Пока мы радуемся первым успехам нашей уставшей от кризисов экономики и умиляемся растущим богатством государства, молодые люди – наши потенциальные читатели – спешно избавляются от бремени лишних знаний. Так им легче усваивать ту культуру, которую предлагает нынешний рынок. Лишние знания по истории Отечества помешают безмятежно наслаждаться выпекаемыми на скорую руку историческими романами, лишние знания в политэкономии не дадут восхищаться инновационными методами экономики, а лишние знания русской грамматики не дадут спокойно смотреть рекламу.

В свою очередь, лишние знания для молодежи нынешнему производителю многочисленных, рассчитанных на молодых товаров и услуг вообще не нужны. Из подрастающего поколения производители игр, медиа, компьютеров, мобильных телефонов создают общество потребления, не оставляя ни минуты на то, чтобы потенциальный покупатель занялся чем-то, что не требует дополнительного оснащения, за которое производители будут получать деньги и наращивать свои обороты и мощности. Мы, поколение канувшего в Лету СССР, были в этом отношении обществом недопотребления: ходили бесплатно в библиотеки и читали книжки. Социальные ресурсы работали в те времена на человека, а не на производство все новых и новых приспособлений для организации досуга.

Заместитель председателя отдела внешнецерковных связей Московского патриархата протоиерей Всеволод Чаплин, отвечая на вопросы подростков в клубе «Диалогос», разделил покупку и потребление нужных и полезных вещей и современную модель потребления, которая не нацелена на то, чтобы покупать нужные вещи. Современная модель потребления далека от того, чтобы помочь человеку купить полезную вещь. Заставить людей позиционировать себя друг другу посредством вещей – вот модель современного общества потребления. Быть не хуже других, а лучше других. Выделяться с помощью «фишек» и «прибамбасов», цель которых – превосходство одного человека над другим.

«Вот я к микрофону отношусь равнодушно, – заметил священник, – а если бы иные из нас стояли на сцене со своими микрофонами – соревновались бы, у кого «прибамбаснее» и «фишковее». Действительно, реклама, торговля ориентированы на то, чтобы заставить людей покупать не то, что необходимо, а то, что помогает людям бороться друг с другом посредством вещей и денег. Иметь больше денег, чтобы чувствовать превосходство над другими».

Молодежь, в обратном соответствии с тезисом известного авангардиста Исидора Изу, стала не «пролетариатом общества потребления», а привилегированным классом этого общества. Пролетариату, как известно, нечего терять, кроме своих цепей, а тут – престиж, дружба, все держится на последних «фишках» цивилизации. И подобно тому, как в былые времена стыдно было в высших кругах не знать «Философическое письмо» Чаадаева, нынче стыдно не иметь последнюю модель плеера. Отсюда и «эллочкилюдоедская» тяга ко всему, что кажется содержанием, не являясь таковым: к красивым погремушкам, счастливые обладатели которых получают одновременно и пропуск в молодежную субкультуру. Общество потребления – социальный организм, работающий на производство, которое можно в полной уверенности назвать целью-в-себе. Это производство рассчитано на то, чтобы приобрести репутацию полезного и содержательного, не являясь ни полезным, ни содержательным. Оно характеризуется:

а) избыточностью приспособлений для совершения действий, которые могли бы совершаться при меньших тратах;

б) ориентацией на непрерывное производство новинок, глядя на которые, молодежь кричит «круто» и покупает, а если это не круто, но практично, что соответствует покупательским вкусам поколения недопотребителей-консерваторов, то это «отстой»;

в) всесторонней поддержкой инновационного мышления (мода как механизм манипулирования сознанием);

г) финансовыми ловушками, самой невинной из которых выглядят многочисленные лохотроны типа мобильных конкурсов «угадай призовое число от 1 до 100 млн с подсказками – слева оно или справа», за каждую из которых молодые люди с удовольствием отдают по доллару или половине оного – и в результате все-таки выигрывают – получают картинку или мелодию на мобильник!

