Павел Чистяков (1832-1919) Патриарх Гермоген отказывает полякам подписать грамоту. 1860. Фрагмент

Нет ничего хуже внутреннего разброда и шатания для государства. Оно слабеет, подтачиваясь в своих основаниях, и нередко прекращает своё существование. В мировой истории были цивилизации, которые покоряли огромные географические пространства, завоёвывали народы и возвышались над всеми подобно «ливанским кедрам» (Пс. 1). Однако, не имея в себе высокого нравственного стержня, исповедуя преимущественно жестокость и силу, они постепенно дробились изнутри, ослабевали в распрях и, наконец, либо распадались, либо покорялись врагу. Россия конца ХVI и начала XVII веков, забыв своё светлое евангельское предназначение, вступила, колеблемая убийственными распрями от верхов до самых низов, на гибельный путь разделений и вошла в тёмный период Смуты, оказавшись на краю бездны.

Нестроения начались ещё при царствовании Бориса Годунова. В русском обществе так и не сложилось единого мнения относительно правомерности его воцарения. Правление Годунова не способствовало умиротворению и смягчению нравов людей. Напротив, оно отличалось беспощадным подавлением всякой оппозиции, бесконечными преследованиями, доносами и пытками. Поэтому нет ничего удивительного в том, что именно во время царствования Годунова разнёсся слух о том, что царевич Дмитрий жив и идёт с ратью на Годунова, коварством завладевшего престолом русских царей.

И действительно, после неожиданной смерти Бориса Годунова на царский престол уже очень скоро воссел Лжедмитрий. Многими русскими людьми он был признан за законного царя и встречен хлебом-солью. Всех подкупали его схожая с царевичем внешность и потрясающая уверенность Самозванца в своём могуществе.

Есть версия о том, что он принадлежал к очень знатному роду, и это тоже накладывало отпечаток на его облик. Народ, устав от интриг Годунова, жаждал доброго, милосердного и справедливого царя. Лжедмитрий – он же расстрига Григорий Отрепьев – именно за такового себя и выдавал. Учитывая простодушный нрав русского народа того времени и его глубокое сострадание ко всем униженным и оскорблённым (к убиенному царевичу Дмитрию на Руси относились как к страстотерпцу), нельзя удивляться тому, что у людей росла искренняя уверенность в том, что Лжедмитрий и есть настоящий царь, чудесным образом спасшийся в Угличе от расправы. И только впоследствии, когда стало уже совсем ясно, что он циничный авантюрист и целиком опирается на поляков, а те, в свою очередь, стремятся использовать его для подчинения России Речи Посполитой и насаждения в ней католицизма, отношение к нему изменилось. Этому способствовало и его собственное поведение: надменность, презрение к русской религиозной традиции, откровенная покорность враждовавшим с Россией полякам, уничижение перед ними, а также бесконечные пиры, пьянство, распутство и разбазаривание царской казны.

Подливала масла в огонь и его скандальная женитьба на дочери знатного польского пана Марине Мнишек, а также венчание её на царство в Успенском соборе Кремля без предварительного перехода в православие. Всё это решительно восстанавливало людей против Самозванца и приближало его конец. Поляки, приехавшие в огромном количестве с Лжедмитрием в Москву на свадьбу Марины, вели себя в столице с дерзостью, как завоеватели, задирали прохожих, бесчестили женщин. Полячки, входя в храмы, целовали святых на иконах прямо в уста, что также оскорбляло возвышенные религиозные чувства верующих. В конце концов неприятие Лжедмитрия выросло до такой степени, что был составлен заговор, и Самозванца зверски убили. На престол поспешил сесть боярин Василий Иванович Шуйский, один из активных участников заговора.

