Мы поведем разговор об азбучных истинах, давно и прочно усвоенных народным сознанием, об истинах, укоренившихся в фольклоре. Еще недавно столь банальные рассуждения не стоило бы и публиковать: к чему ломиться в открытую дверь? Но в последние годы во всем мире этический дальтонизм стал столь распространенным явлением, что мы вынуждены сообщить вам без ерничанья и кокетства: «Волга впадает в Каспийское море, а агрессия и злоба не приносят счастья».

Всегда ли хороша бескомпромиссность, всегда ли правы непоколебимые пассионарии с их «большими батальонами»? Не пора ли и нам сделать ставку на осторожность, как это было в послекризисные годы правления первых Романовых, царя Михаила Федоровича и патриарха Филарета. И, может быть, округлый академизм в дискуссии уместнее хлестких ярлыков, после которых или – к барьеру, или – в «Матросскую тишину», без компромиссов. Не пора ли охладиться? Был у Ивана Ивановича Шувалова добротный девиз – «Потихоньку, мало-помалу». И нужно сказать, что этот просвещенный граф, друг Ломоносова, первый меценат российского просвещения, успел сделать поболее иных громогласных прожектеров. Дело в том, что камергер императрицы Елизаветы был меланхоликом, спокойным и надежным администратором. Нынче же властная мода (вот уж неумолимый деспот!), стремящаяся все втиснуть в прокрустово ложе стандарта, формирует образ страстного холерика – хозяина жизни и потребителя развлечений. Нам предлагают жить шумно, судорожно, ходить по осколкам перебитой посуды; самое популярное сленговое слово ХХI века – зажигай. Это еще не агрессия, но уже почти истерика. Ради моды на горячий темперамент начинается ломка традиций революционного масштаба. Смысл же русской истории в том, что на революцию наш народ решается крайне редко, но метко. Решается, если речь идет о жизни и смерти, если нужно делать долгосрочный выбор. Так было в 1613 году, так было в петровское время и в 1917 – 1922-м. Постоянная готовность к революционному стрессу вовсе не свойственна нашему народу. У него есть куда более насущные дела, чем экспансивное участие в жизни гражданского общества. Он умеет побеждать, уклоняясь от кровавой бойни, стоянием на Угре. Умеет уклоняться от конфликта, тем самым обеспечивая себе медленное, но верное развитие. У штурвала огромного корабля по имени Россия не место нетерпеливым и дерганым. Наши деды говорили: «Не спеши в Лепеши – в Сандырях ночуем!». России навязывают волчью повадку вместо медвежьей, подменяют коренное миролюбие жалкой жестокостью. Шумная судьба «экстремала» преподносится как единственное достойное поприще. Кто же воздаст должное размеренной жизни? Разгоряченная публика хочет крови, она ожесточается.

Можно выделить как минимум два культурных пласта, в которых жестокость преподносится как стиль жизни. Во-первых, это отечественная блатная традиция, связанная и с практикой неспортивных уличных драк, привлекавшая экстремальными эмоциями мальчишек двадцатых-тридцатых годов. Противостояние блатного Жигана и педагога Сергеева в популярнейшем довоенном кинофильме «Путевка в жизнь» было актуальным жизненным сценарием. И колоритный индивидуалист Жиган многих привлекал, был непредсказуем и силен. Конкуренция с воровским миром стала важнейшим делом довоенной педагогики. И, если полной победы над уголовщиной достичь не удалось, блатной раек как стиль жизни со временем отступил на второй план.

