Деятелей суворовского масштаба в любой культуре немного, а их роль в формировании национального характера можно смело назвать решающей. Разумеется, воспитательная система Суворова была четко ориентирована на армейскую практику. Но Суворов не в декларациях, а на деле требовал от офицеров широкой эрудиции, а от солдат – смекалки. В условиях XVIII века это означало культ просвещения и самообразования, который Суворов насаждал в армии. Связь общего образования с практикой, с профессиональным ростом нынче является объектом споров – и мы можем почерпнуть немало аргументов в суворовских материалах, благо, и эпистолярное наследие полководца, и его биография нашли в ХХ веке преданных и квалифицированных исследователей.

Педагогическое наследие А.В. Суворова стало идейной основой отечественной армии и военно-учебных заведений. Суворовское наследие изучали ученики полководца – его младшие боевые товарищи. Позже Суворов остается лицом российской армии, и поныне олицетворяя героические традиции, а также стратегический ум. Это осознают не только в России. Зарубежные авторы традиционно преуменьшают военные заслуги Суворова (к этому сам полководец привык при жизни, отмечая, что «наемные историки» в своих кривых зеркалах представляют русских пигмеями), но и они отмечают, что «его стратегия оставалась образцом для русской армии во время Второй мировой войны и в период холодной войны. Суворов не только был создателем тактики будущего для русской армии, но и образцом, которому подражали его последователи» (М. Ли Лэннинг. Сто великих полководцев. М., Вече, 1998). И верно, образ Суворова стал для нашей армии лучшим воспитательным примером. Популярность книг о полководце, кинофильма «Суворов» (вышел на экраны в 1940 году), суворовских плакатов в Красной армии и брошюр, адресованных командирам Красной армии, говорит сама за себя. Не случайно и появление суворовских училищ, созданных по образцу кадетских корпусов старой России, но с более явным акцентом на суворовское наследие (до революции имя Суворова носил один из кадетских корпусов – Варшавский). История суворовских училищ – это, безусловно, важный этап в развитии идей полководца. Суворовцы – ребята школьного возраста – изучали биографию А.В. Суворова, а суворовские афоризмы – заветы молодым солдатам – накрепко врезались в память с первых шагов в училищах. За каждым срезом жизни училищ мы видим грандиозную фигуру Суворова. Строгий распорядок дня, физические упражнения, гигиена – все подкреплено авторитетом великого полководца.

Суворов помогает в решении самых злободневных задач. Недаром замечательный биограф Суворова Петрушевский приметил: «Суворов был гигиенист». Известно презрительное отношение полководца к «богадельне», к «гошпиталям». Но, прежде всего, полководец стремился сберечь солдатское здоровье, насаждая правила гигиены, разрабатывая стандарты здорового образа жизни. Суворовские приказы показывают, с какой обстоятельностью «граф двух империй» относился к вопросам санитарии: «Соблюдать крайнюю чистоту; потному не садиться за кашу, не ложиться отдыхать, и прежде разгуляться и просохнуть… Непрестанное движение на воздухе». Подобных рекомендаций в суворовском наследии – не счесть. Ответственное отношение к здоровью помогло этому болезненному от природы человеку до последних дней семидесятилетней жизни сохранять физическую и интеллектуальную активность, побеждать на поле боя.

В рассуждениях Суворова о воспитании солдат мы не встретим благих пожеланий и общих мест. Суворов писал только о практически необходимых вещах, писал, не смущаясь обращаться к мелочам, из которых и складывается наука побеждать. Помогал опыт полководца – армейская биография, не имеющая себе равных.

