Воевать по-румянцевски!

Во турецкой славной области
Зачинался славный праздничек.
На турецкий славный праздничек.
Злые турки соезжалися,
Сладкой водки напивалися,
Что сами собой похвалялися.
«Всю Россиюшку насквозь пройдем,
Уж мы графа-то Румянцева
Во полон возьмем,
Во полон возьмем,
Во поход пойдем».
Как возговорит Румянцев-граф:
«Вы служивые солдатушки,
Сослужите верой-правдою
Что за веру христианскую
Самому царю особенно».

                        Из солдатской песни

В середине 1760-х войну с Турцией в России считали неизбежностью. Прочных победных традиций у русской армии ещё не было. И османы, и крымские татары представляли в те годы серьёзную боевую угрозу. Слишком много противоречий накопилось во взаимоотношениях двух стран. Россия видела себя единственной крупной причерноморской державой, стремилась ликвидировать крымскую проблему, превратив давнего врага в зависимого союзника, а то и поглотить солнечный полуостров, который в те времена ещё не считался райским местом. Турки грезили об Астрахани и Приазовье и даже Малороссию считали сферой своих интересов.

Российская империя медленно, но верно стремилась к «естественным границам», которые – заметим! –  стали для наших предков естественными только потому, что им удалось разглядеть личные интересы в государственных. А иначе охотники скоренько превратились бы в дичь. Объединив Владимирскую Русь с Новгородской, Москва принялась устранять соперников в  долгой войне за наследство Золотой Орды. Решающие удары удалось произвести в годы правления первого русского царя – Ивана Грозного. Уничтожено Казанское ханство, Астраханское и Сибирское... Борьба с Крымским ханством оказалась куда более длительной. Даже Петру Великому не удалось уничтожить этого опасного противника. Дело в том, что за крымчаками стояла сверхдержава того времени – Османская империя. Ни у казанцев, ни у сибирских татар такой поддержки не было. Крымское ханство не было самостоятельной политической силой,

От набегов крымских татар веками страдала даже срединная Русь, не говоря о южных окраинах империи. Но к 1760-м годам плод созрел. Есть у нас лукавая традиция: мы так стыдимся «имперских амбиций», что придумываем нелепые отговорки и не признаём, что Россия вела завоевательные войны. Вела и ещё как!

Наступление – лучший способ защиты от иноземных захватчиков, лучший метод обороны. Это утвердили наши предки после противостояния с кочевыми ордами, после многолетней зависимости от ханов...

Стремление к экспансии – вполне естественное проявление державной зрелости. Проявление силы. Не проявишь силу – проявишь слабость, таков закон истории. Историческая заслуга Румянцева, а также – лучших полководцев и администраторов его поколения – в том, что они сломили силушку Оттоманской Порты и утвердили власть Российской империи на Дунае и на Чёрном море.

Турция тогда ещё не стала «больным человеком Европы» - эта формулировка из середины 19 века. Турецкая армия считалась вполне боеспособной – главным образом, конечно, благодаря необозримым людским ресурсам. Мы увидим, что во всех операциях двух екатерининских русско-турецких войн турки обладали значительным численным превосходством. Да и вообще Оттоманская Порта была более многонаселённым государством, чем Российская империя. К тому же османы начинали войну, заручившись поддержкой двух крупнейших европейских государств.

Война представлялась неизбежной.

Осенью 1768 года турецкий султан потребовал от русского посла Алексея Михайловича Обрезкова немедленного вывода русских войск из Подолии. Русский дипломат пытался сгладить противоречия, не жалел для этого золота – но тут пришлось отвечать прямым отказом. Нет у него таких полномочий – выводить войска...

 Турецкие власти, заключив союз с польскими конфедератами и заручившись поддержкой Австрии и Франции, объявили войну России 25 сентября 1768 года.

Кем он был, дипломат Обрезков?

Питомец Шляхетского корпуса, Алексей Михайлович Обресков, попал в Константинополь совсем молодым человеком: ему шёл двадцать второй год. А было это аж в 1740-м году! И начал он дипломатическую службу под руководством Александра Румянцева... Стал доверенным сотрудником Румянцева-отца, тогдашнего русского посла в Османской империи.

