Армия для молодых людей продолжает оставаться непопулярной. При всем культе силы, пятнистых униформ, «зачисток» и международной антитеррористической кампании российский подросток испытывает к военной службе стойкий негатив. Нам, поколению семидесятых, с армией тоже приходилось непросто. На слуху еще были события в Венгрии и Чехословакии. Понятное дело, мы (говорю от имени русской интеллигенции) не разделяли идеологической позиции официальной власти о возможности оккупации суверенных государств только из-за того, что там происходили политические процессы, неугодные тогдашнему Кремлю. А потом началось затяжное вторжение в Афганистане, которое тоже не пользовалось никакой популярностью. Более того, впервые наше поколение однозначно (не половинчато, как раньше) поняло действия вооруженных сил СССР как интервенцию против независимого государства. Конечно, все познается в сравнении – и сегодняшние глобалистские блицкриги США и НАТО на те же Афганистан, Ирак и в ближайшей перспективе Иран воспринимаются нами точно так же, и ни у кого это уже сомнения не вызывает. Просто мы стали называть вещи своими именами. В СССР это, по вполне понятным причинам, сделать не всегда удавалось.

И все же не это было главным в нашей гражданской позиции относительно военной службы. Слухи о дедовщине (и не только слухи, но и рассказы отслуживших там очевидцев) свидетельствовали о том, что в армии уже давно наступил внутренний кризис. Он выражался в отсутствии действенной патриотической концепции, взаимоуважения между рядовыми и офицерами, в моральном разложении офицерского состава и оставлении ситуации в казармах на криминальный самотек. Неуставные отношения между «молодыми» и «дедами» выросли в затяжную уголовную деспотию, где молодой человек – новобранец – не ощущал себя ни личностью, ни гражданином. В любую минуту над ним могли «по закону» надругаться, унизить, избить, заставить выполнять самые тяжелые работы. И все это, в общей сложности, происходило на виду у офицеров и при их молчаливом попустительстве. Последние, кстати, в период застоя почти уже потеряли всякий авторитет у солдат (в офицерской среде царил идеологический бардак, безвременье, исчезли добрые традиции героического прошлого, разлились пьянство и разврат, которые лишь только усугублялись внешней парадностью и фальшивым барабанным боем), и дисциплину обеспечивали в основном через посредников в лице старшин и незаменимых «дедов». Казарменно-криминальное самоуправление.

Как-то в начале 80-х я, как арабский переводчик, попал на полугодичные сборы в нашу воинскую часть ПВО, расположенную на границе солнечной Туркмении и Афганистана, когда там еще велись боевые действия. В мои обязанности входил перевод арабам, находившимся на контрактной учебе в части, теоретических и практических занятий по стрельбе из четырехствольной «Шилки» (военные поймут, о чем я толкую). Арабы (у меня были ливанцы) осваивали премудрости за валюту и жили в довольно сносных условиях в гостинице. Я добросовестно все им переводил, а в свободное время жил в казарме, где прямо напротив нашей общей комнаты находился сортир с висящей облезлой простыней вместо двери, и изучал быт части, наблюдая за муштрой солдатиков, за поведением старшин, за повадками старослужащих. То, что я видел, душу не грело. Наоборот – наполняло ее мертвым холодом. Это было откровенное рабство, беспросветное унижение, постоянный ужас наказания и покорное ожидание мордобоя. В медсанчасти, где лечили арабов, работали молодые медсестры. В их глазах не осталось ничего человеческого – один только затравленный взгляд жертвы, которой домогаются все подряд – от офицеров и до больных.

Тогда в военной части я вел дневник, немного наивный, но кое-что в нем все-таки запечатлелось. Приведу оттуда маленькую психологическую зарисовку.

«По прибытию в часть нас расселили в пустой казарме – и запечалилось сердце от безрадостного вида одноэтажного мрачного здания в зарешеченных окнах. Вдоль стены шла асфальтовая дорога, мимо столовой – и к учебным корпусам, а чуть дальше разреженно росли высокие деревья, бросая тень от каскадов ветвей на бассейн с железной двухъярусной вышкой-трамплином и остатками воды. Вокруг – тишина, каракумские пески, жара, остановившееся время и битое, с пойманным солнечным светом стекло, на восточный манер зацементированное по вершине стены вокруг учебного лагеря.

