С.Ф. Шарапов

15. Святитель Феофан Затворник о «западной тьме»

На бездумное, некрити­ческое увлечение европей­скими теориями и науками «просвещённой» публики в России обращал внимание святитель Феофан Затвор­ник. Вот как описывают современные российские авторы отношение святи­теля Феофана к тогдашней науке: «Святитель Феофан видел односторонность и ущербность современной науки в том, что она от­вернулась от изучения ду­ховных явлений в мире и человеке. Это попросту оз­начало - исказить действи­тельность, вырвать самую важную страницу из книги жизни. Особенно страдали от этого науки о человеке. В их выводах не могло быть и речи ни о какой справедли­вости и полноте знаний без ясного представления о вну­тренней жизни человека, о духовной стороне его есте­ства. По мнению святителя Феофана, следовало оду­хотворить науку, привлечь её внимание к проявлени­ям духовности в челове­ке, а это значит, что она не должна противопоставлять себя вере и отталкивать её от себя, это значит, что они должны повернуться лицом друг к другу. Без этого в объ­яснении многих явлений на­укам не избежать ошибок и упрощений, без этого они во многом останутся на уровне голых и абстрактных теорий»¹. А теории, настаивает Феофан Затворник, следу­ет отличать от подлинных фактов: «Теории - личное дело учащих; факты - общее достояние. Истинною на­стоящею теориею может быть только та, которая со­гласна с христианскими ис­тинами»², ибо христианство открыло миру подлинное знание о явлениях духов­ной жизни человека, о её непреложных законах. За­щищая смелость своих суж­дений, Феофан Затворник пишет, что «верующие име­ют полное право втесняться с духовным в область веще­ственного, когда материа­листы лезут со своею мате-риею, без зазрения совести, в область духовного», тем более что «материальное не может быть ни силою, ни це­лью»³. Наиболее яркое вы­ражение материального как цели проявлялось в эконо­мической «науке», которую многие в то время называли ещё «наукой о богатстве»⁴, а стремление к богатству в русской традиции считалось гибельной страстью.

Даже так называемые естественные науки были поставлены на службу ате­изма и безбожия. А в конеч­ном счёте для того, чтобы обосновывать различные социальные и экономиче­ские теории, служившие ин­тересам «миродержителей» (выражение С. Шарапова, которое он употреблял в от­ношении «королей биржи» и ростовщиков). Со второй половины XIX века, в част­ности, в России стали актив­но насаждаться такие материалистические теории, как гипотеза Лапласа о про­исхождении мира и теория Дарвина о происхождении человека из обезьяны и его же теория «естественного отбора». Некоторые «есте­ственные» теории прямо проецировались на челове­ка и общественную жизнь. Например, те авторы, кото­рые развивали и пропаган­дировали «теорию конку­ренции» (ту самую, которую Шарапов подверг резкой критике в «Бумажном ру­бле»), постоянно апелли­ровали к дарвинизму: мол, как и в живой природе, в обществе также происходит «естественный отбор» в ре­зультате конкуренции меж­ду товаропроизводителями. О «западной тьме», при­шедшей в Россию, писали и говорили также почти славя­нофилы. Возникает вопрос: а откуда на Западе взялась эта самая «тьма»? Об этом кратко и точно сказал свя­титель Николай Сербский. В одной из своих публикаций (1941 года) он писал об ор­ганизованной «оппозиции Богу», которая оформилась в различные этические и на­учные формулы. Последние, в свою очередь, начали по­следовательно вытеснять христианскую этику и дог­матику. Святитель отмеча­ет, что:

а)    эта   организованная «оппозиция  Богу»  зароди­лась не в простом народе, а в среде образованных вер­хов общества;

б)  сначала эти верхи утвердили   грех   в   качестве этической    нормы   жизни (используя в том числе свои способности в литературе и искусстве), а затем обосно­вали это «научно», возведя свои домыслы в ранг «дог­матов позитивного знания».