Поляки были крайне недовольны сложившейся ситуацией. Вскоре на западе России появился новый Лжедмитрий, которого расчётливые поляки вновь признали за царевича и выступили с ним на Москву. Среди народа опять поползли слухи о том, что царевича не убили. Вор – так ещё называли Лжедмитрия Второго – дошёл до Москвы и обосновался в Тушино, сделав свой стан второй столицей русского царства. Множество казаков, бояр, черни и разного сброда присоединилось к нему. Польские паны также выступили со своими вооружёнными людьми на стороне Вора – и Смута усилилась. Среди влиятельных русских людей было немало недовольных Шуйским. (Хотя он и состоял в заговоре против Самозванца, но все хорошо помнили, что поначалу он был первым из тех, кто признал первого Лжедмитрия, несмотря на всю шаткость доводов в пользу последнего, и даже прилюдно указывал, что вместо царевича был зарезан кто-то другой.) Кроме того, Шуйский был избран не всенародно, не Земским собором, а узкой группой лиц из бояр и высшего дворянства. Не нравилось людям и то, что новый царь так же, как и Борис, давил всякую оппозицию и, если надо, топил своих противников в воде тысячами. Он ещё больше ужесточил крепостную зависимость, восстановив тем самым против себя крестьянство.

Чтобы не дать полякам и Вору возможности захватить Москву, Шуйский пошёл на союз со Швецией, и та оказала ему поначалу военное содействие. Но через некоторое время Василий Шуйский был свергнут своими противниками и насильно пострижен в монахи. После этого образовалась так называемая Семибоярщина, когда временную власть в стране взяли на себя семь именитых бояр (позже эти бояре переметнулись к полякам). Встал вопрос о том, чтобы пригласить на царство королевича Владислава – сына польского короля Сигизмунда – при условии, что тот перейдёт в православие. Узнав о переговорах России с Польшей, король Швеции, враг Польши, стал тотчас предпринимать военные действия уже против России. Поляки, в свою очередь, не давали ответ на основное требование русской стороны. Они тянули время и хотели воспользоваться шатким положением Москвы, чтобы завоевать Россию, поставив над ней королём Сигизмунда и обратив её население в католицизм. Хитростью, под предлогом борьбы с Тушинским вором, отряд поляков под руководством воеводы Жолкевского проник в столицу и закрепился там. Вскоре Шуйский был вывезен поляками в Польшу как пленник. Тогда же в Польшу с русской стороны на переговоры о королевиче Владиславе было направлено представительное посольство, включавшее в себя Филарета Никитича Романова, будущего московского патриарха, отца Михаила Феодоровича Романова. Позже всё посольство было арестовали и оставели в Польше.

В 1610 году после поспешного бегства из Тушино в Калугу внезапно погиб Тушинский вор. Его смерть полностью дезорганизовала воровскую столицу, и все его приверженцы рассыпались по московскому царству, превратившись в обычных разбойников с большой дороги. Между тем Сигизмунд уже диктовал свои условия России и вёл себя как её царь, чем крайне возмущал и московский народ, и жителей северных районов Русского государства, которые меньше других подверглись влиянию обоих Лжедмитриев. Тем не менее в России не было единства. Бояре и воеводы, ища выгоды, перебегали то к полякам, то к Вору, то обратно к Шуйскому (ещё при жизни Лжедмитрия Второго и до низложения царя Василия Ивановича). По всем дорогам бесчинствовали шайки и банды, среди населения царил беспредельный страх.

В 1611 году поляки взяли Смоленск, а шведы – Новгород. Москва была во власти тех же поляков. Первое ополчение земских людей под предводительством Прокопия Ляпунова распалось с гибелью последнего. Общество было предельно разобщено и дезориентировано. В западных русских землях население, как и раньше, симпатизировало Лжедмитрию, не понимая, что за ним стоят политические силы, желавшие порабощения страны. Казаки, бывшие при Воре, в свою очередь, усугубляли Смуту своим поистине разбойным поведением. Именно они после поляков и шведов создавали основную причину нестабильности в России, потому что общественный порядок и дисциплина были им ненавистны.

Для России наступило апокалипсическое время. Казалось, что она доживает свои последние дни. По всей земле воцарились анархия и разбой, торжествовали иностранцы и местные предатели, перешедшие на сторону поляков, повсюду рыскали вооружённые шайки бандитов и головорезов. Государство на глазах распадалось. В обществе не осталось ни власти, ни руководителей. Столица была в руках врагов, и каждый был предоставлен сам себе.

