Заметки об интеллигенции и ее роли в выработке стратегии Просвещения

В июне минувшего года в Ново-Огареве прошла встреча Президента России с делегатами Всероссийской конференции преподавателей гуманитарных и общественных наук. Сколько их было, таких встреч – хмыкнет скептик. Но разговор состоялся чрезвычайно интересный, похожий на те, что мы привыкли вести на кафедрах и в кабинетах, но отчаялись слышать и вычитывать из официальных СМИ. В тот день В.В.Путин немало говорил о проблемах преподавания истории в школах и вузах, о базисе государственной идеологии. Позволю себе одну цитату: «Без четких, глубоких и основополагающих знаний, особенно по событиям новейшей истории, нам очень трудно будет выстраивать работу с учащимися и в школах, и в высших учебных заведениях.

В этой связи хотел бы отметить, что большинство грантов сегодня направлено на финансирование поездок ученых за рубеж. Это, конечно, расширяет возможности для обмена идеями и мобильности науки. Однако этого мало. И надо продумать специальную систему грантов, поощряющих людей гуманитарной науки, особенно тех, кто готовит современные учебники для вузов и школ. Имею в виду также методические пособия, хрестоматии, атласы и другие подобные издания.

Известно, что здесь есть большой разброс и информации, и точек зрения. Причем далеко не все издательства ответственно подходят к содержанию таких пособий. А их деятельность – не просто полиграфическая, а прежде всего образовательная. И потому образовательные стандарты здесь должны быть обязательно обеспечены. Думаю, что эту проблему надо обсудить вместе с представителями издательств. Причем я говорю именно о стандартах образования, а не о стандартизации мышления, не о том, что всех нужно одинаково «причесать», как это было при господстве одной идеологии.

Конечно, в учебниках могут и должны излагаться разные точки зрения на проблемы общественного и государственного развития, но образовательные стандарты качества должны быть обеспечены. И в учебных пособиях, если уж излагаются какие-то позиции, какие-то подходы и какие-то оценки, должна быть представлена альтернативная точка зрения, а не навязываться только одно видение, скажем, на ход и результаты Великой Отечественной войны, что абсолютно недопустимо, даже подчас бывает оскорбительно для нашего народа. А я видел такие сентенции в учебной литературе».

Президент коснулся и «комплекса вины», который навязывают нашему обществу, отчего молодежь и затягивает то в агрессивный радикализм, то в болото пассивности. Есть причины вернуться к этой проблеме с нового фланга.

Кто же будет автором новых или хорошо забытых старых концепций преподавания истории? Здесь нам не обойтись без «старомодных» классовых обобщений. Об армии пропагандистов, мыслителей и кухонных витий, которые в конечном счете и формируют тенденции идеологии, хочется порассуждать как о классе. Тем более, что понятие, объединяющее этих людей, давно существует и называется интеллигенцией. Раньше интеллигенты всей командой проповедовали жертвенность, а нынче – чванство.

САМЫЕ СУВЕРЕННЫЕ

Эта проблема лежит в иной плоскости, нежели разговоры о либерализме, патриотизме и «суверенной демократии». Здесь мы видим кризис и деградацию исторического явления, которое владело умами в России аж с конца позапозапрошлого века, с Радищева и непоротого поколения вольных дворян.

Интеллигенция сдала билет в социалистический рай, а еще перед этим в «гордости напрасной» возроптала на Бога. И радостно, почти в одночасье, отказалась от воспитательной функции литературы и искусства, а заодно и от доктрины народолюбия. Осталась уйма гордыни и горячее желание получать пансион за статус «совести нации» (именно нации – слово народ давно уже не произносят, наверное, слишком уж от него пахнет классовыми боями). Интеллигенция ревниво мечтает, чтобы ее берегли, как племенных быков. И сама не чувствует, что без жертвенного народолюбия превратилась в ненужный зуб мудрости. Откуда возникли эти карикатурно аристократические амбиции в прослойке, которая родилась в борьбе с пороками феодального аристократизма?