За десятилетия, проведённые в Константинополе, Обресков выучил турецкий язык и неплохо изучил местные нравы.

После смерти А. И. Неплюева в феврале 1751 г. Алексей Михайлович Обресков был назначен поверенным в делах в Константинополе и произведен в надворные советники, а в ноябре 1752 т. назначен резидентом. Перед ним ставилась задача добиваться заключения договора с Турцией о свободе торгового мореплавания России по Черному морю. Умнейший дипломат, ловкий, изобретательный разведчик, Обресков своими талантами способствовал многим победам русской дипломатии. Он хорошо изучил особенности султанского двора и умел найти подход к нужным людям. «А ревность искусства и усердия Обрескова довольно похвалить не можно. Да благословит Господь и впредь дела наши тако». Его способности высоко ценил и глава Коллегии иностранных дел Никита Иванович Панин.

Главным противником Обрескова в предвоенные месяцы был французский посланник – опытный царедворец маркиз Вержен. Оба дипломата во взаимоотношениях с турецкими политиками умело использовали старинный приём подкупа.

В Семибашенном замке когда-то чеканили монеты. Это было в Византии. Турки устроили там престижную тюрьму, в которую не раз попадали русские дипломаты. В марте 1769 г. А. М. Обресков и все члены русского посольства в Константинополе выехали из Едикуле в ставку великого визиря. Русских дипломатов унижали и запугивали, а перед палаткой Обрескова «водрузили в землю копия с торчащими на них почернелыми уже и смрадными головами».

Только 17 мая 1771 года дипломата выпустили на свободу и вскоре он вернулся в Петербург. Екатерина II пожаловала Алексею Михайловичу орден Святого Александра Невского и 200 тысяч рублей.

К началу боевых действий 1769 года Россия сосредоточила на главном Днестровско-Бугском театре военных действий две армии: 1-ю в районе Киева и 2-ю на Днепре, ниже Кременчуга. В Петербурге для руководства ведением войны был создан Военный совет при высочайшем дворе. Военный совет имел своим прообразом Конференцию времен Семилетней войны, хотя теперь командующие армиями пользовались большей самостоятельностью.

Война начиналась вяло.

Все усилия Второй армии генерала Голицына были направлены на взятие Хотина – по мнению Румянцева, воевать следовало иначе.

29 августа, когда 80 тысяч турок преодолели реку Днестр и атаковали всю русскую армию, Голицын возглавил войска и прижал турок к водной преграде. Турки понесли ощутимые потери – до 7 тыс. человек убитыми и ранеными, потеряли  70 орудий и весь свой богатый обоз. Теперь уже русский генерал больше не проявлял медлительности. 9 сентября Голицын без сопротивления занял крепость Хотин, гарнизон турецкий  бежал. Русской армии достались 160 орудий османов.

Какой разит, Хотин, тя страх?

Пред россом руки опускаешь;

Бездушно тело кроет прах,

Дух прежде бою испускаешь.

Рушитель наш покойных дней! –

Так приветствовал А.М.Голицына поэт Фёдор Козельский. В ореоле славы князь с чувством облегчения передал армию Румянцеву. Своей знаменитой фамилии он не посрамил, а излишняя ответственность тяготила его...

Румянцев весь год страдал от бездействия, пытался выторговать у Петербурга право на полководческую инициативу. Отчасти это ему удалось. 18 сентября 1769 года Румянцев вступил в должность командующего первой армией. Но кампания заканчивалась, армии располагались на зимних квартирах. Генерал разработал план кампании следующего года. Он предполагал вести боевые действия на территории Молдавии и Валахии, намеревался поднять знамя освободительной войны, взывая к патриотизму порабощённых христианских народов. Его планы выглядели смелее осторожных намерений Голицына.

В наиболее кровопролитном сражении той войны противником Румянцева был сам великий визирь Османской империи Иваззаде Халил-паша.

