Спустя два дня нас спешно собрали на ком­сомольское собрание. Все было по трафарету: и притворно-гневные речи комсорга (не помню даже, был ли Толик комсомольцем), и возму­щенный монолог завуча, и привычно смиренная поза нашего героя. Главная же интрига ожидала нас впереди. Все гадали, что же все-таки на­чертала шкодливая рука Толика, что вызвало такой переполох среди «начальства»? Как и все советские люди, мы - еще только подростки - к последнему классу школы уже неплохо научи­лись держать нос по ветру и читать между строк. Мы понимали, что ни с того ни с сего да­же наш «радиогений» не удостоился бы грозных обвинений в «идеологической диверсии».

И вот он, долгожданный миг! Завуч, Вален­тина Матвеевна, брезгливо, двумя пальцами, словно скользкую лягушку, вытащила из порт­феля злополучную тетрадь и вслух прочла:

- Сочинение А. Аранского. «Судьба женщи­ны по роману А.М. Горького «Мать» (пардон, в точности названия я не уверен).

Дальше следовал приблизительно такой текст: «Женщины всея Руси! Бодрым физкуль­турным шагом собирайтесь под знамена соци­ал-демократии!». Все. Точка. Дата. Подпись.

Зал замер в онемении, полминуты молчал, а потом, не выдержав... содрогнулся от гомери­ческого хохота. Смеялись все, даже уборщицы. Даже наш однорукий математик Петрович, фронтовик и деспот, которого никто до этого ни разу не видел не то что смеющимся, даже улы­бающимся и которого панически боялись и уче­ники, и родители, и педагоги. Зал рыдал и сто­нал, будто плотину прорвало. Такое уж было это время: сталинская жуть превратилась в фарс, и этот дружный, неудержимый, освобождающий смех был естественной реакцией то ли на дей­ствительно талантливый литературный шарж Толика, то ли на бездушный идиотизм доживав­шей последние годы страшной эпохи.

Впрочем, для самого Толика все обернулось не так уж и плохо. Шум потихоньку улегся. Тай­ным решением педсовета «по состоянию здо­ровья», а фактически «от греха подальше» он был освобожден от выпускных экзаменов. По­зднее я слышал, что он поступил в радиотехни­ческий институт, дальше следы его терялись.

...Прошло тридцать пять лет.

И вот Толик, да-да, тот самый Толик-телик сидит прямо передо мной. Мы уютно располо­жились в плетеных креслах на веранде моей загородной «фазенды», разлили по чашкам ароматный зеленый чай, привезенный мной из последней поездки в Китай, и, обменявшись любезностями, принялись незаметно высмат­ривать друг в друге те неотвратимые следы, ко­торые время оставляет на внешности любого смертного за столь солидный срок жизни.

Про себя могу сказать точно: оставшись почти в тех же габаритах, что и треть века на­зад, я в меру полинял и совершенно поседел (что делать, - наследственность!).

Толик - теперь, конечно, он Анатолий, ува­жаемый человек! - заметно пополнел, немного обрюзг, но в целом изменился не сильно - в от­личие от некоторых других моих школьных дру­зей, которых после столь же длительного пере­рыва при встрече я даже не смог сразу узнать. Он был по-прежнему немного манерен и сохра­нял все ту же незримую дистанцию достоинст­ва, которую ощущали все в школе, - и ученики и педагоги. Он так и остался денди по духу - ари­стократичным и загадочным.

Да, чуть не забыл! Толик прибыл в Россию прямиком из Америки, куда он эмигрировал, через Израиль, более тридцати лет назад. Та­лант его, конечно, не прошел мимо внимания некоей компьютерной корпорации, базировавшейся в Силиконовой долине, что под Кали­форнией. На новом месте Толик сделал весьма успешную карьеру инженера-разработчика ми­кросхем, женился, купил дом и заимел двух де­тей. Воплощенная американская мечта!