«Оппозиция Богу на За­паде, - писал свт. Николай Сербский, - зародилась не в простом народе, а в среде людей хорошо образован­ных и учёных; иными сло­вами - в среде книжников и фарисеев, как и во времена древние. В первую очередь был нанесён удар по хри­стианской этике, а затем и догматике. Сначала легко­мысленные борзописцы со­чиняли скандальные книги, а близорукие... художники тиражировали соблазни­тельные картины... Так с истреблением нравствен­ности была подготовлена почва для ниспровержения догматики, для развала бо-гооткровенных истин веры. Это разрушение продолжа­лось два последних столе­тия. Сперва включились в него французские энцикло­педисты и английские ути­литаристы, вслед за ними социологи и составители за­конов, затем растлевающие всех и вся романисты и при­верженцы так называемого реализма в искусстве, потом учёные со своими упрямы­ми и фантастическими те­ориями и, наконец, лица, злоупотребившие научными открытиями в своих корыст­ных целях и обратившие их на подрыв веры и морали у европейской молодёжи»⁵. Для «подрыва веры и мора­ли» в Европе активно стали использоваться школы и особенно университеты, ко­торые христианские нормы этики и догматы стали за­мещать антихристианскими нормами и догматами.

Если в первой половине XIX века русская аристокра­тическая молодёжь ездила за «просвещением» в Евро­пу, то с середины того века массовое «просвещение» было налажено уже в самой России на базе универси­тетов. Процесс духовного и умственного разложения дворянства и иных сословий пошёл гораздо быстрее. За­падные «миссионеры» стали насаждать кафедры и курсы политической экономии в российских университетах.

Опять обратимся к Фео­фану Затворнику, которого очень тревожил процесс от­деления светского образова­ния от духовного. Светское образование, не освящён­ное светом Евангелия, по его мнению, наносило не­поправимый ущерб моло­дёжи. В высшей школе уже зачастую давалось не «чисто светское» образование, а об­разование, которое было на­правлено на дискредитацию христианства. Чаще всего в закамуфлированной, но от­того ещё более опасной фор­ме. Из стен российских уни­верситетов стали выходить вольнодумцы, протестанты, атеисты и даже революци­онеры (с формальной от­меткой в паспорте «право­славный») : «Они прошли все науки в наших высших заведениях. И не глупы и не злы, но относительно к вере и Церкви никуда него­жи. Отцы их и матери были благочестивы; порча вошла в период образования вне родительского дома. Память о детстве и духе родителей ещё держит их в некоторых пределах. Каковы будут их собственные дети? И что тех будет держать в должных пределах? Заключаю от­сюда, что через поколение, много через два, иссякнет наше православие»⁶.

Впрочем, по мнению свя­тителя Феофана, данный процесс не является фаталь­ным. У русского человека тогда (во второй половине XIX века) ещё было время одуматься и изменить свою судьбу: «Что общего у хри­стианства с характером времени, в которое оно зачалось? Оно засеменено не­сколькими лицами, которые не были порождением необ­ходимого течения истории; оно привлекало желающих, крепко расширялось и ста­ло общим делом тогдашне­го человечества, а всё-таки оно было делом свободы. То же и в худом направлении: как развратился Запад? Сам себя развратил: стали вме­сто Евангелия учиться у язычников и перенимать у них обычаи - и разврати­лись. То же будет и у нас: начали мы учиться у от-падшего от Христа Господа Запада и перенесли в себя дух его, кончится тем, что, подобно ему, отшатнёмся от истинного христианства. Но во всём этом ничего нет необходимо определяющего на дело свободы: захотим -и прогоним западную тьму; не захотим - и погрузимся, конечно, в неё»⁷. Обратим внимание: святитель Фе­офан говорит о «западной тьме». В его времена это были, конечно, и многочис­ленные секты, приходившие из Европы и развращавшие русского человека; и като­лицизм, который со времён Александра Невского не оставлял надежды поста­вить Святую Русь под свой духовный и политический контроль; и забрасываемые из-за границы всевозмож­ные ереси, призванные раз­ложить православие изну­три. Но у святителя не мень­шее внимание уделяется так называемым науке и свет­скому образованию, особен­но высшему (через которое и происходило заражение наших верхов западными экономическими и финан­совыми теориями).