Об этом визире многое можно порассказать, хотя, быть может, достаточно сказать словами Державина: «Сын роскоши, прохлад и нег». Да, он был опытным и удачливым полководцем, хорошо знал специфические качества турецкого воина и умел влиять на своих бойцов, как мало кто из тогдашних пашей. Но красиво пожить этот османский генерал любил пуще всего на свете. Это он окружал себя неслыханной роскошью даже в дальних походах. Это он охоч был до  утех плотских и гастрономических... Как-никак, потомственный полководец и вельможа. Ведь он родился в доме великого визиря Хаши Иваззаде Мехмед-паши и был любимцем властного отца, никогда не знал нужды. Богатый избалованный генерал. Именно такого соперника судьба подбросила Румянцеву в решающие  дни той войны.

Приезд вождя к армии был обставлен с театральной пышностью. 16 июля 40 пушечных выстрелов в турецком лагере у Кагула возвестили прибытие визиря к его армии. Его встречали в религиозном экстазе. Объединенные силы османов  достигали 150.000 бойцов  (не менее 100.000 конницы и  50.000 пехоты). Левее озера Ялпуха держался хан со своей восьмидесятитысячной конницей, делавшей попытки прервать сообщение русских с Фальчами и, переправившись через Салчу, ударить в тыл русских.

Русская армия оказалась зажатой между озерами Ялпух и Кагул. Уже не хватало провизии. Всерьёз беспокоили Румянцева болезни, косившие солдатство. Румянцев стоял у деревни Гричени, там же обустроил на скорую руку и госпиталь.

Сохранился исторический анекдот: «Перед утром, прославившим навсегда войска российские, турки переменили выгодное свое местоположение, и показывая вид, что приготовляются в сражению, остановились и хотели располагаться станом. Румянцев, смотря в сие время в зрительную трубу, сказал бывшим с ним чиновникам: «Если турки осмелятся разбить в сем месте хотя одну палатку, то я их в ту же ночь пойду атаковать».

Румянцев чувствовал: пришёл звёздный час. Выстояв при Кагуле, мы надолго приучим противника к незавидной роли. Чтобы одолеть турок, нужно заставить их бояться себя.

Тут и артиллерия заработала: вспомнили офицеры уроки Румянцева.

Правой рукой Румянцева в те дни стал генерал-квартирмейстер Ф.В.Боур (Баур). Военный историк Богданович так охарактеризовал этого расторопного командира: «Этот генерал, образовавшийся под знаменами славного Фердинанда Брауншвейгского, был главным помощником, правою рукою нашего великого полководца. В то время, когда люди, специально приготовленные к военному делу, встречались весьма редко, Баур обладал вполне искусством соображать диспозиции маршей и сражений, строить мосты, вести осады; его военный глазомер заменял недостаток в хороших топографических картах; его верный взгляд обнимал все пространство полей сражения».

В восемь часов утра войска приблизились к турецким укреплениям на расстояние пушечного выстрела. Непрестанно гремела канонада – и русская артиллерия показала превосходство. Когда воины Племянникова и Олица готовились штурмовать вражеские окопы – туркам удалось ошарашить их внезапной атакой. Янычары выскочили из лощины, пролегавшей поперёк линии окопов. Турки врезались в каре Племянникова, и сумели привести в замешательство наступавших молодцов. Русские солдаты были не готовы столкнуться с такой необозримой ордой противников! Конца-края не было видно турецкому воинству.

Румянцев наблюдал за сражением в компании герцога Брауншвейгского. Он невозмутимо бросил: «Теперь наша очередь». Резво оседлал коня – и поскакал туда, где было горячее, в самую гущу потрёпанного каре Племянникова... Тут же русские герои мужественно сомкнули ряды. Переломил ситуацию 1-й гренадерский полк бригадира Озерова. С зычным криком «Да здравствует Екатерина!» (который, однако, не мог перебить турецкого рёва)  они бросились в штыковую атаку – и опрокинули турецкие полчища.

После Кагульского сражения Румянцев добился, чтобы этот полк стал гвардейским: «Гренадёры опрокинули с великою храбростию последние и наиопаснейшие стремления янычар и сопротивным на них ударом подали начало к одержанной победе».

