схитрить немного! Исповедоваться отцу Димитрию во всяких мелочах, а про это не говорить! Конечно, это будет утаённый грех, но зато он останется на нас и отцу Димитрию не придётся брать его на себя.

     - А что, может, он именно на это и намекает? - озадачилась Даша. - «Хочешь причащаться – не болтай много, сделай вид, что не особо грешишь, а я сделаю вид, что поверил! Не греши, если можешь. А не можешь - держи свои грехи при себе и причащайся недостойно, если не боишься... Но только не грузи их на меня! А попытаешься нагрузить, - я встану на формальные позиции и не благословлю...  

     Покачали головами, отпили кофе...

     - Ну, тогда, - последний вариант, - уйти в монастырь и умерщвлять там этого гадкого ветхого человечка, который мечтает о простом женском счастье! Эх, девочки! - осенило внезапно Люсю, - Вот бы нам иеромонаха на приход!

     - Ты, что, Штирлиц! Зачем нам иеромонах?» - одновременно удивились Даша, Маша и Лена.

     - Монахи, наверное, ещё строже, чем семейные священники... - нуверенно предположила Даша, – От тяжёлой жизни...

     - А может, - и нет! - вдохновилась Люся. -  Монахи не боятся носить тяготы других! Им это даже предписано! И земную жизнь они не ценят, и смерти не боятся... И не надо монахам ни за себя, ни за семью свою переживать, ни за детей. А без семьи так ведь и не страшно на себя чужие грехи взять и отмаливать. Все семь дней в неделю, а не три часа по воскресеньям! Нет ведь, говорят, больше той любви, как если кто душу свою за ближнего положит...

     Все задумались, не зная, что ответить, потому что знакомых монахов ни у кого из них не было. Помолчали.

     Потом посидели ещё немного и разошлись. Проблема осталась...

Андрей Большаков

(Голландия)