Уже в «Полковом учреждении» (этот памятник военно-педагогической мысли известен также под названием «Суздальское учреждение») проявилось суворовское понимание воспитательной проблематики армейской жизни. Суздальский пехотный полк стоял в одном из исторических мест России – в Новой Ладоге. Не забывая об обучении солдат и офицеров, Суворов обращает внимание и на образование их детей, живших при полку. Полковник Суворов лично принимает участие в строительстве здания школы и Петропавловской церкви. Совместная работа на строительстве сплачивала полк, превращала солдат и офицеров в единый коллектив. Вместе они рубили лес, обрабатывали бревна, вместе строили и храм Божий, и храм знаний. Суворов со свойственной ему энергией принимается учительствовать в новенькой школе, он преподает детишкам основы арифметики, даже набрасывает учебник для школы, составляет краткий катехизис и молитвослов. В годы командования Суздальским полком Суворов одновременно руководил воспитанием взрослых и детей. По собственному эмоциональному выражению, изничтожал в них праздность, приучая к систематическому труду – интеллектуальному и физическому.

  * * *

Для суздальцев написал Суворов и свое «учреждение». В первых же строках теоретического опуса Суворов нащупывает важнейшую дидактическую тему, которая, конечно, должна распространяться не только в армейской практике: «Понеже праздность корень всему злу, особливо военному человеку, напротив того, постоянное трудолюбие ведет каждого к знанию его должности в ее совершенстве, ничто же так не приводит в исправность солдата, как его искусство в экзерциции, в чем ему для побеждения неприятеля необходимая нужда». Ясное дело, для каждого поприща – своя экзерциция. Величайший ум XVIII столетия, посвятив свои силы военному искусству, оставил нам уроки, пригодные для различных жизненных ситуаций.

Суздальцы стали первой самобытной лабораторией суворовской системы. Он всю жизнь помнил про школу и церковь в Новой Ладоге, про занятия с мальчишками и солдатами. Суворову нередко приходилось принимать командование над новой армией – и немедленно приступать к действиям. Суздальская школа помогала быстро построить из незнакомых офицеров и солдат сплоченный коллектив. Помогало и то, что суворовская слава бежала впереди своего героя.

 * * *

Суворову претила механистичность военных теорий. Именно презрение к схоластике ощущается в знаменитых суворовских парадоксах, выражавших кредо героя: «Я выше правил, методика подо мной». Разумеется, здесь имеются в виду правила ущербные, сковывающие талант полководца и воспитателя. Суворов выработал новые правила и выразил их в эффектной форме воинского катехизиса, а также в письмах и фольклорных сюжетах, возникновение которых он нередко осознанно провоцировал. Русский полководец с присущей одному ему быстротой порыва поставил в эпицентр своей «науки побеждать» человека – солдата и офицера. Именно поэтому воспитание воинства было для Суворова, пожалуй, даже важнее тактических задумок. Человек как субъект боя и объект воспитания стал основной темой суворовского метода. Удивительно точно сказал об этом Денис Васильевич Давыдов – один из подлинных учеников Суворова: «Он положил руку на сердце русского солдата и изучил его биение». В этих словах – метафора стремлений едва ли не каждого педагога. И Суворов не знал равных в искусстве воспитания волевой личности. Денис Давыдов был одним из многих русских людей (среди них можно назвать и людей военных, и деятелей культуры), подпавших под обаяние суворовского феномена, ставших истинными последователями Суворова. Встреча юного Дениса Давыдова с Суворовым была мимолетной, но партизан-поэт вспоминал о ней всю жизнь. Суворовское благословение вдохновило Давыдова; много лет спустя, в воспоминаниях, названных «Встреча с великим Суворовым» (1793) Д.В. Давыдов обнаруживает, что образ Суворова так и остался для него путеводным. С семи лет – и на всю жизнь. Отец Д.В. Давыдова командовал Полтавским легкоконным (гусарским) полком, и детство героя 1812 года проходило, по его словам, «под солдатскою палаткой». Воспоминания писал уже бывалый солдат и литератор, познавший славу и очень самолюбивый, но мы все равно чувствуем мальчишеское волнение, когда Денис Васильевич пишет о Суворове… Ведь любимец армии, о котором так восторженно говорили в семье Давыдовых, благословил мальчика, разглядев в нем искру Божью и предрек: «Я еще не умру, а он уже выиграет три сражения!». Предсказание сбылось как гипербола: победы Давыдова начались после смерти Суворова, но все-таки оно сбылось!