Настоящий ренессанс блатной романтики в массовой, а не подпольной культуре пришелся на 1990-е годы. Известно, что экономическая «шоковая терапия» 1992 года нуждалась в социальном наркозе. Женщинам наркоз предоставили в виде мыльных опер, мужчинам – в старинной «блатной» упаковке. Лично я считаю, что социальная терапия, несмотря на присущее ей лицемерие и ханжество, необходима, но здесь, кажется, мы выбрали не лучшее из зол. Не только музыка, не только внешний воровской имидж – по сути дела, с цепи были спущены все пороки, упомянутые уголовным кодексом. Долгое время власти сквозь пальцы смотрели на бандитский беспредел, важно было превратить бывших солдат и рабочих в индивидуалистов, пускай и с уголовным оттенком. Воровская этика пропитала общество, сделала его жесточе, беспощадней. Приемы «блатной истерики», когда клиента «берут на горло» («Алеша – ша, брось арапа заправлять!»), стали привычным и популярным телевизионным зрелищем, которое предлагали и политики, и артисты. До сантиментов ли тут, до слез ли по брошенному котенку? Казалось, что героем нового времени станет хищник, одинокий волк, ему принадлежит будущее. Социальные процессы отражались в жизни языка, в нашей речи. Прилагательное «агрессивный» все чаще употреблялось в положительном контексте – как характеристика активного, успешного человека. Может ли активная «агрессия» стать созидательной? Ею управляет упоительный азарт разрушения – опаснейший наркотик, порабощающий человека.

Во-вторых, мода на жестокость пришла к нам с Запада, где на низменных чувствах человека давно научились делать деньги. Мы были ограждены от этого бизнеса железным занавесом, а в странах капитала ХХ век стал временем разрушения аскетического пуританского идеала. Новым язычникам понадобились бои современных гладиаторов, кровавые развлечения. Понадобились острые ощущения, особенно приятные, когда ты – зритель и находишься в безопасности, в мягком кресле. Однако пропаганда насилия – явление настолько опасное, что и безопасность мягкого кресла оказывается фиктивной. Ходовые тенденции, доведенные до абсурда, выражают радикальные молодежные движения, подобные немецким анархистам, вышедшим на выборы в Бундестаг с лозунгом: «Даешь дебилизацию страны!». Их предвыборный ролик, напоминающий экранизацию истории Содома и Гоморры, свободно транслировался телекомпаниями. Выборы есть выборы.

Увы, думаю, что многие молодые люди в России с завистью смотрели на то, как куражатся за государственный счет их немецкие ровесники. Путь деградации привлекателен тем, что он легок и необременителен. Съезжать по перилам вниз проще, чем карабкаться вверх. Поэтому агрессия так быстро входит в моду. Показательна история со спортивными болельщиками. Само слово «фан», «фанат» в русской традиции имеет устойчивый негативный оттенок. Здесь подразумевается бездумная, слепая, воинствующая страсть. Другое дело – болельщик, знаток, любитель футбола, хоккея, шахмат…

Оказывается, можно, сбросив маску воспитанности, открыть свое животное нутро – без ограничений. Свобода! Или – воля, как кому угодно, спор о терминах здесь ни при чем. И сегодня чинные семейные пары редко посещают спортивные состязания: боятся хулиганства. А отряды юных «фанатов» уже привыкли биться не на жизнь, а на смерть и с соперничающими группировками, и с милицией. Результаты этого очаровательного развлечения, пришедшего к нам из просвещенной Европы, право, пустяшные: десятки и сотни убитых и покалеченных. Молодежную агрессию, взлелеянную в фанатских группировках, используют и будут использовать в политических целях – и как пугало, и как клаку. Успешно бороться с этим явлением невозможно: слишком многим оно выгодно, а там, где играют деньги, оркестры замолкают.

К сожалению, в наш век высоких информационных технологий общественное настроение зависит от моды сильнее, чем прежде, когда важную роль играла консервативная традиция православия. И оказалось, что из моды может выйти не только песенка или кашне, но и доброта. Спокойствие и взвешенность тоже кажутся старомодными, пресными, совсем не экстремальными качествами. Жизни на высоких скоростях мало – жажда острых ощущений нарастает, как жажда при диабете. Разумеется, и склонность к анархии, и увлечения всяческой экстремальщиной присутствовали в истории нашего народа. Но магистральной, культурообразующей всегда была противоположная этика. Вспомнил, как трактовал начало русской государственности летописец в «Повести временных лет». Речь идет о 862 годе: «Изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали себе: «Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву». И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные норманны и англы, а еще иные готландцы, – вот так и эти. Сказали руси, чудь, словене, кривичи и весь: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами».