***

«Разразившись над землёю великими бедами, – писал член Императорского Русского военно-исторического общества, историк А. Нечволодов, – смута явилась вместе с тем и великим испытанием для Московского государства. Мы видели, что она началась тотчас же после кончины Грозного в боярских верхах, и главным её заводчиком был Борис Годунов— «муж чудный и сладкоречивый», одарённый великой мудростью мира сего, направленной исключительно к достижению своих личных честолюбивых и корыстных целей.

За Годуновым не замедлили встать и другие такие же честолюбцы и мудрецы, жестокие, алчные и хитроумные; одни из них подыскивали царства, другие боярства, третьи дворянства, четвёртые свободную и привольную жизнь; всякий стремился захватить себе возможно больше разных благ, вовсе забывая о служении родной земле.

Первая половина Смутного времени выводит наружу целые сонмы этих честолюбцев и хищников, быстро приведших своими действиями Московское государство к краю гибели, несмотря на подвиги высокого самоотвержения во имя любви к Родине некоторых отдельных светлых личностей.

После захвата поляками высшей власти в Москве и падения Смоленска Сигизмунд с торжеством возвратился в Варшаву и праздновал полную победу над недавно могущественной соседней державой, государственный порядок которой был в это время действительно окончательно разрушен.

Но Сигизмунд и поляки не обратили внимания, что Московское государство было вместе с тем и церковью верующих, Третьим Римом, и этот Третий Рим, незримый для их очей, остался в полной неприкосновенности».

***

Между тем гибель второго Лжедмитрия всколыхнула народное самосознание и протрезвила его. Наступило то общественное прозрение, которое посещает народы во время великих бед. Стремительно уси-лилось и религиозное чувство, помогая исстрадавшимся людям с Божией помощью осуществить великий принцип: в единстве – сила. В Священном Писании по этому поводу сказано: «…когда умножился грех, стала преизобиловать благодать» (Рим., 5:20). Чем больше в обществе беззакония и его страшных деструктивных последствий, тем ближе становится человек перед лицом Всевышнего, и тем яснее он начинает понимать, что всё происходящее вокруг, весь ужас и боль – плод рук человеческих, результаты людского произвола и что необходимо положить беззаконию конец, иначе всех ждёт верная смерть. Страдания народные достигли в России той критической точки, когда непременно должно было произойти что-то судьбоносное и решающее. Верующие с великим сокрушением сердца понимали, что причина Смуты – в разделениях, в отсутствии единства как среди правителей, так и среди народа, в гордыне, в эгоизме и амбициях власть имущих, в массовом забвении заповедей Христовых. Замечено: когда общие страдания сопряжены с искренним всенародным покаянием, то последствия этого для общества бывают самые благие и целительные. Наболевшее в обществе удивительным образом находит своё разрешение в народных лидерах, которых Господь выдвигает в нужное время и в нужном месте. Они становятся выразителями совести народа, его сокровенных религиозно-нравственных глубин.

В России волна народного покаяния, гнева и боли способствовала появлению двух народных героев: гражданина Минина, простого мясника, «говядаря» из Нижнего Новгорода, и князя Дмитрия Пожарского. И тот, и другой отличались особым благочестием, крепкой верой, пользовались огромным авторитетом среди людей. Разбирая черты душевного склада Минина, историк И. Забелин писал: «Первая и самая важнейшая черта – это то, что Минин способен был сильно, до глубины души оскорбляться общественным злом, не мог он холодно и безучастно смотреть на насильство, которому подвергалась вся земля от иноземцев, а ещё более от своих воров. Душа его способна была заболеть зоровавельски, то есть заболеть чувством народной свободы, как болела душа Зоровавеля, освободившего свой народ от персидского плена и восстановившего народу его храм Иерусалимский. Но душа Зоровавеля высилась также чувством истины, правды... Сходство личности Минина с этой библейской личностью вспомянулось не без основания, ибо и Минин служил правде, занимая (как земский староста) начальство судных дел у своей братьи».