Новое, антинародное интеллигентское кредо было сформулировано не раз. Откроем наугад любое издание – и в глаза брызнет нечто вроде вот такого, например, излияния телеведущего Николая Сванидзе. Заметка называется «Диагноз Шаламова», но нас более интересует диагноз современного комментатора: «Чего писатель Шаламов начисто лишен, так это постыдных интеллигентских соплей в отношении так называемого народа, под которым обычно понимаются люди, занятые физическим трудом. Собрат Шаламова по перу и антагонист по судьбе Александр Фадеев как-то, незадолго до самоубийства, сказал: «Представьте, что вы романтически влюблены в невинную девушку, и вдруг она оказывается старой прожженной…». Русский интеллигент веками (точнее, с конца XVIII века) относился к народу возвышенно и трепетно, как рыцарь к прекрасной даме. Эта нелепая комедия положений была бы смешна, не обернись она в ХХ веке национальной трагедией. Так вот – у Шаламова, в отличие от Солженицына, народнических сантиментов нет». Новый символ веры – беспощадное высокомерие без сантиментов в отношении «народа-богоносца» (он же – «народ-победитель»).

Итак, лощеный цинизм вместо сантиментов и эгоизм вместо мечтаний о социалистическом братстве. И какое самодовольное описание «рокового» разочарования в народе! Сантиментов нет, и кажется, что нет иллюзий. А что, если иллюзорными становятся представления о собственной сверхчеловеческой сущности? К системе взглядов, которую продемонстрировал Сванидзе, так и хочется прикрепить ярлык с ленинским скандальным определением интеллигенции: «Не мозг нации, а…». «Народничество» – это лучшее, что было в русской интеллигенции, начиная с Радищева. Интеллигент без этого «сантимента» – все равно, что священник с материалистическими убеждениями или либерал, ненавидящий частную собственность. Он становится демонстративной ненужностью, ходячим противоречием, курьезом, который сам себя изжил. Социальная прослойка только тогда имеет смысл, существует и развивается, когда ее скрепляют права и обязанности. Так было с аристократией, которая мечом и штыком защищала государство и народ, организуя армию и политическую систему. Сегодня, отказавшись от народолюбия и просветительской функции, исчезает интеллигенция – сеятели «разумного, доброго, вечного». Теперь из искусства смело выбрасывают дидактику, говорят свысока о просветительском пафосе. Видимо, найдены более совершенные принципы самодостаточного «искусства для искусства». Холодные взаимоотношения художников и общества стали хорошим тоном. Это, может быть, закономерно для тонкой прослойки элитарного искусства, но существует и массовая культура – наиболее влиятельная. И, когда в ней недостает просветительского начала, начинают преобладать разрушительные тенденции, наступает деградация.

 *  *  *

Целый век «трудовая интеллигенция» повторяла заклинание: «Мы в долгу перед народом». А теперь другой автор (по странному совпадению, в статье о том же Шаламове!) шумно открещивается: «Две ценности определили взлеты нашей страны в ХХ веке: труд и народ. И вот теперь их из ценностей превращают в обыденные понятия, сдирая с них сусальное золото романтики».

Из народа сделали икону – и самым интеллигентным нестерпимо захотелось, как герою Достоевского, плюнуть в нее. Взыграл дух противоречия против пресной правильности идеологических догм. Очень жаль, что этот молодой бунт закончился торжеством унылого цинизма а-ля Сванидзе, который исключительно шаблонно и конъюнктурно расправлялся с недругами своих патронов из администрации Ельцина.

В позиции жреца «чистого искусства», независимого авангардизма есть немало пищи для самовлюбленности. Это, конечно, очень лестно нашему эго – не быть связанным социальной ответственностью, «ты царь – живи один». А ведь со времен Петра Великого просвещенных людей в России не мытьем, так катаньем, страхом и совестью принуждали служить общественному благу. И – не будем этого стесняться – государству.

