Как известно, у пастыря должны быть и подпаски — миссионеры, там, катехизаторы, и вообще. У нас, увы, с подпасками обычно напряжённо… Но иногда Господь — раз! — где-то пороется, найдёт кого ни на есть, да и пошлёт на побелевшие нивы. Вот и сегодня.

Причащаем с матушками в доме инвалидов, в 5-м корпусе, неходячих. Спешит за мною, гляжу, бабушка Ольга, виду деревенского (было такое подразделение бабушек — помните — на «деревенских» и «городских»), вся как печёное яблочко, в платочке, серые глазки так и лучатся. Ухватив меня за рукав, тянет на второй этаж, вид — страшно взволнованный, озабоченный, акцент — мордовский: «Ко мне в комнату иди! Надо кропить, святить, он что делаит! Всяко, всяко ругаит, надо святить!..» Пока взбирались по лестнице, картина сложилась в воображении примерно знакомая: кто-то там Ольгу ругает, надо ругателя усмирить, а комнату — освятить; дело обычное. В таких местах всегда много ропота, обид, жалоб друг на друга, люди больные, несчастные, часто — склочные, неуживчивые, мало ли… Вышло же маленько не так.

Сидит в комнате на кровати ещё одна бабушка. По тому, как тихо сидит, чувствую: не видит ничего… «Это, говорю, соседка ваша?» Ольга радостно кивает: «Ево, ево! Он слепой…»

Слепой, да. Звать — Антонина. Поговорил с ней, выяснил, что верующая, в детстве причащалась, в храм ходила… Привезли её издалека, поселили только что Ольге в соседки. На шее Антонины — крестик, на стене — любовно укреплённая старинная деревянная иконка  Божией Матери, в подобии рушничка беленьком (поскольку Антонина слепая, то ясно, что
Ольга иконку пристраивала)… Пока исповедовал, причащал, Ольга вилась над нами, как воробьиха над гнездом с воробьёнком, вся сияла и плакала от радости. Остатками святой воды освятил и комнату, хотя, по-моему, эта сирая чистенькая комнатка и так светилась нежгучим ясным солнцем, невысоким небом, тёплой весной.

Шёл назад — улыбался… и стыдно было за такую свою уверенность в нехорошем, за привычку к дерьму жизни.

ПОМНИ О СМЕРТИ

Один раввин, толкователь Талмуда, сказал так (цитирую по памяти, передаю смысл): «Мы спим 15 минут, во сне проживаем 70 лет и, просыпаясь, понимаем, что это был только сон. Прожив 70 лет, мы умираем, переходим в вечность — и понимаем, что прожили на земле всего 15 минут…»

Не люблю церковно-приходского выражения «загробная жизнь». «До того» — «после того», словно календарь разрезали ножницами… Жизнь ОДНА и ЕДИНА; смерть — просто событие, потрясающее, страшное, важное, не имеющее аналогов, — но событие в ряду событий жизни…

Ещё одно странное выражение — «спасение души». Душа без тела — разве человек? Не откусить яблока, не выпить вина, не поцеловать женщину, постигать Божию творящую МЫСЛЬ веса, фактуры, тепла и прохлады — только и одной лишь мыслью ИНОЙ, усилием интеллекта, измерять живой, дышащий земной шар циркулем по глобусу, не мочь реализовать мысль или желание — разве это жизнь? Бог пришёл в мир и родился человеком, в теле и с душой, неделимо. И после смерти соединил снова (как именно это происходило? Никто из нас, грешников, точно ведь не знает, особенно богословы, витии многовещанныя, «написавшие тома для библиотеки»…) тело и душу в Себе. Смертию смерть, временное неестественное разделение целого, поправ. Его не узнавали ученики, когда Он приходил к ним в период от Пасхи до Вознесения, — и не диво: Его тело было НАСТОЯЩИМ, Он Сам был и есть НАСТОЯЩИЙ. А они, а мы — ненастоящие пока ещё; есть солдатик нарисованный, есть — оловянный, и все они солдаты; но есть живой солдат, живой человек в форме и с настоящим оружием в руках, единственный, могущий воевать — и победить или умереть в муках… Христос воскресший подлинен, мы — пока ещё нет (помните последние фразы «Расторжения брака» Льюиса?..). Как хорошо, что есть таки ясное напоминание о ясной сути вопроса — наш Символ веры: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века». Повторите про себя, скажите «амейн».

Смерть… Помимо всего прочего умирать — постыдно. Разве нет? Мы с вами виноваты в том, что умираем (насколько виноваты, в какой мере — отдельный разговор, но всё же…).

Через грех в мир вошла и смерть, и собственная совесть не даст нам отбояриться, что во всём-де виноваты Адам и Ева, наши далёкие прародители, а не мы… Наша ежедневная, ежеминутная нелюбовь; осуждение друг друга и мира; сон вместо бодрствования, тягучий сон духа и тела; западание в гордынное одиночество, обиду, саможаление, тоску; неверие и маловерие, уныние, разочарование и цинизм, рабство разнообразным похотям — множество всего, питающего и культивирующего смерть, нашу частную и вообще в мире, — разве мы не виноваты, что умираем, разве мы, призванные повелевать всем в мире, сами добровольно не сделались рабами, шестёрками у блатных, дезертирами на войне, могильщиками своих талантов, предателями своих ближних и любимого Учителя?..