Историк А. Нечволодов, характеризуя князя Пожарского, говорил так: «Князь Д.М. Пожарский, как мы видели, верно служил Василию Ивановичу Шуйскому, искусно отбивая воров и казаков от Москвы, а сидя в Москве, очень удачно действовал против тушинцев: после же свержения Шуйского с престола он признал временной главой государства, как и все лучшие люди того времени, патриарха Гермогена, затем самоотверженно ходил из Зарайска на выручку Ляпунова и один из первых пробрался в Москву перед её сожжением Гонсевским, где доблестно дрался с поляками, пока не пал от ран и не был свезён в Троице-Сергиеву лавру; отсюда, несколько оправившись, он отбыл в свою вотчину, сельцо Мугреево Суздальского уезда. В 1611 году Пожарскому было около тридцати пяти лет от роду; глубоко веря в Бога и будучи беспредельно предан Родине, он вместе с тем зорко оберегал честь своего рода и отличался большой простотой и прямотой, за что в своё время невзлюбился царю Борису Годунову».

Личная честность, безупречная порядочность, самоотверженность, беззаветная вера во Христа Спасителя, безусловное предпочтение общественных интересов личным, особая душевная боль за свою страну и народ сделали каждое их слово весомым и сильным среди людей. Эти вожди от Бога выражали самое наболевшее в обществе. Они чувствовали то же, что переживал и народ, – только чувства их были глубже, сильнее и чётче. Всё это помогало им предпринимать исторически верные шаги. Так, было решено собирать в Нижнем Новгороде ополчение и идти на Москву – изгонять поляков из столицы, освобождать патриарха Гермогена, которого поляки томили в подвале Чудова монастыря. Этот святитель в то страшное для страны время взял на себя как духовное, так и светское руководство Россией, поскольку не оставалось тогда уже надёжных государственных мужей. Это было поистине уникальное явление в истории России. Патриарх стал её общепризнанным духовным вождём. Он отличался безраздельной преданностью святой православной вере и народу, непоколебимой стойкостью и упорством. Несмотря на заключение в сыром подземелье, он ухитрялся через верных людей слать письма (грамоты), которые адресовались русским людям, назидали их души и открывали глаза на истинное положение дел в Отечестве.

Один из русских летописцев отмечал, что после того как в Нижнем Новгороде был брошен клич о формировании ополчения, во многих городах, не испытавших тяготы от поляков и воровских шаек, «архимандриты, и игумены, и протопопы, и попы, и весь Освященный собор, и воеводы, и дьяки, и дворяне, и дети боярские, и головы и сотники стрелецкие и казачьи, и стрельцы, и казаки, и всякие служилые люди, и посадские старосты и целовальники, и все посадские и всякие жилецкие люди единодушно, всем миром, почти в одних и тех же выражениях, несмотря на то что города эти находились в разных краях государства, постановляли приговоры, чтобы стоять всем единомышленно за истинную православную христианскую веру, за дом Пречистый, где образ Божьей Матери, её же евангелист Лука написал, и за светильников и хранителей, митрополитов Петра, Алексия и Иону, чудотворцов московских, после чего тотчас же на конях и на лыжах отправляли ратных людей для очищения Московского государства от поляков и Литвы».

Летописец пишет, что поляки и московские бояре-изменники, услышав о сборе Нижегородского ополчения, отправились в заточение к патриарху и с угрозами требовали, чтобы он немедленно послал грамоту о его роспуске. «Он же новой великий государь исповедник рече им: «Да будет те благословени, которые идут на очищение Московского государства; а вы, окаянные московские изменники, будете прокляты». И оттоле начата морити его гладом и умориша ево гладною смертию и предаст свою праведную душу в руце Божии в лето 7120 (1612) году, месяца февраля в 17 день, и погребен бысть на Москве в монастыре Чуда Архистратига Михаила». По другому польскому источнику, восьмидесятилетний старец, святитель земли Русской, был задушен.

Пользуясь ещё стоявшим зимним путём, князь Дмитрий Пожарский с ополчением пошёл по правому берегу Волги на Балахну, Юрьевец, Кинешму и Кострому. В последний город Пожарского не хотел впускать воевода Иван Шереметев, присягнувший королевичу Владиславу, но костромичи схватили Шереметева и хотели уже его убить. Только заступничество князя спасло Шереметева от верной смерти.