Но разговор наш как-то сразу повернул в другое русло. Заметно волнуясь и оттого гово­ря с сильным акцентом, Толик начал... жало­ваться на тяготы судьбы! Развод с женой-изра­ильтянкой, обиды детей и на детей, дом, кото­рый уже почти два года он никак не мог про­дать, чтобы погасить ипотеку и рассчитаться с женой, и прочее и прочее.

Честно говоря, я никак не ожидал такого по­ворота событий. Я не верил своим ушам! Мил­лионер, успешный топ-менеджер, этакий аме­риканский «символ». И вдруг, на тебе!

В школе мы не были друзьями. Как-то не сло­жилось. Но у жизни свои законы, и неведомым образом, самим фактом этой чудом случившей­ся встречи мы обрели взаимную приязнь и дове­рие. Прошлое, наше счастливое, беззаботное прошлое, вошло в настоящее и озарило его све­том детства. Я впитывал каждое слово Толика, остро чувствуя его душевную боль и страдание.

-  Послушай, Толя, с чего ты взял, что у тебя все плохо? - Почему-то мне захотелось сразу, без разбега взять быка за рога.

-  А разве нет?

-  Конечно, нет! Давай разберемся. С женой не сложилось? Бывает. Но ведь это произошло уже давно, отболело. Ведь так? Былого не вер­нешь. Какой смысл «париться»? Помнишь, ка­жется, у Чехова сказано: если тебе изменила жена, радуйся, что она изменила тебе, а не Ро­дине. Зачем тянуть это ядро за собой? Дети жи­вут с ней? Ну и что с того? В любом случае для них это лучше, чем ежедневно видеть злые стычки между родителями. А придет время, и все уладится. Ты ведь любишь их! Значит, когда они подрастут, отношения наладятся. Дом твой? Продастся он, куда денется.

Таким аллюром мы «пробежались» по всем его «проблемам», которые в современной Рос­сии и проблемами-то не всякий решился бы на­звать. Я старался убедить Толика в том, что «стакан его жизни» на самом деле не полупуст, а наполовину полон. Что перечисленные им проблемы - по большей части суть выдумки его же ума, а терзания по их поводу бессмысленны и вредны. Что бытие не может быть насыщен­ным и ярким, если бесконечно блуждать в деб­рях прошлого или страшиться будущего, кото­рое еще не наступило (и не факт, что наступит).

Потихоньку Толя успокоился и оттаял. За стеклами веранды настала ночь. Ударяя в них каплями дождя, осенний промозглый ветер только усиливал ощущение покоя и комфорта. Чашки с чаем исправно пополнялись, нашлось кое-что и покрепче, и мы не спешили расставаться, словно ждали главного разговора, кото­рый еще не настал.

Незаметно для себя мы перешли к теме ду­ши и сознания. Тут мне, человеку верующему, стало по-настоящему интересно. Я почувство­вал себя в своей стихии. Еще бы, моим сего­дняшним собеседником, а возможно, и оппо­нентом был не просто друг моего детства, а ти­пичный представитель «рационально мысля­щего человечества», непосредственно прича­стный к самому бездушному творению разума -компьютеру. И именно он, этот представитель, на моих глазах страдал. Не наигранно, не «с жи­ру», а по-настоящему.

Как же так? Все формальные признаки жиз­ненного успеха у Толика были налицо, пережи­вания его никак нельзя было отнести к катего­рии драматических. Вполне заурядная история. Откуда тогда признаки неуверенности, страха и нервозности, сквозившие в каждом его взгляде и жесте?

Может быть, все произошло от потери опо­ры под ногами, случающейся однажды с каж­дым, кто лишен веры и молитвы? Или от ощу­щения чего-то незримого, стоящего выше гор­деливой людской самоуверенности? Чего-то, что невозможно объять разумом?

Толик, конечно, всего этого не понимал, а скорее всего, никогда об этом даже не задумы­вался. Постижение себя - сложный процесс, двигаться в полудреме по внешним вехам жиз­ни гораздо проще. Тем более в Америке, где жизнь человека жестко регламентирована. И вот настал его час! Прожив столько лет в самой богатой стране мира, он выехал в Россию в тай­ной надежде найти себя истинного, а быть мо­жет, и вернуться навсегда, повинуясь неясному зову души.