Глазами Дениса Давыдова на Суворова восхищенно смотрели сотни и тысячи мальчишек, которые примут на себя удары 1812 года и по-суворовски будут бить самого сильного врага. Они считали Суворова своим учителем – и не случайно В.А. Жуковский в своей поэтической композиции «Певец во стане русских воинов» выводит образ отца-Суворова, вдохновляющего и благословляющего русскую армию на защиту Отчизны. Жуковский нисколько не преувеличил: Суворов действительно был отцом русской армии. И, через много лет после физической смерти, он оставался в родной армии, продолжая службу. Так Пушкин живет в каждом русском художнике, а Ломоносов – в каждом ученом.

 * * *

Известно отношение Суворова к поэзии и музыке. Эти искусства то и дело помогали ему не только в часы досуга, но и в учении, и в бою. Суворов сказал: «Музыка удваивает, утраивает армию… С крестом священника, развернутыми знаменами и громогласной музыкой взял я Измаил!». Как никто из современников, он понимал значение психологической подпитки воинства, особенно необходимой в экстремальной ситуации боя. Любил Суворов и песню – этот вечный устный учебник народной истории. Песня воспитывает в народе патриотическое чувство, приучая к мелодизму родного языка. Может быть, песня – самое органичное состояние языка, а для солдат, подолгу находящихся на чужбине, именно в песнях кроется образ Родины, за которую они идут на смерть. Суворов проносил в песнях образ России – и в то же время живо интересовался обычаями и нравами Польши, Финляндии, Турции, Швейцарии – тех стран, где ему приходилось воевать. Стремился изучать традиции соседних народов, учил языки. Известно, что Суворов бегло изъяснялся и на польском, и на турецком языке, требовал и от солдат знания определенных выражений из словаря неприятеля. Разумеется, они не становились знатоками турецкого или французского языка, но изучение чужеродных слов развивало смекалку, тренировало память. В то же время, знание основ иностранных языков помогало солдатам в походе, в разведке… Это и требовалось Суворову.

Воспитательная техника Суворова сперва поражает эксцентричностью приемов. Ясно, что полководец, заслуживший прозвание «замечательного чудака и оригинала», стремился в первую очередь удивить, привлечь внимание, обострить интерес солдата к яркой персоне генерала-воспитателя. И здесь Суворову помогает глубокое знание русского фольклора (нехарактерное для столичной знати в XVIII веке) и «крестьянского православия», от которого аристократия времен «женской империи» была уже далека. Прав был эмигрантский суворовед Б. Штейфон: «Военно-воспитательная система Суворова, давшая столь удивительные по своим практическим последствиям результаты, прежде всего была осмыслена самовоспитанием творца этой системы. Основной чертой духовного облика Суворова была его вера в Бога. Простая, ясная вера, какой всегда был силен русский народ».

Эта мысль развивает державинское представление о Суворове. Великому полководцу с одинаковой органичностью удавалось быть одновременно и просвещенным русским европейцем, искушенным в современной культуре и политике, и персонажем русской сказки, лубка, близким каждому крестьянину. Наверное, помог природный артистизм: Суворов жить не мог без перевоплощений и аллегорий и очень тонко чувствовал стилевые материи. Вот он пишет Г.А. Потемкину, не без кокетства жалуясь на горькую судьбину. Но есть в этих словах и скрытая гордость: ведь служба в «нижних чинах» позволила полководцу познать армию от и до. Суворов прекрасно понимал, что этот багаж дает ему преимущество над другими генералами, не исключая и всесильного Потемкина. Он жалуется, но одновременно и ставит на место не столь посвященного в армейские реалии фельдмаршала…