Вот как этот подвиг описал поручик лейб-гвардии Н. Рославлёв: «Внимая повелению своего храброго полкового командира, бригадира Озерова, и видя бегущее каре генерала Племянникова, преследуемого лютыми янычарами, бесстрашные лейб-гренадёры, с редким самоотвержением, ударили в штыки на громадную и стремительную атаку янычар так храбро, так дружно и отважно, с такою удивительной скоростию, что янычары в один момент были приведены из атакующего в оборонительно положение. В этой стычке, можно сказать положительно, что штыки храбрых лейб-гренадёр решили дело и дали перевес русским над турками. Между тем расстроенное каре генерала Племянникова тотчас оправилось, выстроилось и вслед за лейб-гренадёрами устремилось на ретирующегося неприятеля… Последствием такого неожиданного переворота было совершенное рассеяние несметных сил неприятеля и славная победа, доставшая русским весь лагерь, обоз, 140 пушек и 60 знамён. Турки бежали за Дунай, потеряв убитыми, раненными, пленными и потонувшими в Дунае до 40,000 человек».

Тут-то и дрогнул визирь. «видя свой великий урон, бросил весь обоз и побежал толпами во все ноги к стороне Дуная, где было до трехсот судов больших, которые послужили к его переправе, но не безбедственной, а затем завладели войска турецким полным лагерем, получили в добычу всю артиллерию во сто сорок хороших орудиев на лафетах и со всеми к тому артиллерийскими запасами и великим багажом… Посреди сего изобильного лагеря, прошедши в порядке, преследовали неприятеля верст до четырех, а далее итить за ним усталость солдат не позволила, поелику продолжался беспрерывный и жестокий бой с начала пятого до половины десятого часа поутру, в котором свершили уже нашу победу, а в кавалерии за отделением ее к прикрытию запасного магазина имели недостаток».

Преследование неприятеля организовали как никогда споро. Погоня, которую возглавил Боур, несла смерть и полон сотням турок. 23 июля остатки турецких войск были застигнуты на переправе через Дунай у селения Картал. Короткая схватка показала преимущество русского оружия: турок обращали в бегство и захватывали в плен уже практически без потерь...

Во всей операции русские потеряли не более тысячи человек: и это при том, что пришлось поначалу идти в атаку, которую многие считали безрассудной. Визирь не испытывал иллюзий: для него Кагул стал безоговорочным крахом. В России многие сомневались в румянцевских победных подсчётах, казалось невероятным, что столь мощная армия не смогла сопротивляться натиску русских. 

Петру Ивановичу Панину Румянцев писал уже без пиетета, с тайным осознанием собственного превосходства. И описывал детали сражения – кто знает? – может быть, в первую очередь, для потомков:

«Неприятель, за которым я шел от реки Ларги, наконец у Дуная соединился с самим верховным везирем Халил-беем, который со 150 [194] тысячами пехоты и конницы переправился на сей берег. При лутчем их воинстве были и знатнейшие их полководцы купно с везиром, как то: яничар-ага, Капикиран, топчи-паша, то-есть главной командир над артилериею, Гистанли-паша и прогнанные до сего от нас три паши — Абды, Абаза и Измаил. Третьего дня на вечер везирь с своею армиею перенесся лагирем к устью реки Кагула по левую сторону, где оная впадает в озеро, вливающееся в Дунай. Сие движение было в виду нашем и разстоянием не более 7 верст. Я проникнул, что турки хотят меня атаковать, и пленные утвердили, что с тем приготовились они к вчерашнему дню. Положение мое было понесколько критическое, ибо впереди я имел толь многочисленного врага, а неменьший же в силах хан крымский, не соединившийся с турками, от речки Салчи, обошед меня со своею ордою в тыл, чинил уже нападение на идущий к армии провиантский транспорт, против коего должен я был обратить знатную часть пехоты и лутчей своей кавалерии, кои с ним сражались, чем весьма оскудил со мною бывшие войски. Но дознавши не раз, что не числом, да храбростию и усердием приобретаются военные успехи, и в последнем полагаясь на войски, коими щастие имею командовать, решился я не дожидаться на себя везирской атаки, но упредить его оною с своей стороны».