В тот день мы общались почти до рассвета. Никогда прежде, даже в дни нашей юности, мы не проводили столько времени вместе. Мы го­ворили о судьбах мира и моральном одиноче­стве современного человека, перегруженного знаниями, которые, впрочем, не дают ответа ни на один из жизненно важных вопросов, рано или поздно начинающих мучить любого думаю­щего человека: кто я, зачем живу, как устроен мир, кем он создан.

...Суетный мир остался где-то далеко. Мы рассуждали о потерянной и страдающей душе, о странном, неугомонном устройстве нашего разума, который снова и снова бросает нас в бессмысленную погоню за миражами внешнего мира, отлучая от неиссякаемого внутреннего источника силы и радости, покоя и любви. Как мог, я рассказывал Толику о данной человеку свыше способности отчасти останавливать не­произвольную и вредоносную деятельность рассудка, усилием воли защищать себя от зла и негатива и через сопротивление своему эгоистическому началу постепенно входить в со­стояние внутренней осознанности.

Мы почти не говорили о Боге. Насколько я мог судить, Толик был неверующим, однако в его всепоглощающем внимании ко всему, что связано с душой и открытым, то есть восприим­чивым к Богу сознанием, угадывалась живая, трепетная потребность в познании истины, то есть правильной организованной духовности.

Напоследок, сам не знаю почему, я предло­жил ему вместе попросить у Господа - искрен­не, насколько это возможно - прощения и помо­щи в решении его проблем. Толик согласился...

Потом мы долго молчали, думая каждый о своем.

На следующий день, полусонного, меня рас­толкал Толик. Запинаясь от волнения, он сооб­щил, что утром на его электронную почту при­шло сразу два (!) предложения от потенциаль­ных покупателей злополучного дома в Кали­форнии.

- Представляешь, два года мучаюсь с про­дажей, всех агентов на ноги поднял, кучу денег выбросил на рекламу, и ничего! А тут - сразу две заявки!

За завтраком мы с ним более спокойно и об­стоятельно обсудили это удивительное собы­тие. Толик, правда, начал было сомневаться, стоит ли сразу продавать дом или лучше подо­ждать весны и более высоких цен. Тут уж я не стерпел и выдал ему в том смысле, что не стоит Бога гневить, к тому же никто не знает, какими они, цены,будут весной.

Выходные закончились, и мы расстались. Толик улетел в свою Америку (кстати, буквально через неделю после отъезда он прислал сооб­щение, что дом он все-таки продал). Я вернул­ся к своим заботам: работе и бесконечному ду­ховному поиску, ставшим благодатной и неотъ­емлемой частью моей жизни.

Тут бы и поставить точку. Но одно для меня осталось загадкой, не дающей покоя и не поз­воляющей забыть ту встречу. Что же произошло в тот памятный вечер, когда мы с Толиком, каж­дый на свой лад, но вполне искренне попроси­ли Всевышнего помочь ему с продажей дома, а точнее, с освобождением его от пут прошлого? Случайность? Совпадение? Но это же совершенно невозможно: против этого восстает сам рациональный ум с придуманной им теорией вероятности.

Или все-таки в тот вечер мы удостоились Его ласково-шутливого прикосновения к тому непоседливому еврейскому мальчику, который когда-то в далеком детстве расслышал зов ду­ши (Его зов) и нашел свое призвание, хотя и не пошел дальше, не обрел Истину?

И кому из нас это прикосновение было важ­нее: Толику, уладившему одну из своих беско­нечных житейских проблем, или мне, в очеред­ной раз ощутившему благодатную даль и глуби­ну мироздания? Неважно! Важно, что оба мы -осознанно или нет - стали в тот вечер чуть-чуть другими.

И почему-то мне верится, что он вернется в Россию - на ту многострадальную и божест­венную землю, где когда-то навеки поселилась его душа.

Александр КСЮШИН

Перейти к содержанию номера