Язык аллегории, ясный и понятный крестьянам, воспитанным в пространстве фольклора, иногда ставил в тупик лощеных адресатов суворовских писем: «Служу я, милостивый государь, больше 40 лет и почти шестидесятилетний. Одно мое желание, чтоб кончить высочайшую службу с оружием в руках. Долговременное мое бытие в нижних чинах приобрело мне грубость в поступках при чистейшем сердце и удалило от познания светских наружностей; препроводя мою жизнь в поле, поздно мне к ним привыкать. Наука просветила меня в добродетели; я лгу как Эпаминонд, бегаю как Цесарь, постоянен как Тюренн и праводушен как Аристид. Не разумея изгибов лести и ласкательств к моим сверстникам, часто неугоден. Не изменил я моего слова ни одному из неприятелей, был счастлив потому, что я повелевал счастьем… Исторгните меня из праздности… токмо что в роскоши жить не могу. В чужие краи… тоже праздность». (Суворов А.В. Письма. М., 1986, с. 100, 101). Как умело зашифрованы самые откровенные признания! Начнем с того, что и Суворов, и его адресат прекрасно знали, что фиванский герой Эпаминонд славился правдивостью. Но Александр Васильевич считает, что такой вот косвенный намек на собственную честность здесь уместнее. Ведь нужно заставить читателя задуматься, засомневаться, подключить внимание и воображение… Как лектор, который специально запинается в самой кульминации монолога и ищет глазами помощи в зале – чтобы не спали, чтобы мыслили вместе. Суворовский стиль провоцирует работу мысли в собеседнике.

Несмотря на аристократическое происхождение (Суворовы – старинный дворянский род, а отец полководца, закончивший службу при Екатерине в чине генерал-аншефа, в юности был приближен Петром Великим), Александр Суворов начал службу с нижних чинов и стал настоящим солдатским генералом, пришедшим в элиту из народной гущи. Карьера Суворова могла развиваться куда стремительней, но из-за цепочки недоразумений великий полководец получил чин полковника в то время, когда его ровесники уже ходили в генералах. Не было бы счастья, да несчастье помогло – Суворов изучил свой народ. И сумел применить накопленные знания на практике и в теории.

 * * *

Суворов не стесняется, когда это необходимо, выглядеть резонером – и моральная оценка того или иного человека для него всегда первостепенна. Говоря о своем любимом герое древности – Юлии Цезаре, он делает важное добавление: «Если бы я был Цезарь, то старался бы иметь всю благородную гордость души его, но всегда чуждался бы его пороков». Без последней оговорки суворовское отношение к Цезарю непредставимо. Разумеется, христианская мораль отличала Суворова от античных героев. Но не каждый из современников и потомков Суворова столь четко задумывается над этой проблематикой. Для Суворова это было важным признанием, он осознавал, насколько слабым и уязвимым может стать даже великий герой, вступив на путь порока.

Кредо Суворова-воспитателя лаконично сформулировано в письме к Карачаю – крестнику великого полководца и сыну его боевого товарища, венгерского генерала: «Достоинства военные суть: отвага для солдата, храбрость для офицера, мужество для генерала, но оные должны быть руководимы порядком и дисциплиной, управляемы неусыпностью и прозорливостью. Будь чистосердечен с друзьями, умерен в своих нуждах и бескорыстен в поведении. Являй искреннюю ревность к службе своему Государю, люби истинную славу, отличай любочестие от надменности и гордости, приучайся сызмальства прощать погрешности других и никогда не прощай их самому себе. Обучай тщательно своих подчиненных и во всем подавай им пример. Упражняй непрестанно глаз свой — только так станешь великим полководцем. Умей пользоваться положением места. Будь терпелив в трудах военных, не унывай от неудач. Умей предупреждать случайные обстоятельства быстротой. Различай предметы истинные, сомнительные и ложные. Остерегайся безвременной запальчивости. Храни в памяти имена великих мужей и подражай им с благоразумием в своих военных действиях. Неприятеля не презирай, каков бы он ни был. Старайся знать его оружие и способ, как оным действует и сражается; знай, в чем он силен и в чем слаб. Приучай себя к деятельности неутомимой, повелевай счастьем: один миг иногда доставляет победу. Счастье покоряй себе быстротою Цезаря, коий и средь бела дня умел своих неприятелей уловлять и окружать и нападал на них когда и где хотел. Не упускай пресекать неприятелям жизненные припасы, а своему войску учись всегда доставлять пропитания вдоволь. Да возвысит тебя Господь до геройских подвигов знаменитого Карачая!».