***

В феврале 1612 года Свято-Троицкая Ипатьевская обитель города Костромы напутствовала и благословила Нижегородское ополчение Минина и Пожарского, выступившее из Костромы в Ярославль.

В ноябре ополчение подступило к Москве и окружило Кремль. После сравнительно недолгой осады поляки были окончательно выбиты из столицы. Среди освобождённых бояр, находившихся у поляков в плену, были молодой Михаил Феодорович Романов и его мать инокиня Марфа. Они уехали в свои костромские вотчины.

Наступило наконец долгожданное время закончить великую Смуту. Условиями преодоления страшного периода были всеобщее покаяние, взаимное христианское примирение, воссоздание единства во власти, в народной среде и повсеместное утверждение святого православия как единственно надёжной духовной скрепы, которая только и позволила сохраниться и выжить государству Российскому. Отныне требовалось избрание всей землёй нового православного государя. «Начальники ж и вси людие, – говорит летописец, – видя над собой милость Божию, начата думати, како бы им изобрати государя на Московское государство праведна, чтобы дан был от Бога, а не от человек. И послаша во все городы Московского государства, чтобы ехали к Москве на избиранье государя власти и бояре и всяких чинов людие...»

Грамоты об этом стали рассылаться по городам в начале ноября 1612 года с приглашением прибыть в Москву к 5 декабря, и 12 января 1613 года окончательно собрался Земский собор, чтобы приступить к выбору царя. Именно этого настоятельно требовал народ всюду по пути следования Нижегородского ополчения.

Прежде чем приступить к великому и святому делу, для которого был созван собор, члены его решили провести три дня в посте и молитве. Собор был настолько многолюден, что некоторые его заседания происходили в кремлёвском храме Успения Божией Матери.

Историк Нечволодов в «Сказаниях о русской земле» пишет: «7 февраля, когда собрался весь собор, некий дворянин из Галича выступил вперёд и представил письменное мнение, что последнему государю из племени Иоанна Калиты – Феодору Иоанновичу – ближе всех по родству приходится Михаил Феодорович Романов, почему он и является прирождённым царём.

На это послышались голоса: «Кто прислал такую грамоту, откуда?». Но в то же время вышел и донской атаман и также подал грамоту. «Что это ты подаёшь, атаман?» – спросил его Пожарский. «О прирождённом царе Михаиле Феодоровиче», – послышался ответ.

Таким образом, и земщина, и казачество, всегда между собой враждовавшие, произнесли одно имя, на котором сошлись все лучшие чувства русских людей и которое должно было их всех примирить».

На Земском соборе большинство избирателей помнили, что патриарх Гермоген также указал в цари России Михаила Романова. Земский собор решил последовать мысли святителя, мученика за Веру и Отечество.

Были собраны мнения от каждого чина, и все они оказались одинаковы: все единогласно указывали, что царём должен быть Михаил Феодорович Романов.

Вслед за тем Феодорит, архиепископ Рязанский, Авраамий Палицын, Иосиф, Новоспасский архимандрит, и боярин Василий Петрович Морозов вышли на Лобное место и обратились к собравшемуся здесь всенародному множеству с вопросом: «Михаила Феодоровича Романова в цари Московского государства хотите ли?» Восторженные клики согласия послышались на это в ответ.

Таким образом, от первого сановника и до последнего гражданина Земским собором был избран на царство шестнадцатилетний Михаил Романов.

Так кончилось на Руси Смутное время, вызванное пресечением царского рода из дома Иоанна Калиты.

***

Земскому собору оставалось совершить ещё одно наиважнейшее дело: испросить у новоизбранного государя согласия принять царский венец. «Власти же и бояре и все людие начата избирати изо всяких чинов послати бити челом к ево матери, к великой государыне старице иноке Марфе Ивановне, чтоб всех православных хрестьян пожаловала и благословила бы сына, царя государя и великого князя Михайла Федоровича всея Русии, на Московское государство и на все Российские царства, и у нево государя милости прошать, чтобы не презрил горких слез православных крестьян. И послаша на Кострому изо властей Резансково архиепископа Феодорита и с ним многих властей черных, а из бояр Федора Ивановича Шереметева и изо всех чинов всяких людей многих».