Умирать — постыдно, и слава Тебе, Боже наш! Слава Тебе за то, что Ты Сам избавляешь нас от этого стыда, смываешь с нас эту грязь и оправдываешь нас в этом позоре смерти, даёшь нам этот великий шанс (сначала прошёл, пробуя ногой, тонкую жердинку над потоком вулканической огненной лавы Сам, а потом научил идти и нас) тем, что смерть из позора сделал родами, приобретением, приключением, прыжком через зияющую пропасть, опасной и неотвратимой, но частью живой жизни… Слава Тебе, Боже! Смерть мы можем теперь назвать сестрой и подмогой, мы можем благодарить за неё, можем ждать её, увенчать её именем мирного и непостыдного успения, краткого и светлого сна-передышки, за которым неизбежно грянет утро.

ОБ ОТПЕВАНИИ САМОУБИЙЦ

Про то, что самоубийство — тяжкий грех, слышали все. Но что же в нём такого тяжкого с точки зрения христианства? Именно то, что самоубийство, «возвращение Богу билета» — высшее проявление акта самости, в совершении которого так или иначе принимает непосредственное участие дух лжи и нечистоты диавол — ставит совершившего его в состояние неприятия жизни (её обстоятельств, её трудностей и испытаний, промысла Божия). Какой, мол, смысл в этой жизни: такая, как есть, мне не нужна, потому что тяжела, плоха, не по мне, а в жизнь вечную я не верю. Христос воскрес? А мне какое дело. Я и воскресение Христово отвергаю, оно для меня ничто… и Сам Бог раз не сделал жизнь такой, как я хочу, значит, или Его нет, или Он злой, или бессильный, Он мне не нужен.

Конечно, тут есть немало нюансов. Сколько людей, столько и разностей между ними: какой вообще человек, каковы его обстоятельства, пожалел ли он потом о том, что сделал, или нет, сделал ли это по незнанию, по слабости, из-за тяжких страданий, ещё почему-то… Какова будет его дальнейшая участь, насколько тяжела — судить не будем, а суд предоставим Богу. У Него — и милость, и всемогущество, пусть Сам и разберётся, Он это сделает лучше нас. Так что когда Церковь не отпевает самоубийцу, она вовсе тем самым не СУДИТ его.

Ещё раз подчеркну: суд — у Бога. Просто когда речь идёт об отпевании, мы иногда не очень представляем, что это вообще такое. Чин погребения (в просторечии отпевание) — это прежде всего никак не три вещи. Это не волшебное действие, не магический ритуал, меняющий что-то в посмертии человека, да ещё без его ведома (такой — оккультный — взгляд на таинства и обряды Церкви, увы, нередко имеет место среди людей, от Церкви далёких и в вере Христовой не наставленных). Это не ритуальная услуга типа: какая разница, над кем, лишь бы было оплачено (если у людей иногда бывает такой взгляд на этот чин, то тут, вероятно, имеет место и вина некоторых из нас, нерадивых священнослужителей…). И это не выражение соболезнования (хотя слова, содержащие соболезнование усопшему, в песнопениях погребения имеются, — правда, многие ли присутствующие на отпевании способны разобрать, о чём поют певчие и что читает батюшка, притом что слова эти — на церковнославянском, и в них заключается не просто поэзия, а высочайшее и сложнейшее выражение христианской догматики, непонятной, увы, и многим прихожанам храма, даже звучи они на современном русском языке? Понять догматическое учение Церкви Христовой — в самом деле наиважнейшее для жизни христианской. Этому ведь учиться надо, труды прилагать, а многие ли нынешние православные горят желанием куда-то их прилагать?.. Ну тут разговор отдельный).

Чин отпевания — это молитва. Молитва Церкви в лице священника и верующих, присутствующих на отпевании, об усопшем члене Церкви, христиан — об ушедшем к Богу брате или сестре во Христе. В ней не только прошение, чтоб Бог простил грехи усопшего, но и чтобы принял его в Свои объятия, потому что усопший трепетно ждал этой радостной для него встречи. Ну прошение о грехах здесь даже, может быть, не самое важное, ясно, что все мы в той или иной мере грешники (об этом впрямую говорится в молитве священника «Боже духов и всякия плоти…»). А вот ждал ли усопший этой встречи с Богом? Самоубийством отвергшему самую суть Божиих заповедей нужен ли Бог-то? «Со святыми упокой» — а хочет ли он быть с ними, со святыми?.. Получается не просто неловкость — получается как бы некое заочное насилие над человеком. Не лучше ли такого человека предать, как сказано, в руки Божии, не совершая над ним неуместного в данном случае и бесполезного для него церковного деяния? Не лучше ли предоставить возможность молиться за него близким? От такой молитвы, если она совершается с любовью и слезами, его душе пользы куда больше...

И ещё одно примечание. Христианство вообще, и во многих проявлениях жизни Христовой Церкви в частности, — религия парадоксов. Один из них, когда речь идёт о том самом суде, таков: строгий и бескомпромиссный суд над грехом, но милосердие и жалость к грешнику. Именно этим можно объяснить один факт, имеющий ныне место в наших храмах (за который, кстати, тоже приходится выслушивать нарекания, на сей раз не «слева», а «справа»): некоторых самоубийц — например, покончивших с собой в состоянии невменяемости — всё же отпевают по благословению епархиального архиерея, который отдельно рассматривает каждый такой случай.

В церковной прессе как-то встречал соображение: ввиду того, что проблема самоубийств в наши дни болезненно остра, нельзя ли создать какой-то особый молитвенный чин, в котором Церковь могла бы всё же, не отступая от заповедей Божиих, как-то выразить печалование об этих несчастных, дать возможность церковно выразить свои чувства их верующим близким? Насколько я понимаю, вопрос пока остаётся открытым…

Иерей Сергей Круглов