МИФЫ И ИХ РАЗРУШЕНИЕ

Один из самых яростных либералов начала девяностых годов пародист Александр Иванов за двадцать пять лет до августовских и декабрьских событий 1991 года написал профессионально едкую эпиграмму на видного советского поэта, ставшего титулованным литературным генералом:

Было время – шаг печатав,

Был солдатом Наровчатов.

Так, печатав и печатав,

Стал поэтом Наровчатов.

Это звучало через край дерзко и лихо. И ведь проступало в эпиграмме высокомерное отношение к солдатству, к армейской службе, немыслимое для русской поэтической традиции, в которой блистают имена Державина и Дениса Давыдова, Гумилева и Твардовского… Был бы Наровчатов карикатурным солдафоном-скалозубом, который выдвинулся, спекулируя «боевым прошлым», – а ведь он добровольцем ушел на финскую, а потом и на новую германскую войну с репутацией талантливого молодого поэта-имлийца. Конечно, профессиональному остряку трудно сдержаться от пришедшего на ум броского каламбура: «печатать шаг – печатать стихи», «печатав – Наровчатов». «Для красного словца не пожалеешь и отца». Но есть в этой шутке и изрядная доля глумливого сотрясания основ. Ведь война – это своего рода символ веры советского человека, и Наровчатов писал о ней по-настоящему религиозные (вовсе, вовсе не солдафонские!) стихи – как, например, в 41-м году

Я проходил, скрипя зубами, мимо

Сожженных сел, казненных городов,

По горестной, по русской, по родимой,

Завещанной от дедов и отцов.

Запоминал над деревнями пламя,

И ветер, разносивший жаркий прах,

И девушек, библейскими гвоздями

Распятых на райкомовских дверях.

И воронье кружилось без боязни,

И коршун рвал добычу на глазах,

И метил все бесчинства и все казни

Паучий извивающийся знак.

В своей печали древним песням равный,

Я села, словно летопись, листал

И в каждой бабе видел Ярославну,

Во всех ручьях Непрядву узнавал.

Крови своей, своим святыням верный,

Слова старинные я повторял, скорбя:

– Россия-мати! Свете мой безмерный,

Которой местью мстить мне за тебя?

Пародисту А. Иванову за Наровчатова досталось: прорабатывали с песочком на высшем писательско-партийном уровне. И, думаю, в этом случае бдительность охранителей не выглядела карикатурно. Ведь Иванов поупражнялся в одной из тех забав интеллигенции, от которых все мы еще наплачемся – в глумлении.

*  *  *

Вот один интеллигент (писатель М.) 13 апреля 1961 года гуляет по Москве в компании с другим интеллигентом (писателем Р.). Дело было на следующий день после первого в мире полета человека в космос! И вот инженер человеческих душ задерживается у газетного стенда и смотрит на портрет первого космонавта. Смотрит и изрекает: «Смотри, какой низкий лоб, какие плебейские скулы!». Рассадин, вспоминая этот эпизод, пишет, что прозвучали тогда выражения и «покруче». Вот ведь, оказывается, скулы бывают плебейскими, а бывают – комильфо, как у М. Ах, как ненавидел этих чванливых комильфо один яснополянский граф-плебей! И ведь был уверен М., что шумиха вокруг Гагарина – сиюминутный проект пропаганды, а его писательская слава громко проявится в веках. Век сменился. О писателе М. уже даже нельзя сказать «его скоро забудут», потому что его уже забыли – заслуженно или нет, не нам судить. Может быть, это – расплата за тот форс презрения к «низколобым плебеям», прорвавшимся в космос. Но дух презрения к «плебеям», каких бы великих высот они ни достигли, жив среди коллег М. И бьет в глаза читателей школьных учебников истории.