Летописец лаконичен и загадочен как сфинкс, но через всю «Повесть» проводится идея, подхваченная и последователями Нестора: самое страшное – это усобица, братоубийственное кровопролитие, разобщение. Силой и компромиссами прекращали усобицы и Ярослав, и Владимир Мономах – властители, которых летописец ставит в пример современникам. Уроков Нестора потомки не забывали. Одна лишь полномощная власть способна примирить враждующих, объединить разрозненный народ общей задачей. Терпеливое понимание необходимости государства не раз спасало русский народ от наплывов самоубийственного ухарства.

Терпение – наше великое достояние, благодаря которому Россия устояла в войнах, сберегла собственную культуру. В этом терпении нет подобострастия, в нем – особая дисциплина, присущая только евразийскому народу. Неприятие потрясений, природное охранительство (ни в коем случае не раскачивать лодку!) – тот фундамент, на котором стоит Россия. Ради утверждения государственности, ради прекращения смут новгородцы в 862 году пожертвовали личной свободой. В последующей тысячелетней летописи Россия не раз делала схожий выбор на самых опасных перекрестках истории. Хватало мудрости.

Есть у русской интеллигенции привычка из каждой мухи в отечественной котлете делать пессимистические выводы эпохального масштаба, которые сводятся к признанию фатальных недостатков нашего народа. Интересно, придет ли в голову какому-нибудь обитателю Нью-Йорка говорить об отсутствии перспектив у американской нации, если карманы классических джинсов сработаны таким образом, что невозможно положить в них бумажник или связку ключей без ущерба для здоровья...      

Тем, кто одержим болезненной жаждой перемен, хотелось бы изменить ситуацию, уничтожить даже школьный историко-литературный курс. Ох уж эти реформы! Так и хочется, по примеру генерала Крутицкого из пьесы «На всякого мудреца довольно простоты», засесть за трактат «О вреде реформ вообще»… Конечно, ни русская литературная классика, ни, скажем, ПСС В.И. Ленина не может служить универсальной кладовой ответов на любые вопросы.

Но без уроков классики нельзя, дискуссия Пушкина, Чаадаева, Герцена, Достоевского, Тургенева, Толстого расцветала такими цветами, что без нее нам никогда не ощутить, что такое русский дух.

Феномен великого западника Тургенева любопытен своим политическим противоречием: нередко Иван Сергеевич высмеивал собственные убеждения и с теплотой трактовал идеи противников – славянофилов. Это случилось с образом славянофила Лежнева из «Рудина» – все помнят патриотический лежневский афоризм «Россия без каждого из нас обойтись может, но никто из нас без нее не может обойтись. Горе тому, кто это думает, двойное горе тому, кто действительно без нее обходится!». Эти слова воспринимаются как прозрение – и Лежнев вышел у Тургенева отнюдь не карикатурной фигурой, даром что идейный противник. В русской литературной классике XIX века можно найти противоположные мнения о коренных вопросах русской жизни, но агрессию не проповедовал никто. Отказ от человеколюбия (наверное, это слово нынешним агрессорам кажется слащавым) в лоне нашей культуры немыслим. Россия умеет сопротивляться внешнему влиянию, отбрасывая все неорганичное, противное духу нашей тысячелетней культуры...

***

У Пушкина царедворец проговаривается: «Давай народ искусно волновать». Поэт и его читатели прекрасно знали результат этих стараний: многолетняя смута, путь тяжелых поражений, долгий путь к согласию и победе. Нынче пирог политической власти представляется столь лакомым, что в политику во все тяжкие пускаются, как в золотую лихорадку. Эпатаж, скандал и провокация обращают на себя внимание, это проверенная тактика. Честолюбцам важно взбаламутить стоячую воду, ни в коем случае не допустить политической стабильности, при которой профессионалы ценятся выше демагогов. Характер русского народа, не любящего бузотерить по всякому поводу, ужасно мешает искателям бури… Чтобы пробудить бунтарскую гражданственность, они готовы играть на струнах анархизма, сулящего кровавый хулиганский праздник непослушания. Веселый мордобой, уличное витийство. «Искусно волнуя народ», очень важно раздувать в нем искру звериной ярости. Без агрессии – никуда.