Земский собор 10 марта отправил посольство и в Польшу с предложением размена пленных, чтобы освободить из неволи Филарета Никитича.

Между тем юный избранник всего Московского государства едва не погиб от вражеской руки и был спасён лишь самоотверженной преданностью одного из своих верных слуг.

Покинув в конце 1612 года Кремль после сдачи его поляками, Михаил Феодорович с матерью отправился, как уже было сказано, в свои костромские владения, причём инокиня Марфа Иоанновна проследовала прямо в Кострому, а он сам остановился в вотчине своей матери – селе Домнине, управителем которого был крестьянин Иван Сусанин, уроженец близлежащего селения Деревеньки, человек беспредельно преданный своим господам – боярам Романовым. Этот Иван Сусанин и спас жизнь государю. Большинство современных россиян среднего поколения, получившие в школе сведения об истории России при Советской власти, не знают, что Сусанин завёл поляков в лес отнюдь не с тем, чтобы просто свести счёты с врагами Отечества, а именно для того, чтобы помешать польскому отряду схватить будущего царя Михаила Романова. Польские интервенты, прознав, что готовится его поставление на Московское царство, желали во что бы то ни стало убить его и вновь вызвать всеобщую смуту для окончательной гибели России. Поняв, что Сусанин специально сбил их с пути, они, выбравшись с великим трудом из леса, зверскими пытками замучили мужественного крестьянина до смерти.

В жалованной грамоте от 30 ноября 1619 года, переданной царём Михаилом Феодоровичем зятю Сусанина, Богдану Сабинину, о подвиге Ивана Осиповича говорится так: «…Ивана Сусанина в те поры литовские люди изымали и его пытали великими немерными пытками. А пытали у него где в те поры мы великий государь царь и великий князь Михайло Федорович всея Руси были и он, Иван, ведая про нас, великого государя, где мы в те поры были, терпя от тех полских и литовских людей немерные пытки про нас, великого государя, тем полским и литовским людем, где мы в те поры были, не сказал, и полские и литовские люди замучили его до смерти».

По преданию, изрубленное тело Ивана Сусанина было найдено только на третий день и доставлено в Деревеньки, где Михаил Феодорович оставался спрятанным. Когда государь услышал громкий плач, то, ещё не зная, в чём дело, он вышел из своего убежища, затем сам обмыл останки верного слуги, положившего за него жизнь, и во время похорон рыдал над ним как над родным отцом (Нечволодов).

Так простой человек Иван Сусанин на деле доказал свою великую любовь и преданность законному государю. В этой преданности даже до смерти – его великий христианский подвиг. Поступок Сусанина – жертвенное свидетельство его беззаветной преданности и любви к своему законному государю. Сказано: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин., 15:13). И это – святая правда. Любовь к ближнему доказывается только делом и творит чудеса героизма. Без Сусанина и его поистине христианского самопожертвования колесо русской истории могло закрутиться совсем в другую сторону. Его мученическая смерть – яркий пример того, как бесстрашные и сильные личности, служа Богу и правде, меняют историю целых государств. Останки Сусанина были захоронены в Ипатьевском монастыре.

После смерти Сусанина Михаил Романов с матерью вернулись в Кострому и поселились в Ипатии в палатах, принадлежавших боярам Романовым.

***

Посольство от собора прибыло в Кострому 13 марта, остановившись в пригородном селении Новосёлки. Послы отправили к Михаилу Феодоровичу просьбу их принять. «И государь царь и великий князь Михаил Феодорович всея России, – доносили послы в Москву, – нас пожаловал, велел нам быть у себя, государя, марта в 14 день».