Эти суворовские заветы издавна изучались в кадетских корпусах Российской империи, а позже – и в советских суворовских училищах. Они и поныне остаются девизом Российской армии, основой воспитательной системы военно-учебных заведений. Вряд ли возможно выразить суть воинской доблести с большим лаконизмом. Помимо прочего, это письмо показывает, сколь убедителен был Суворов в дидактике, в нравоучениях. Мы видим, что, помимо стоической силы воли и умения вложить все силы в главный порыв, Суворову было свойственно аналитическое отношение к жизни.

Он учит предусмотрительности и осторожности (эти качества Суворова тонко прочувствует Пушкин в работе над «Историей Пугачева»).

А ежедневные тренировки, постоянный самоконтроль – это ключ к «повелеванию счастьем». Суворов учит держать собственную судьбу на поводке, побеждая искушения. Прозорлив был Державин, сказавший о суворовском умении: «как внешних супостат, так внутренних сражать».

Суворову удалось перенести свой опыт православного прихожанина, спасающегося от грехов, в военно-педагогический обиход.

Он истово борется с пороками, первым из которых считает «немогузнайство». В этом емком понятии Суворов объединил все ненавистные ему человеческие слабости. Леность, ненаходчивость, нежелание работать над собой. Немогузнайки – захребетники, пассивные разини, от которых, по Суворову, «много вреда». С суворовских времен в армии осталось презрение к капитулянтскому ответу: «Не могу знать». Суворов приветствовал творческие, находчивые, остроумные ответы на самый фантастический вопрос, вроде знаменитого «Далеко ли до луны?». А ведь это ситуация из рутинной школьной практики, и нередко учителя требуют трафаретного, штампованного ответа, убивая фантазию, сводя на нет веселую заинтересованность наукой.

Увы, суворовский архетип, казавшийся эксцентричным в XVIII веке, и сегодня воспринимается как отклонение от нормы. Норма по-прежнему напоминает траченный молью прусский стандарт бездумной муштры. Справедливо считается, что Суворов прочувствовал несоответствие русского народного характера педантической прусской системе. Генерал М.А. Драгомиров – выдающийся пропагандист суворовской системы XIX века – писал: «Суворов, как великий психолог и знаток русского характера, заставлял работать усиленно, требовал однообразия, как никто, но в сем последнем до педантических мелочей никогда не доходил и нарочитым изобретением таковых не услаждался. Одним словом, он задался задачею, как новобранца специализировать в солдата, не ломая в нем человека и не обращая в автомат?».

Жемчужина суворовского литературного наследия – это, конечно, «Наука побеждать». План тактическо-строевого учения войск, представленный Суворовым, выражен энергичным, полным динамизма языком. Языком, который вполне выражает характер автора, его неповторимую индивидуальность. Сама история этого памятника военной дидактики поучительна. Широко известное название «Наука побеждать», столь точно отразившее суворовский стиль, направление всей суворовской системы, было вброшено «в народ» после смерти полководца, когда суворовское наследие обобщали издатели и исследователи. Через шесть лет после смерти А.В. Суворова, когда Европу разрывали наполеоновские войны, подвижник сувороведения М. Антоновский опубликовал «Науку побеждать», как актуальнейшее наставление всей России.