д) статусная поддержка неразборчивого потребителя (прилично иметь лишь самое дорогое, сколь бы функционально излишним оно не было).

По сути, само производство выбрало молодежь, как самую податливую прослойку, и требует ее экономизации (термин д-ра филос. наук В.В. Павловского). Если и есть среди молодежи бедные, то они, выключенные из общества потребления, автоматически выходят и за рамки субкультуры. Разумеется, они стараются исправить положение, но не путем развития духовного жизненного опыта, не противопоставлением подлинных ценностей обществу потребления, а уподоблением себя своим сверстникам. Они открывают в себе внутренние ресурсы, чтобы стать богаче, успешнее, а для этого нужно быть послушнее: внимательно прислушиваться к работодателю и веяниям времени, читать только то, что вышло только что из типографии, получило престижную премию, слушать лишь последние хиты, играть лишь в те социальные игры, в которые именно сейчас играют миллионы сверстников.

Общество не дает человеку возможности быть недопотребителем, но сковывает его и делает механизмом, приложением к компьютерам, мобильникам, не собственно человеком. «Мораль и философия недопотребления…. была существенно необходима во времена недопроизводства; но в век машин, в эпоху, когда люди научились связывать свободный азот воздуха, недопотребление стало прямым преступлением против общества» (О. Хаксли. О дивный новый мир: Пер. с англ. О.Сороки).

Герои английского писателя Хаксли, разумеется, перегибают палку, но не следует впадать в манихейство и воспринимать материальные ценности как зло, а молодежь видеть как обуреваемую злыми силами и пороками организацию, которую нужно немедленно спасать, причем именно от потребительских пут. Ничего, кроме очередного идеологически спровоцированного конфликта поколений, это не даст. Тем более что были уже в нашей стране попытки заменить общество потребления потребительским стандартом, и жестоко, но справедливо взбунтовалась именно молодежь. Понятие «трудный подросток» в советское время стало не столько психологическим, сколько социальным. Подросток, решающий своими силами социальные проблемы, мог и не иметь психологических отклонений, хотя, согласно теории американского психолога А. Маслоу, они неизбежны в случае подавления способностей и невозможности самореализации. Выразитель социального протеста – «трудный подросток» – самоактуализировался лишь тем, что, нагрубив старшим, отрастил себе волосы и надел джинсы, то есть агрессивно воспротивился потребительскому стандарту. То есть он оказался здоровее сдерживающего потребление общества и унаследовал от своих дедов полноценную психологическую структуру потребностей, направленных на обновление. «Трудный подросток» первым воспротивился и потребительскому стандарту в книжной торговле, пионерско-комсомольской журналистике – зная, что и его родители, и старшие братья читали то же самое, он отклонил даже веками державшуюся в фаворе классику. Но поскольку литература для молодежи обновляется куда медленнее, чем происходит смена поколений, то серьезное чтение оказалось в разряде непрестижных занятий. Подстегивать молодых писателей, чтобы они работали на общество потребления, – тоже тупиковая задумка. Во-первых, качество, во-вторых, время. Можно сколько угодно в рамках организации молодежного читательского универсума объявлять конкурсы на лучшее произведение для подростков – при нынешнем темпе жизни произведения будут устаревать раньше, чем смогут реально дойти до читателя. К тому же одобренная зрелым обществом игровая молодежная модель может оказаться недостаточно интересной для молодого поколения уже самим фактом ее признания за эталон представителями старшего поколения. «В силу полного обесценивания навыков советской жизни, предки не могли научить потомков ничему вообще, – категорично заявляет Константин Крылов, – даже привить им свои кулинарные привычки, поскольку даже еда стала другой.

С другой стороны, «новая жизнь» настала для всех сразу. Ее освоением занималось все общество в целом. Все, невзирая на возраст, попали в ситуацию «молодых», но без преимуществ молодости» (К. Крылов. Молодежь: введение в проблематику. АПН, 2005). Разумеется, эта ситуация может быть переложена и на книгоиздание – мы получаем в массе своей литературу, рассчитанную на молодых, но не имея преимуществ молодости – быть в неведении относительно ее художественной правдивости и ценности.