Румянцев кланялся солдатству – несломленным героям кровавой сечи: «Я прошел все пространство степей до берегов Дуная, сбивая перед собою в превосходном числе стоявшего неприятеля, не делая нище полевых укреплений, а противопоставлял бесчисленным врагам одно мужество и добрую волю вашу, как непреоборимую стену».

Как часто после больших побед предводители впадают в опрометчивую апатию. А энергия Румянцева от крупных викторий удваивалась. Отдых ему не требовался. 

Румянцев почувствовал возможность – а значит, и необходимость! – действовать самостоятельно, не дожидаясь чьих-либо указаний. Гнать врага на Дунай и утверждаться на отвоёванной территории, привлекая симпатии местных жителей. Петербург (за неимением телеграфа и интернета!) не мог уследить за новыми победами и наступательными маневрами Румянцева. Он видел себя победителем не в сражении, но в войне.

После кампании 1770-го боевой дух турок иссяк. Великий визирь Халил-бей сделал ставку – и проиграл. За свои поражения он вполне мог бы поплатиться головой. Но султан из уважения к семейству визиря ограничился отставкой и ссылкой – даже в Оттоманской Порте единовластие не было абсолютным, султану приходилось считаться с влиятельными и родовитыми семействами. Позже Халил-бей дорвется до хлебных административных должностей в разных областях империи , а к военным делам не вернётся. Его любовь к расточительному образу жизни превратит бывшего визиря в первого должника империи... Но он будет считать себя счастливчиком: как-никак, спасся и от Румянцева, и от султана... Русский урок Халил-бей не забудет никогда. За несколько часов русский дворянин излечил его от самонадеянности. Но Турция велика, нашлись и новые искатели счастья... 

В Румянцеве видели вождя, который освободит Царьград и восстановит великую православную империю от Ледовитого океана до греческих морей. Несколько раз эти смелые планы были близки к реальности, но, как известно, Стамбул остался турецким.

Интересный сюжет сохранила молва. В победном сражении при Ларге генерал-майор Григорий Потёмкин – в скором будущем всесильный фаворит императрицы –  сражался храбро и стойко. Потёмкин небезосновательно ожидал награду. Но Румянцев после боя укорил молодого генерала за то, что его войска слабо преследовали беспорядочно отступавшего противника. При Кагуле Румянцев не доверил Потёмкину наступательных операций. Жаждавший славы генерал-майор остался в тылу... Когда гремели победные трубы – Потёмкин грустил. Он понимал, что не заслужил награды. Но Румянцев неожиданно внёс его в длинный список представленных к орденам... «Это тебе не за Кагул, а за Ларгу»,— с улыбкой уточнил главнокомандующий. Такой вот урок.

Можно представить себе торжество Румянцева, получившего письмо и от недавнего противника – Фридриха Великого. Старый Фриц – фанатик военного дела – умел ценить полководческую доблесть, но мало кто удостаивался его похвалы. А тут пруссак расщедрился вовсю: «Полная победа, которую одержали вы над турецкой армией, приносит вам тем более славы, что успех ее был плодом вашего мужества, благоразумия и деятельности. Мне весьма приятно, что племянник мой (Принц Брауншвейгский) и мои чиновники могут под руководством вашим воспользоваться теми достопамятными примерами, которые вы подаете им. Мое уважение и дружество к вам совершенны». Фридрих, как ушлый стратег, не замыкался в своём закутке Европы. Он понимал, что каждый акт русско-турецкой войны косвенно влияет и на судьбу Пруссии. Военно-политическое затворничество – это дорога поражений, дорога унижений для любого амбициозного государства. Фридрих стремился к экспансии и придирчиво следил за экспансией России. Да, в ту пору среди глав наиболее влиятельных государств было несколько гроссмейстеров.

Через шесть лет Румянцев приедет в Берлин. Фридрих устроит ему торжественную встречу на свой лад. «Приветствую победителя Оттоманов!», - сказал Фридрих вполне серьёзно. Король собрал весь потсдамский гарнизон и представил примерное кагульское сражение, управляя самолично движениями войск, участвовавших в маневре.

Слава Румянцева гремела по Европе. Слава русского оружия.

Арсений Замостьянов