Святитель Феофан выска­зывает парадоксальную на первый взгляд мысль: если русский народ добровольно не вразумится, не отойдёт от «западной тьмы», тогда Господь как опытный врач будет лечить его с помощьюсамого же Запада (извест­ный принцип в медицине: «подобное лечится подоб­ным»). В том числе избав­лять русский народ от гип­ноза западных теорий. На­пример, святитель писал о сильном влиянии немецкой протестантской литерату­ры на богословскую науку в России и предсказывал, что сами же немцы избавят наших богословов от этого влияния: «...жаль смотреть, как у наших богословов всё немчура да немчура. Вот по­шлёт за это на нас Господь немчуру, чтоб она пушка­ми и штыками выбила из головы всякое немецкое (неправославное) мудрова­ние»⁸. Подобные мысли, от­личающиеся исторической проницательностью, мы встречаем у него постоян­но: «Нас увлекает просве­щённая Европа... Да, там впервые восстановлены из­гнанные было из мира мер­зости языческие; оттуда уже перешли они и переходят и к нам. Вдохнув в себя этот адский угар, мы кружимся как помешанные, сами себя не помня. Но припомним двенадцатый год: зачем это приходили к нам французы? Бог послал их истребить то зло, которое мы у них же переняли. Покаялась тог­да Россия, и Бог помило­вал её. А теперь, кажется, начала забывать тот урок. Если опомнимся, конечно, ничего не будет; а если не опомнимся, кто весть, мо­жет быть, опять пошлёт на нас Господь таких же учи­телей наших, чтоб привели нас в чувство и поставили на путь исправления. Таков закон правды Божией: тем врачевать от греха, чем кто увлекается к нему»⁹.

Через некоторое время после того, как были напи­саны эти строки, Господь послал на Россию ту самую «немчуру». Частично от «немецкого мудрования» наш народ тогда был освобождён. Хотя оно было замещено другим инозем­ным «мудрованием» под на­званием «марксизм». При­шлось ещё раз посылать на Россию «немчуру»; надо сказать, что определённый очистительный эффект вто­рое нашествие «немчуры» на Россию имело. Но пол­ного очищения не произо­шло. Сегодня мы опять под гипнозом «немчуры» («нем­чура» - как собирательный образ Запада), которая на протяжении двадцати лет активно насаждала в Рос­сии идеи либерализма, в том числе экономического. Надо сказать, что сегодня в эти идеи в России не верят даже умственно повреждён­ные люди. И это даёт нам не­которую долю оптимизма.

Мы далеки от того, чтобы утверждать, что «западная тьма» покинула Россию. Нет, конечно. Об этом свидетель­ствует в том числе сохра­няющееся в высшей школе засилье западной экономи­ческой и финансовой науки. Но внедрять идеи этой науки в сознание студентов пропа­гандистам «вашингтонского обкома партии» становится с каждым годом всё труднее. Первостепенной задачей борьбы за Россию является перестройка экономического образования в нашей высшей школе. Это условие не только экономического, но и духов­ного возрождения России. Мы должны понимать, что нынешние программы и кур­сы экономического образова­ния не просто искажают ре­альность, не просто обслужи­вают чьи-то материальные интересы, но и имеют мощ­ную антихристианскую на­правленность, духовно унич­тожают русский народ. Од­ним из важных ориентиров при создании новой, истинно русской системы экономиче­ского образования должны стать идеи С.Ф. Шарапова, изложенные в «Бумажном ру­бле» и других его работах.

Для понимания взглядов С. Шарапова на экономи­ку и экономическую науку большое значение имеет его работа «Марксизм и рус­ская экономическая мысль» (речь, произнесённая в со­брании экономистов 15 фев­раля 1899 года). Она вклю­чена в только что изданную книгу «Россия будущего». В этой работе Шарапов кон­статирует прискорбный факт: практически вся ин­теллигенция России (неза­висимо от её политических пристрастий) находилась под гипнозом Карла Маркса, вернее, его экономического учения. Русскому интел­лигенту «Капитал» казался высшим проявлением на­учного осмысления хозяй­ственной жизни общества. Ни народники, ни легаль­ные марксисты, ни буржу­азные писатели, ни и даже толстовцы не ставили под сомнение «научные» выво­ды экономического учения Маркса. Для представителя «образованного» сословия оно было «священной ко­ровой», споры между раз­личными фракциями ин­теллигентов касались лишь тонкостей толкования этого «священного писания» но­вейшего времени. Шарапов рассматривал подобную популярность «Капитала» как своего рода духовно-ум­ственное помрачение «сред­него класса», которое затем подобно заразе распростра­нялось и на другие слои рус­ского общества. В этой связи он попытался разобраться в том, что такое наука вообще и «экономическая наука» в частности.