Внутри казармы – печальный вид бездуховных лиц военных переводчиков, забывавшихся по вечерам в угаре пьянства, сквернословивших до бездонной ночи и видевших только одни неизбежные бледные ужасы и серые кошмары в своих тяжелых снах, под тяжелый храп на фоне освещенных луной саванных простынь. В соседнем строении разместился полк новобранцев, проходивших карантин и непрестанно маршировавших под блатные команды мордатого старшины, имевшего вместо лба две слоновьих морщины над щелями глаз. Перед сном эти пригнанные мальчики бесцельно и напряженно передвигались по замкнутому помещению своих комнат, в кальсонах, стянув лица в жестокие, от разных страхов, профили и ожидая что-то темное и недоброе. А на улице сияла в темной ночи яркая луна, трещали цикады и дул с листвы прохладный ветер, и так красиво и тихо было вокруг…

И я постепенно привыкал к чуждой для себя жизни, искал выхода ее мучительным противоречиям в уединении с природой и небом, особенно по утрам в воскресенья, когда не было работы с арабами и сбежавшая ночью с синих небесных высот туркменская жара еще не успевала совершить свой извечный круг и заново объять блеском огня все видимое пространство до горизонта.

Перед сном я часто выходил на улицу, темную, без освещения, и бродил по дорожкам, заглядывая в тлеющие окна родной казармы, и всегда видел одну и ту же картину – силуэты переводчиков (все они – офицеры запаса), то ругающихся, то милующихся в хмельном, сиюминутном братании с гостившими у них кадровыми лейтенантами-толмачами из части; пустые емкости из-под водки, разбросанные по углам длинной комнаты, горящую в сизом табачном дыму лампочку на голом белом проводе над разбитым столом, за которым пьяные в дрезину переводчики под реплики «белого офицерства» резались в карты, ужасая подобной пародией мою душу с ее тайными симпатиями к великой Империи прошлого».

Командный состав части был для нас, смертных, недосягаем, но мы общались с офицерами – от лейтенантов до майоров, и все они вмертвую пили. У них были семьи, преобладало хроническое безденежье, отсутствовали всякие надежды на карьерный рост в этой глухомани – и поэтому тоска заливалась дешевой водкой и местным вином «Чемен», разбавлялась картами и половыми связями на стороне. Не все, конечно, были опущены на полную катушку, встречались и приличные люди. Но пили почти все. Один подполковник лет пятидесяти, с которым мы однажды контролировали отдых арабов в одном из городских ресторанов, разговорился со мной – и после дежурства мы основательно посидели у него в кабинете. Опять – водка, пьяные признания, обиды, тоска. И вдруг он сказал: «Слушай, у меня только одна надежда, – и, порывшись за пазухой, достал оттуда алюминиевый православный крестик. – Без Бога здесь полный абзац, запомни это. Нужен Александр Суворов, чтобы солдатика полюбили, позаботились о нем. А к нему отношение, как к врагу, доводим его до отчаяния. А это же наши дети, блин!» И заплакал. До сих пор вспоминаю его – худощавый, высокий, туберкулезного вида, с большими синими глазами, в которых застыла покорная беспросветная боль.

Но были и другие офицеры. Реплику одного из них я до сих пор хорошо помню. Дело происходило на плацу части, куда ливийские командиры периодически сгоняли на поверку своих солдат. Вообще, ливийцы отличались жестоким отношением друг к другу. Провинившихся из числа своих они то и дело публично наказывали. Наши офицеры собирались на упомянутый плац и смотрели на эти отвратительные экзекуции, даже не пытаясь вмешиваться (нельзя, другое государство…). А там происходило следующее (и это в стране Советской, в ВС СССР, в условиях торжества социалистической демократии!..): вот какого-то ливийца лет восемнадцати поймали на краже спиртного в городском магазине. Его связали, продели между ног толстую палку, вздернули вверх ногами и стали бить по босым ступням с оттяжкой дубинками, на которые была накручена колючая проволока. Как он кричал: «Риджлеййя, риджлеййя!!!» («Мои ноги, мои ноги!! – араб.), как извивался… (впоследствии таких несчастных лечили в той же медсанчасти, они месяцами из-за нагноений не могли передвигаться). В другой раз ливийские экзекуторы разбивали на плацу стеклянные бутылки (лично видел), валили солдатика в одних трусах животом на асфальт и, вминая сапоги в гениталии наказуемого, катали его по битому стеклу, заставляли ползать по осколкам и кувыркаться через голову, чтобы порезать ему еще и спину.

А теперь – о реплике. Наблюдавший рядом со мной за античным зрелищем советский офицер неопределенного возраста мечтательно произнес: «Вот бы у нас так! Был бы порядок!»

В общем, таковы были мои личные наблюдения. Может, они в чем-то и субъективны, но, увы, лишь отчасти.

Далее, крайне непонятен на закате советской власти для нас был вопрос – а за кого в интернациональном плане воевать-то? Какой был интерес моей страны и моего народа в Афганистане? На мой взгляд, не было никакого. Только опозорились, став по факту захватчиками. И это мы, советские люди! Со славной и светлой традицией освободителей Европы от фашизма!!.. Ну как же можно было все так извратить?! Итак, вопрос был открытым – чьим интересам служить? Амбициям советского ставленника Бабрака Кармаля, которого никто из нас не знал и знать не хотел? Насадить еще один коммунистический режим? Какой смысл?