В двух частях «Науки побеждать»: «Вахт-параде» (более раннее название «Учение разводное») и «Разговоре с солдатами их языком» – Суворов методично и подробно описывает технику боя, используя старинный военно-учебный принцип «делай, как я». Вот Суворов прописывает сценарий действий солдата: «Для пальбы стреляй сильно в мишень. На человека пуль двадцать; купи свинцу из экономии, немного стоит. Мы стреляем цельно; у нас пропадает тридцатая пуля, а в полевой и полковой артиллерии разве меньше десятого заряда…». Это говорит человек, досконально изучивший, почем фунт лиха в солдатской жизни. Суворовские «руководства к действию» помогли многим в тогдашней армии. Как помогли и громогласные похвалы непобедимого генерала, щедрого на награды истинным героям. Он завершает «Три воинские искусства» во второй части книги вдохновенной здравицей, которая поднимала боевой дух не хуже доброй чарки: «Чистота, здоровье, опрятность, бодрость, смелость, храбрость, победа. Слава, слава, слава!». Сотни тысяч солдат, офицеров и унтер-офицеров Российской армии нескольких поколений знали суворовский «Разговор с солдатами» наизусть. Советы Суворова были подлинной наукой побеждать, выручавшей на поле боя, спасавшей от гибели.

 * * *

Собственно говоря, вся вторая часть «Науки побеждать» предназначалась для регулярного чтения вслух перед солдатской аудиторией. Таким образом, правила усваивались способом «прямого внушения», постепенно становясь первейшим привычным знанием солдата. Суворов ставил перед собой цель выработать в солдатах привычку к прослушиванию рекомендаций «Науки побеждать» – по аналогии с церковной практикой. О православной сущности суворовского стиля мы уже не говорим: в любом, даже самом беглом, исследовании суворовского наследия невозможно избежать этой темы. Глядя на прошлое с «академической дистанции», мы нередко идеализируем наших предков, приписывая всем деятелям дореволюционной отечественной культуры глубокую приверженность к православию. Это, конечно, поверхностный и обманчивый взгляд. Духовная жизнь сложна во все времена. Спускаться вниз, сбегая по лестнице пороков своего века, куда легче, чем подыматься к идеалам…

Суворов со своим высоким юродством (как и Ф.Ф. Ушаков) был исключительной личностью. Солдаты приписывали Суворову самые необычные подвиги, считая его кудесником, заговоренным волшебным героем. Полководец осознанно поддерживал эту легенду; хлебнув пунша, появлялся на поле боя в самых «горячих точках». Это удивительное суворовское умение – творить легенду о самом себе исключительно для пользы дела. Суворов был сам себе пропагандистом, он прекрасно освоил технологию влияния на умы. Почтительные анекдоты вставали лыком в строку его метода. Но в то же время солдаты видели благонравие Суворова – и склоняли голову перед духовным авторитетом полководца. В народных песнях нередки образы бессердечных генералов, злонравных аристократов. О Суворове же пели торжественно и благодарно:

С предводителем таким

Воевать всегда хотим.

Старые кавалеры, ветераны многих кампаний, возвратившись в родные деревни после четвертьвековой солдатской службы, рассказывали детворе о походах, рассказывали о Суворове. К правде примешивалась сказочная фантастика. Истории, пересказанные по цепочке, от участника к первому слушателю, от первого слушателя – ко вторым и третьим, становились фольклором. Крепкий монумент установили своему учителю солдаты. Установили в народной памяти.

 * * *

В суворовских войсках не существовало проблемы дезертирства. Знаменитая быстрота суворовских переходов достигалась в том числе и потому, что полководец вел своих чудо-богатырей по кратчайшему пути – в том числе и в лесистой местности, вел днем и ночью. Другие генералы, опасаясь дезертирства, не любили приближаться к лесам, боялись и ночных переходов. Доверие, взаимное уважение – без этих мотивов нельзя представить суворовской атмосферы в армии. Просматривается аналогия с современной школой: нередко ребята становятся явными или скрытыми дезертирами, фактически манкируя своими ученическими обязанностями. Авторитарные методы управления далеко не универсальны. В учителе должно жить суворовское начало, чтобы школьники без принуждения вставали под его знамена. Такие педагоги были и есть – и мы навсегда запоминаем их имена, как народ запомнил имя Суворова.

 Арсений ЗАМОСТЬЯНОВ

Перейти к содержанию номера