При этом Шарапов за­ходит издали. Он обращает внимание на то, что в науке (по крайней мере гуманитар­ной) и культуре существуют обязательно национальные особенности восприятия тех или иных общественных явлений и процессов. Он, в частности, подчёркивает: «Я хочу воспользоваться момен­том как бы вашего раздумья, чтобы совершенно объектив­но и спокойно напомнить вам, что каково бы ни было направление, каковы бы ни были симпатии, в тех вопро­сах, о которых здесь спорят, надо стараться прежде всего стать твёрдо на почве науки, на почве свободной критики, свободного, а не загипноти­зированного мышления.

Я не буду поднимать здесь старого вопроса о на­циональности в науке, так хорошо освещённого Юри­ем Самариным; я напомню лишь то положение, что на­ука, в особенности гумани­тарная, может быть жиз­ненна и составлять равно­правную долю общечелове­ческой науки только тогда, когда она не безлична, ког­да на ней лежит отпечаток психических особенностей создающего её народа. Толь­ко при этих условиях она оригинальна и продуктив­на. Истина одна, но каждый народ идёт к ней своим пу­тём, согласно своему духов­ному складу, видит и схваты­вает лучше одну какую-либо часть, ему более понятную и родственную. Происходит как бы мировое разделение труда, в результате коего по­лучается обмен умственных богатств. Англичанин, фран­цуз, германец, русский - все культурные народы должны быть совершенно равноправ­ны в этом общем творчестве. Но англичанину легче по­нять, изучить и дать научное определение той стороне его бытия, которая составляет особенность его народа и не повторяется у русского, и обратно. Каждый народ гля­дит на истину немножко под своим углом зрения, и эта истина раскрывается перед ним только в оригинальном творчестве, а не в заимствованных готовых результатах чужого, часто принимаемых на веру. Всё заимствованное поэтому менее жизненно, менее действенно и менее ценно для человечества, чем своё, оригинальное, ор­ганически сложившееся и идущее в великую общече­ловеческую семью со своей собственной физиономией. В Адаме Смите, Дарвине и Ньютоне всякий сразу уз­нает англичан, в Декарте, Паскале и Прудоне - фран­цузов, в Гёте, Гегеле и Ро-шере или Тюнене - немцев, во Льве Толстом, Аксакове, Пушкине - русских»¹⁰.

При этом Шарапов об­ращает внимание на уди­вительный факт: Россия не дала миру выдающихся, всемирно известных учё­ных-экономистов. Чем это можно объяснить? Может быть, причина кроется в на­циональных особенностях мировосприятия русского человека? Шарапов выска­зывает своё предположе­ние: «Но почему же так? Неужели у нас нет экономи­ческой жизни? Наоборот, есть, огромная и сложная и вдобавок совершенно ори­гинальная. Такая жизнь не могла не возбуждать анали­тической мысли, не могла, казалось бы, не вызвать и своих экономических по­строений. Но, может быть, таковые и есть, да только мы их не видим и не знаем?

Из того, что русская ли­тература, давшая такие огромные и разнообразные вклады в общечеловеческую сокровищницу, упорно не выдвигала до сих пор ни од­ного мирового экономиста, можно, пожалуй, заключить и нечто иное. Не отвраща­лась ли русская мысль от за­падного толкования эконо­мических явлений, не отно­силась ли она отрицательно к самой возможности при­знать особый мир экономи­ческих явлений со своими особыми законами?»

Русский ум постоянно задавался вопросами хозяй­ственной жизни, очень глу­боко проникал в сущность экономических процессов и явлений, но при этом, что удивительно, никогда не претендовал на то, чтобы создать экономическую на­уку. По одной простой при­чине: русский человек не видел в сфере хозяйствен­ной жизни каких-то особых законов, без которых нау­ки, как известно, не бывает. Нет, конечно, хозяйствен­ная жизнь управляется за­конами, но это законы не экономические, это законы, находящиеся вне сферы эко­номики. Эти законы давно известны русскому право­славному человеку. Это за­коны духовно-нравственные, которые в обыденной жизни выражаются в форме соответ­ствующих этических норм. Норм, нарушение которых означает в конечном счёте нарушение Высших законов, установленных Богом.