Определяющим же является тот факт, что несшая духовные ценности собственно детская и подростковая литература сейчас испытывает кризис. И не потому, что исчерпала себя, а потому, что детский мир оказался куда серьезнее, а полноценное партнерство в обществе потребления укрепило подростков в праве считаться взрослыми. Вообще проблема детской взрослости стара как мир. «Ребенку можно говорить все», – считал Достоевский и всегда держался этого правила. Его герой Коля Красоткин на равных серьезничает с Алешей Карамазовым, а сам Достоевский, находясь в уже почтенном возрасте, говорит двадцатилетней девушке «о том, как он четверть часа стоял перед боязнью смертной казни», то есть о самых страшных минутах своей жизни…

На фоне переживаемого нами потребительского бума с «пролетариатом потребления» во главе любая попытка дать молодежи что-либо из ценностей «общества недопотребления» выглядит бессмысленной, не способной что-либо изменить. Но и самый небольшой сдвиг традиционного книгоиздания для молодежи в сторону потребления сейчас может не поспеть за меняющейся цивилизацией и не дать нужного результата. «Ножницы» между достижениями прогресса и их культурной оправданностью слишком велики. В еще менее подвижный в отношении моды век Достоевский писал: «Цивилизация есть, и законы ее есть, и вера в них даже есть, но – явись лишь новая мода, и тотчас же множество людей изменилось бы. Конечно, не все, но зато осталась бы такая малая кучка, что даже… еще неизвестно, где бы мы сами-то очутились: между сдираемыми или сдирателями?» (Достоевский Ф.М. Дневник писателя. 1877, февраль. «О сдирании кож…»).

Стихийность, масскультурность молодежного чтива создаст возможность использования его для закрепощения опять внутри той же цивилизации. Обнадеживает одно: диалектика свободы и необходимости дистанцирована от творчества, на которое делают упор прогрессивные молодежные издания, в том числе новый издательский проект Русской школьной библиотечной ассоциации «Крылья» с ее девизом «Давая детям книги, мы даем им крылья». Проект направлен на развитие созидательной составляющей молодежи.

Творчество во все времена действовало автономно, независимо от того, что давило на человека: тоталитарный строй или тоталитаризм потребления. В каком-то смысле творчество компенсирует свободу. В рамках этой диалектики мыслит герой писателя Проханова: «Он был несвободен, находился в невидимой клетке, в перекрестье бесчисленных лазерных лучей, которые отсекали его от свободы. Его гений пребывал в плену. Но и в плену оставался гением. Так в сталинской «шарашке» работали ученые и конструкторы, создавая «оружие победы». Творчество заставляло их забыть о свободе. Их насильно заставляли работать, но насилие действовало в том же направлении, что и творчество, и свобода переставала быть абсолютной ценностью. Он выполнял порученное Потрошковым задание с тем же блеском, как если бы был свободен. И только испытывал ноющую, едва ощутимую боль, не в себе, а где-то рядом, – так болит пустота, где еще недавно была ампутированная нога. Так томится душа, у которой отобрали свободу» (А. Проханов. Политолог).

Поскольку свобода от общества потребления вряд ли возможна, – оно сковывает человека, и лишь разум и здоровый консерватизм среднего возраста способен как-то реально противостоять ему. Наша задача переориентировать подростка – пока это еще возможно – на личное творчество, не освобождающее его от цивилизационных пут (это было бы утопией), а делающее его свободным внутри самой цивилизации. Чтобы внутри цивилизации он находился в духовной безопасности. И помочь ему может книга.

Книга – духовная защита человека. Но ее нужно уметь читать, а не потреблять, требуется участие читателя в тексте. По мнению В. Изера, участие читателя в тексте невелико там, где позиции автора и читателя совпадают, и относительно велико там, где мнения читателя и автора расходятся. Только поворот от взгляда, тематически обусловленного, в область проблематики обращает читателя к собственной внутренней психологической жизни, а от нее – к творчеству. Настоящий читатель – он спорщик и сотворец автора, он сам писатель внутри своего интеллектуального мира, тем более богатого, чем больше творческой энергии задействовано в усвоении культуры. Благодаря цивилизационным механизмам, культура может, разумеется, усваиваться легче, но она минует творческую энергетику и не становится частью личности – она лишь средство к достижению близких целей, которые, опять же, связаны с пресловутым потреблением.