Публицист Константин Крылов, называющий себя русским националистом, призывает: «Цель ясна: раскодироваться. Снять неведомо кем наложенный запрет на участие в конфликтах. Люди должны почувствовать ВКУС ненависти и мести – и понять, что в этом-то и состоит величайшее счастье, доступное человеку». Кажется, что образованный и способный литератор искусственно распаляется, проверяя на прочность и на популярность отвратительную идею. Слишком уж по-сектантски темпераментно звучит эта формулировка обратного общего места, истины, перевернутой с ног на голову. Видеть счастье в ненависти и злобе – это очень современно, зрелищно и зажигательно.

Думается, наш идеолог рассчитывает на ясную перспективу: сначала возбудить молодежную агрессию, а после управлять ею в политических целях. Неплохой бизнес-план в условиях конкурентной политической борьбы, но в реальности российского авторитаризма, которому свойствен спасительный инстинкт самосохранения, подобный радикализм всегда будет на обочине, вдали от магистральных дорог. Ненависть – страшная, неуправляемая стихия. Когда наш народ вел Отечественную войну, осознавая справедливость своего ратного труда, наука ненависти к захватчику была необходимым (хотя и болезненным) отступлением от народной морали. И симоновское: «Сколько раз увидишь его – столько раз его и убей», и яростные статьи Эренбурга сохранили накал той праведной ненависти, которую, впрочем, умело дозировали, чтобы не перелить через край. Но, преодолев месяцы отступлений и поражений, ощутив свою силу, советский народ стал великодушен.

Можно долго, с историческими и бытовыми примерами, рассуждать о том, что такое сила и что такое слабость. Умение держать себя в руках, не опускаться до истерики, до мести и самосуда – это черта, присущая истинно мужественным, подлинно сильным людям и народам. Скажем, поведение Красной армии в оккупированной Германии в 1945-м и позже – пример силы, которая не нуждается в историческом самоутверждении. Разумеется, не нужно абсолютизировать нравственную силу нашей армии. В жизни всякое случается – но мы не будем, по примеру западных коллег, представлять своих противников пигмеями, а себя – представителями высшей расы. А высокие моральные требования к армии и обществу были заданы всей историей Руси – России – Советского Союза. Стремление (часто – безуспешное) к святости не дает нам считать преступление подвигом, а непримиримость – добродетелью.

В заграничных походах русской армии 1813-14 годов (в особенности – после вступления на французскую территорию) наш солдат проявил великодушие, воспитанное царским неприятием мародерства и мести. А ведь за спиной русского солдата стояли родные разоренные деревни и руины поруганных святынь. Многим памятна речь Кутузова из толстовского романа: «Вам трудно, да все же вы дома, а они... видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных: – хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?».

Неистовым ревнителям трудно понять подобную логику. Темперамент мешает. От кипятка подымается пар, уходящий в свисток. Как трудно понять им и замысел скульптора Вучетича, установившего в Берлине не устрашающего, но сильного своей добротой воина, который противостоит не только солдатам рейха, но и этике, и эстетике национал-социализма. А в Восточную Германию уже в 45-м году пошел русский хлеб. Голодный, изможденный, но непобедимый народ протянул руку помощи недавнему врагу. Так вели себя победители, но современный публицист почему-то предпочитает учиться не у отечественных победителей, а у потерпевших крах немцев. Кстати, самым последовательным противником социального компромисса был именно Адольф Гитлер, выдвинувший теорию перманентной борьбы. Склонность к компромиссу, к умиротворению он считал «жалкой чертой характера».

Какое страшное созвучие с мыслями тех, кто хочет «зажечь» русский народ сегодня!

В мире искусственных, пластмассовых мыслей, чувств и предметов, конечно, нетрудно рискнуть унылым благополучием сегодняшнего дня ради «острых ощущений». В трещащей синтетической водолазке, пообедав соевыми продуктами, наслушавшись синтезаторной музыки, мы воображаем, что никаких постоянных ценностей в мире нет.

Только познавая мир и проникаясь его красотой, мы становимся рачительнее и милосерднее.

Арсений ЗАМОСТЬЯНОВ

Перейти к содержанию номера