Мы нередко слышим: интеллигент обязан находиться в оппозиции к власти. Нет ничего вреднее и бессмысленнее натужного отрабатывания оппозиционной роли. Диакон Андрей Кураев прозорлив: «У этих людей уже сформировались диссидентские привычки, привычки бунтовать. Когда я говорю о них, я отчасти говорю и про самого себя». Эта формула родилась в дискуссии с наиболее ортодоксальными ревнителями церковности – но к либеральной интеллигенции она подходит еще точнее.

*  *  *

Один из «проклятых вопросов» России, разделивших народ и интеллигенцию, – это вопрос отношения к сильной руке государства. Об этом говорил и Путин в Ново-Огареве. У интеллигенции и народа – разные ценности. Самый острый пример – отношение к Сталину. Целое десятилетие после 1956-го и не менее пятнадцати лет с 1986-го в СМИ велась антисталинская пропаганда на все лады – от глубоких дискуссий с серьезным анализом до темпераментных ударов ниже пояса (когда, например, шла игра на националистических струнах и считалось почтенным делом пройтись по кавказскому происхождению Джугашвили и его «широкой груди осетина»).

Сегодня все чаще с высоких трибун обсуждается школьная программа по истории. Когда-то на эту тему любил высказываться и сам Сталин, теперь он же стал героем околонаучных ристалищ. Сталин возглавлял страну в жестокое время, когда еще не зарубцевались раны братоубийственной Гражданской войны. И он всегда оставался сыном жестокой эпохи, не признающим иных мер борьбы за свои идеалы, кроме карательных. В то же время и отлаженная пропагандистская машина, которая была создана в те годы, и мобилизационная экономика, и система просвещения и науки – это пример для нас, хотя на практике обращаться к нему можно, только учитывая недопустимость жестоких мер того времени для современного общества. Но, повторим, очень давно – аж с 50-х годов – в стране, то затухая, то разгораясь, шла антисталинская кампания. Интеллигенция не простила Сталину жесткого обращения, а в народе, которому пришлось перетерпеть в годы большого рывка еще больше лишений, генералиссимус все равно был популярен! И вот во второй половине семидесятых, когда был очевиден провал идеологии «малого культа» стареющего Брежнева, возник проект «реабилитации Сталина». В вышедших в то время воспоминаниях авиаконструктора Яковлева и – что наиболее показательно! – члена Политбюро, министра обороны СССР маршала Устинова Сталин был показан не просто дельным, а просто-таки идеальным руководителем. Всесильный Устинов – кадр, который в 1977–1984 годах решал все, восхищался сталинской управленческой манерой.

Не менее привлекательным получился Сталин в романе сановитого прозаика А.Б. Чаковского «Победа», напечатанном в начале восьмидесятых, и в экранизации этого романа, которую выполнил популярный кинорежиссер Евгений Матвеев. Тенденция просматривается ясно. Возвращением Сталина в «святцы» хотели всколыхнуть доверие масс, опереться на военных и рабочих, среди которых поклонников генералиссимуса всегда было немало. Можно предположить, что старт окончательной реабилитации Сталина был намечен к сорокалетию Победы 9 мая 1985 года. Но именно тогда к власти пришел Горбачев, который немедленно свернул эту программу и предпочел опереться на то, что было популярно среди отечественной и особенно западной интеллигенции. Сталин не был героем их романа. Социологи утверждают, что среди людей, более положительно оценивающих фигуру Сталина (или исторический миф о Сталине), господствуют ценности государства, сплоченного общества, армии, массового просвещения. Непримиримые противники мифа о Сталине – индивидуалисты, поклонники частной собственности и интеграции России в англоязычное мировое сообщество. И в работе над новой школьной программой придется учитывать обе тенденции и очень взвешенно, без эмоций и европейских трафаретов, на основе статистических данных показывать развитие страны в ХХ веке.

Самое бессмысленное – это формировать школьную программу на почве больного самолюбия нашей интеллигенции – как западнической, так и почвеннической. Только тот, кто без чванства относится к своему народу и к родной Истории, вправе интерпретировать еесссс хитросплетения для школьников.

Арсений ЗАМОСТЬЯНОВ

Перейти к содержанию номера