Нельзя забывать, что культура (в том числе молодежная) существует, пока она работает. Если ее просто потреблять, она становится нефункциональной.

Но подросток не ищет собственно культуры, – в системе ценностей она возникает лишь в процессе делания, он пока только освобождается от диктата общества и при этом попадает под диктат инстинктов, в том числе и социальных. Его критическая ирония, использование сленга (пустых форм речи) – это протест против лжи, той лжи, которую мы обращаем ему же во благо, заигрывая с ним, делая на словах его равным нам, а на самом деле оставляя за рамками нашего взрослого социокультурного мира. А он не знает или не хочет знать о каких-то иных отношениях, кроме как признания себя равным всем. Он в своем, уже идущем против нас самообмане представляет, что он такой, как все, он радуется своей свободе и в то же время живет в лоне семьи, которая его защищает. Но удовлетворения таким положением нет, ибо его все равно, несмотря на полноценное потребительское функционирование, не признают пока равным, а те книги, которые наиболее полно выражают его настроение, только констатируют его несчастное сознание, но не отменяют ни несчастья, ни пустоты, ни подозрительности взрослых.

Порой взрослые думают, что современным подросткам нужно одно удовольствие – и все. Но удовольствие через опосредованный характер потребления весьма сомнительно. Для развитого молодого человека гораздо более привлекательно социальное признание, которое требует, разумеется, дани потреблению, но – не только этого. «Психологи разделяют потребности на первичные и вторичные, – констатирует в своем дайджесте исследований молодежной субкультуры В. Вдовиченко. – Первичные по своей природе являются физиологическими и, как правило, врожденными. Это потребности в пище, воде, воздухе, безопасности, сексе и т.п. Вторичные потребности имеют психологическую природу. Они выражаются в желаниях: власти, славы, успеха, уважения, привязанности и т.д. Вторичные потребности людей различаются в большей степени, чем первичные» (В.П. Вдовиченко. От детства к взрослости: Юношество. Социализация. Библиотека. – Школьная библиотека. 2005, № 8. С. 24–25).

Но именно последние, как мы помним из «Феноменологии духа» Гегеля, разделили людей на рабов и господ на заре цивилизации. Господами, по мнению йенского философа, стали те, для кого потребность признания оказалась сильнее страха смерти, иными словами, те, для кого вторичные потребности оказались сильнее первичных. Но даже на заре цивилизации люди с доминантой вторичных потребностей получали всегда меньше того, чем жертвовали, и, разумеется, того, на что надеялись. Признание всегда оказывалось химерой, и его нужно было ежечасно подтверждать порой совершенно бессмысленными действиями: излишней жестокостью по отношению к своим подданным добиваться, чтобы они по прихоти господина совершали хоть что-нибудь, что с виду походило бы на их бесконечную преданность и терпение. Современный молодой человек ради признания также может жертвовать многим, он экстремален и не очень-то дорожит своей жизнью и здоровьем. Но его риск столь же мало оправдан, как и риск его предков. Воровство ради «прикола», а на самом деле ради признания, вещей из бутика дает признание сверстников на день, не более, а дальше приходится делать что-то еще столь же опасное, чтобы закрепить свой успех. Или он готов, например, ради завоевания многочисленных друзей в Интернете (дабы они все включили его в френд-ленту) часами читать и комментировать их пустейшие высказывания. Время, потраченное на столь плодотворное общение, разумеется, потеряно впустую – все «френды» исчезнут, стоит ему на какое-то более-менее продолжительное время выйти из Сети. Многие молодые люди по-настоящему завидуют взрослым: если у тех есть какой-то общественный авторитет, то он устойчив и не требует каждодневного риска и уж тем более каждодневного нахождения в той же Сети.