Шарапов называет двух русских мыслителей, кото­рые, по его мнению, сумели убедительно обосновать эту простую истину. Первый из них - Никита Петрович Ги-ляров-Платонов¹¹, которого Шарапов считал своим учи­телем и который оставил после своей смерти очень небольшое количество ли­сточков с записями своих экономических мыслей. Ша­рапов достаточно подробно анализирует лаконично из­ложенные экономические мысли Гилярова-Платонова и делает общее заключе­ние: «Одним словом, вывод Гилярова повсюду одинако­вый. Экономические явле­ния сами по себе не могут составлять самодовлеющего замкнутого мира, и не они, не их законы управляют человеческим общежитием, но законы иного рода и ино­го мира - законы нравствен­ные. Эти законы должны ох­ватывать собою и проникать насквозь мир человеческой экономии, которая, как на­ука, если таковая возможна, будет не что иное, как уче­ние о подчинении человеку природы в целях его хозяй­ственного преуспеяния».

Второй русский мысли­тель - известный философ Владимир Сергеевич Со­ловьёв¹². Шарапов цитиру­ет работу этого философа «Оправдание добра» (главу 16 «Экономический вопрос с нравственной точки зре­ния»)¹³. Одна из мыслей из­вестного философа: рассмо­трение человека как Ногтю есопогшсш - «точка зрения ложная и безнравственная»: «Признавать в человеке толь­ко деятеля экономического -производителя, собственни­ка и потребителя веществен­ных благ - есть точка зрения ложная и безнравственная. Упомянутые функции не име­ют сами по себе значения для человека и нисколько не вы­ражают его существа и досто­инства. Производительный труд, обладание и пользова­ние его результатами пред­ставляют одну из сторон в жизни человека или одну из сфер его деятельности, но истинно человеческий интерес вызывается здесь только тем, как и для чего человек действует в этой определён­ной сфере. Как свободная игра химических процессов может происходить только в трупе, а в живом теле эти процессы связаны и опре­делены целями органиче­скими, так точно свободная игра экономических фак­торов и законов возможна только в обществе мёртвом и разлагающемся, а в живом и имеющем будущность хо­зяйственные элементы свя­заны и определены целями нравственными, и провоз­глашать здесь 1а155е2 {шге, 1а155б2 ра55ег - значит гово­рить обществу: «умри и раз­лагайся». Удивительно яркая мысль! Современная эконо­мическая теория требует, что­бы человек избавился от всех своих «предрассудков» в виде нравственных норм, совести, чувства справедливости и любви. Тех «предрассудков», которые мешают идеальному функционированию «рыноч­ного механизма». Безумные экономисты требуют, чтобы человек превратился в биоро­бота, или пото есопогшси5 с двумя-тремя чувствами-реф­лексами (алчность, сласто­любие, страх). Но это означа­ет смерть человечества - сна­чала духовную, а затем и фи­зическую. Конечной целью современной экономической теории является убийство че­ловечества, идеалом - труп.

Соловьёв утверждает, что, хотя труд является не­обходимостью, однако сама экономическая деятель­ность определяется моти­вами, вытекающими из нравственных установок человека и общества. От­сюда приговор Соловьёва: никаких экономических за­конов быть не может: «Хотя необходимость трудиться для добывания средств к жизни есть действительно нечто роковое, от челове­ческой воли независящее, но это есть только толчок, понуждающий человека к деятельности, дальнейший ход которой определяется уже причинами психологи­ческого и этического, а вовсе не экономического свойства. При некотором осложнении общественного строя не толь­ко результаты труда и способ пользования ими - не только «распределение» и «потре­бление», - но и самый труд вызывается кроме житей­ской нужды ещё другими по­буждениями, не имеющими в себе ничего физически при­нудительного или рокового, например, чтобы назвать самые распространённые, -страстью к приобретению и жаждою наслаждений.

Окончание следует