Наша внутренняя идеология коммунизма тоже не грела и не светила. Человек для нее был исторический навоз и гайка, которую постоянно закручивали и напрягали в классовой борьбе, чтобы «жизнь медом не казалась». Бога коммунисты убили, взамен дали надменных истуканов – членов Политбюро – на мавзолее и мумию Ленина – пародию на святые мощи. И – рабский труд без просвета и привета. В общем, не хотели мы воевать за коммунизм. Это – наша основная протестная идеологическая составляющая на то время.

После распада СССР и компартии ситуация изменилась. Нет коммунизма, нет ввода войск в Чехословакию и Афганистан. В Афгане сидят уже американцы, как две капли воды похожие на нас эпохи восьмидесятых. Типичные захватчики. Но внутри России появилась чеченская проблема, с великим трудом кое-как на сегодня уврачеванная. Не устранена дедовщина, сохраняются неуставные отношения, кризис армии в условиях дикого капитализма стал еще глубже. Всю «перестройку» (предпочитаю, вслед за режиссером С. Говорухиным, называть ее «великой криминальной революцией») множество солдат из российских ВС втихую горбатило на олигархов, выполняя роль чернорабочих при строительстве бесчисленных вилл и коттеджей. Вслед за олигархами шли те феодалы-генералы, которые эксплуатировали труд рядовых на своих участках. Это общеизвестные факты. Продавалось оружие, расхищались боеприпасы, офицеры направо и налево торговали техникой. Дух наживы охватил защитников отечества. И это было постыдно и страшно. К традиционному пьянству и разврату, к дедовщине и матерщине добавился меркантилизм и цинизм. В таких условиях патриотическое воспитание подростков – будущих солдат – скатилось в глубокий минус.

Сегодня этот период со скрипом вроде бы качнулся в сторону прошлого. Однако многие его проблемы еще так и не решены. К солдату по-прежнему относятся жестоко и бездушно, хотя стали поговаривать о престижности службы и необходимости сознательного и охотного выполнения долга перед Родиной. Да, долг есть долг. Но вы отнеситесь к ребятам-то по-человечески, обогрейте их, поддержите морально и материально. И не давите им на психику, не унижайте с самого начала. Им и так нелегко жить в условиях бесчеловечной (по морали) страны-рынка, где все покупается и продается. Понятно, что пополнение в армию сейчас идет не ахти какое – наркоманы, больные и психически неуравновешенные юноши, субтильные интеллектуалы с настроением космополитов, угловатые ребята, выдернутые из глубинки. Но это наши дети – и мы сами виноваты в том, что они стали такими. Не добивать их жестокостью и бездушностью в казарме и на плацу, а вернуть им достоинство человека и гражданина. Вот – задача номер один. И жестокость не надо путать со строгостью и дисциплиной. На последних держится любая нормальная социальная система. Но к солдату надо при этом непременно относиться с любовью и отеческой заботой.

О такой любви в нынешнем номере журнала рассказывает автор статьи «Несуровый Суворов». Ведь именно простой солдат, вчерашний школьник, будет нас же и защищать – равно как и всех своих командиров. А время нынче такое, что без восстановления высокой нравственности в армии с опорой на духовную традицию России и без воспитания у подростков любви и доверия к командирам ВС будущее России не просто проблемно, а трагично и развально. Даже если в армию мобилизуют сегодня всю молодежь – это не даст эффекта, так как деморализованная, не имеющая высокого духа армия распадется от первых же ударов. В мировой же политике к слабому относятся с извечным агрессивным расчетом – и завоевывают его. Никаких исключений история не знает. То же произойдет и с нами, если мы не полюбим своих солдат и не создадим для них в армии оптимальных условий для выполнения ими священного воинского долга.

А если ситуация изменится в лучшую сторону (но это решается только системно – причем вдумчиво, со вниманием к судьбе каждого молодого человека, а не нахрапом), тогда работникам военкоматов при недоборе не нужно будет позорно бегать за студентами вузов и молодыми специалистами. А то вот недавно мне рассказали, что работал на селе за копейки молодой лечащий врач – один на всю окрестность. Приехал туда по распределению – и хорошо лечил, с любовью. Народ к нему валом валил, потому что здоровья сейчас ни у кого нет. Так что вы думаете? Пришли из военкомата и – хвать! – забрали врача. Скупо буркнули при этом что-то о святом долге. И оставили всю округу без специалиста. А деревня-то и так вымирает. Это – нормально? Классический случай, когда формально инстанция права, а по факту – совершила самое настоящее моральное преступление. Не говорит ли все это о том, что подобные проблемы пришла, наконец, пора решать индивидуально, здраво и с пользой для общества?..

По всей видимости, для оздоровления срочной военной службы в коридоры соответствующих ведомств должны прийти, наконец, другие люди, чтоб потеснить бездушных чиновников. Ответственные специалисты и решительные патриоты, на деле любящие свой народ и свою молодежь.

 Михаил ХОДАНОВ

Перейти к содержанию номера