Молодой человек готов пожертвовать жизнью, чтобы войти ради того же «прикола» в другую реальность, и становится наркоманом. Писатель-культуролог В. Штепа задается резонным вопросом: «Насколько здорово само это «здоровое общество», многие дети которого предпочитают любыми путями – вплоть до потери здоровья и жизни – вырваться за рамки навязанной им реальности?» (В.В. Штепа. Ruтопия. Екатеринбург, 2004. С.193).

Разумеется, наркоманию вполне естественно связать со страхом перед реальностью или ее диктатом, не дающим молодому человеку проявить себя. Сделать это тем проще, что к слову «реальность» слишком уж естественно примыкает слово «диктат», а к слову «наркоман» – «жертва». Это устойчивые сочетания, настолько устойчивые, что это несколько настораживает.

Обвинить во всем реальность – просто. Однако подлинное становление личности как раз и происходит в преодолении и преобразовании реальности. Те, кто сумел избежать наркотиков, очевидно, внутренне, интуитивно, поняли, что наличная реальность не исчерпывает всех человеческих возможностей, что и она сама, и уход от нее мало что значат. Они не захотели ограничивать себя ни рамками реальности «здорового общества», ни тем более рамками той реальности, которую могут дать наркотики. Они открыты переменам и стремятся превзойти себя. Но это в молодости очень непросто – ограничен образовательный багаж, и сам молодой человек внутри себя еще слишком раб, чтобы стать господином. Впрочем, по Гегелю, это состояние самое творческоносное:

«Целостным человеком, абсолютно свободным, окончательно и полностью удовлетворенным тем, что он есть, человеком, совершенным и завершенным в своем удовлетворении и благодаря ему, будет «снявший» свое рабство Раб. Если праздное Господство – это тупик, то работающее Рабство, напротив, есть источник всякого человеческого, общественного и исторического прогресса» (А. Кожев. Введение в чтение Гегеля. СПб, 2003. С.29).

Конечно, полученное путем творческого труда господство – это нечто иное, чем господство открытое, очевидное, которое на проверку оказывается лишь ловушкой, в которую заманивает молодого человека общество потребления. Не получая более-менее устойчивого социального признания, молодые люди ограничиваются его симулакром, закрепляют за собой свободу выбора быть не такими. И свободу подлинного выбора заменяют свободой купить самую навороченную технику и изъясняться на языке, на котором совершенно невозможно выразить ни национальной идеи, ни любви, ни внятной мысли.

Подрастающее поколение попыталось заменить признание свободой сорить деньгами и получать их. Это все так далеко от реального мира, что мы можем говорить о некоей секте, объединяющей подростков всего мира, выбравших единого бога, наиболее полно выражающего их недовольство собственной социальной незрелостью. В эту общину единоверцев они не пустят никого чужого. И взрослые, пытающиеся навязать им что-то свое, какие-то свои идеалы, обречены на неудачу. Чувствуется что-то излишне-бессильное, когда взрослые начинают говорить на сленге, чтобы быть понятыми и принятыми в молодежной среде, неуклюже пытаясь водворить в их головы десять заповедей, как раньше нам пытались водворить «материализм и эмпириокритицизм».

Прав Достоевский, призывавший взрослых говорить с детьми серьезно и обо всем. Ведь и язык подростков и вся «навороченность» их субкультуры – лишь атрибуты несчастного сознания, никакими способами (даже ценой смерти) не способного получить тот общественный статус, который мы, взрослые, уже давно получили и которым так давно уже не дорожим. Единственная возможность разрушить несчастное сознание – это войти в его сферу – серьезно, как к равным себе – и осветить ее изнутри настоящей литературой и настоящей жизненной философией. Все это уже выработало человечество, и нет смысла отдельной группе людей, в данном случае подросткам, оставаться в своих заблуждениях, а нам, взрослым, подыгрывать им в этом.

Ольга ЧЕРНОРИЦКАЯ,

писатель, кандидат философских наук

Перейти к содержанию номера