Четырнадцатого марта «архиепископ же Феодорит и боярин Федор Иванович Шереметев и все люди, придоша в Соборную церковь Пречистыя Богородицы и пеша молебны и взявши чесная кресты и месной чудотворный образ Пречистыя Богородицы Федоровския и многия иконы и поидоша в Ипацкий монастырь и пеша молебны у Живоначальные Троицы и придоша к нему, государю, и к матери ево, великой государыне старице иноке Марфе Ивановне, и падоша вси на землю: не токмо что плакаху, но и воплю вели бывшу. И молиша его, государя, чтобы шел на свой царский престол, на Московское государство», – рассказывает «Новый летописец».

Крестный ход с посольством был встречен Михаилом Феодоровичем и инокиней Марфой у ворот Ипатьевского монастыря, в котором «бывша» тогда «звон велик для пришествия честных и чудотворных икон». Когда Михаилу Романову и его матери была озвучена просьба собора, и сын и мать отказались. Марфа Иоанновна мотивировала отказ тем, что её сын слишком молод, а народ – неверен. Она напомнила собравшимся, как худо поступили с Борисом Годуновым и его сыном, как насильно постригли в монахи государя Василия Шуйского, нарушив при этом крестное целование, как променяли законного государя на Тушинского вора и ему служили. При таких обстоятельствах и изменах будущее Михаила Феодоровича казалось его матери крайне проблематичным.

Далее в своей речи, произнесённой в Ипатьевском монастыре, она указала на великое разорение земли Русской, на интервенцию поляков, на царившую повсюду анархию, на разорение казны и добавила, что поляки держат в плену отца Михаила Романова и могут его убить, если прознают, что Михаил стал государем. И что в любом случае без отцовского благословения ни о каком воцарении не может быть и речи. Кроме того, не было никакой гарантии в том, что Михаилу Романову русские люди будут верно служить и не изменят ему. Недавние события на Руси свидетельствовали совсем об обратном.

Собравшийся народ молчал и плакал, потому что всё сказанное простодушной инокиней Марфой было горькой правдой. Тем не менее искренние мольбы и просьбы продолжали с новой силой звучать вновь и вновь.

В Троицком соборе Ипатьевского монастыря при молебном пении послы и «всенародное множество всех православных христиан с великие слезным рыданием и воплем» опять били челом Михаилу Феодоровичу и его матери, чтобы они согласились на их усиленную просьбу. Больше никакого выхода для будущего России собравшиеся не видели. Осознавая всю ответственность момента, старица Марфа через шесть часов дала своё благословение, а Михаил Романов – согласие.

Так был утверждён на царство в Ипатьевском монастыре Михаил Фёдорович Романов. В Троицком соборе им был дан обет взойти на престол. Коронация же, по традиции, состоялась позже в Москве.

В память об этих событиях торжества в честь Фёдоровской иконы Божией Матери были перенесены на 14 марта.

До сих пор в фондах музея «Романовские палаты» хранятся реликвии той поры: выносной фонарь, выносной крест и икона Божией Матери, принесённые посольством в Кострому в 1613 году.

***

А. Нечволодов: «С 14 марта 1613 года Земский собор и воеводы ополчения, собранного на очищение земли, стали лишь простыми исполнителями царской власти до полного установления всех старых порядков Московского государства, так как Пожарский и Минин, как прекрасно выяснил историк И. Забелин, шли с последними людьми от земли, «не для того, чтобы перестроить государство на новый лад, а напротив, шли с одной мыслью и одним желанием восстановить прежний порядок, расшатавшийся от неправды...»

«...При этом необходимо ещё запомнить, – говорит Забелин, – что с восстановлением старого порядка само собой последовало никем не провозглашённое, но всеми глубоко осознанное всепрощение для всех и всяческих воров и негодяев, которые, как скоро смута утихла и излюбленный царь был избран, все тут же оказались людьми честными и в нравственном, и в служебном смысле. Блудные сыны, постигнутые тьмой неразумия, образумились, все люди в бедах поискусились и в чувство и в правду пришли!.. Всё смутное воровство было забыто навсегда: кривые тушинцы смешались с прямыми нижегородцами, и старые жернова стали молоть по-старому, как было прежде, как было при прежних государях. А потому весьма понятно, когда прежние порядки установились на своих прежних местах, то и люди, восстановлявшие эти порядки, должны были остаться тоже на своих прежних местах, с прежним своим значением и положением в обществе, а особенно в службе».

Необходимо обратить особое внимание на это удивительное и «осознанное всепрощение». Подобный акт стал возможным только в христианстве с его светлым чувством сострадания к человеку, которое доподлинно знает цену и человеческой немощи, и искушениям, и падениям. Как можно было простить измену, предательство, коварство? Но мы помним, что Пётр, отрёкшийся от Христа трижды, был вновь возведён через покаяние в ранг апостольский. Разбойник на кресте, который, может быть, убивал и грабил, за глубокое покаяние первым вошёл в рай. Поэтому, когда вслед за избранием Михаила Феодоровича около него образовалась Боярская дума, то первое место в ней, к примеру, по-прежнему занял старейший изо всех по отечеству князь Феодор Иванович Мстиславский, который служил в последние годы польскому королю Сигизмунду. Тушинский боярин, князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой, не раз целовавший руку Вору, стал гораздо выше стольника князя Димитрия Михайловича Пожарского. И это поистине удивительно. Факт безусловного прощения всех прежних противников законной власти – великодушнейший и мудрый акт, достойный великого государя. Это не роспись в собственном бессилии, нет. Оступившимся людям, многие из которых вели себя «криво» по неведению и малодушию, милостиво давался шанс коренным образом исправить свою жизнь, сделать её полезной Богу и Отечеству.

Конечно, поступок царя, избранного под благодатной сенью древней христианской обители, глубоко верующего православного человека, не перестаёт поражать нас, людей нынешнего времени, во многом занимающих однозначно суровую позицию по отношению к малейшим ошибкам ближних, не говоря уже о чьём-либо предательстве и вероломстве. И это в наш демократический век с его приверженностью к соблюдению прав человека и призывами к миролюбию и толерантности! А раньше-то времена были гораздо жёстче. Дыба, колесование, поджаривание на медленном огне…

Вот почему слышать о всепрощении начала XVII века в России нам удивительно и странно. Смута – это реки крови, насилие, разбой, вооружённое вторжение иностранцев, издевательство над мирными жителями, потеря людьми последних человеческих черт, полное взаимное отчуждение и постоянный звериный страх. По всем суровым законам тех лет новый царь должен был жестоко покарать всех изменников. Это – аксиома земной политики и железная логика всех, кто хочет обезопасить себя от интриг и козней врагов. Но нет! Всё произошло с точностью до наоборот. Православный царь милостиво пожалел всех своих неверных подданных – а их было отнюдь немало – измотанных, по наивности обманутых проходимцами, слабых духом, изуверившихся и смертельно уставших от почти что пятнадцатилетней Смуты. Но: «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу» (Пс., 113:9).

Великодушный поступок нового самодержца вызвал волну горячей признательности к нему со стороны всех виновных – и государство начало быстро укрепляться в своих основах – духовных, политических и экономических. Благодарное русское общество, глубоко почитая милосердного царя Михаила Феодоровича, поднялось с колен и как бы родилось заново. На волне всенародного раскаяния и духовного воодушевления никто более уже не вспоминал прошлого, не корил ближнего за слабости и переменчивость. Всё было покрыто любовью (конечно, впоследствии общество не удержалось на такой нравственно-духовной высоте, но это уже другой вопрос).

Подобный поступок царя – достойный пример для подражания всем властям предержащим: проявлять после преодоления тех или иных трудных рубежей больше милосердия и сострадания к подданным – как достойным, так и недостойным. Ведь пока жив человек, есть надежда его исправления. «Спешите творить добро!» – эти слова знаменитого доктора Гааза актуальны во все времена. И всегда при этом нужно помнить, что сила народа и власти заключается в их настоящем и крепком единстве. А единство это достигается только на самом глубинном и надёжном уровне – духовном. Именно светлый религиозный подъём произошёл в народной душе, знаменуя начало конца Смутного времени. Зазвучал тогда, когда стала бессильной всякая политическая идея, – и победил.

Протоиерей Михаил Ходанов

Перейти к содержанию номера