* * *

Здравствуй, папа… Вот мы и свиделись.
В первый раз. Ничего, что во сне.
Ты всё в том же потёртом свитере,
И на улице всё ещё снег.
Всё на свете за этой комнатой
Замело, залегло, затекло –
И над миром скорбящий колокол
Безголосо звучит за стеклом.
Тени прошлого, тени утлые
Между книжных нетронутых ниш –
Здравствуй, папа… Нет, я не путаю,
Если в кресле ты рядом сидишь.
Но молчишь и молчишь загадочно
Голограммой в тревожной ночи.
Здравствуй, папа… И мне достаточно,
Что ты рядом. Но ты – не молчи.
Если б знать мне и быть уверенным,
Что загробные байки – не блеф,
Я и сам бы сейчас уверовал
В этот сон, или явь, или бред…
На дороге был лапник с шишками –
С лентой траурной каждый венок,
Если были и есть ожившие,
То, наверное, только в кино.
Если веровать во Всевышнего,
То хотя бы качни головой.
Я проснулся, но помню – слышал же:
– Всё поймёшь – ты ещё молодой…

* * *

Мну в кармане последнюю сотню
На Тверской у съестного ларька
У какой-то глухой подворотни,
Где стекает вода с козырька.
Пахнет затхлой кирпичной утробой,
Уводящей в запущенный двор.
А в ларьке за стеклом – бутерброды
И горячий «кофейный» раствор.
Постою, пожую и исчезну,
Затерявшись в снующей толпе.
И запомнится мне, если честно,
Только то, что запомнить хотел,
Что от сердца куском откололось:
Подворотня, и в ней пустота,
Словно жизнь провалилась в колодец.
А вокруг суета, суета…
Среди лиц – и простецких и ушлых –
Мой порыв в неуёмной тщете,
Как осколок эпохи минувшей
В современном рекламном щите.

* * *

Он вдруг мелькнул за поворотом –
Погост над сгорбленной скалой,
Где невелик земельный слой,
Но всё же саван для кого-то.
И диковато стало мне:
Тут ни домов, ни полустанка.
Лишь неизвестные останки
Людей, проживших на Земле.
Людей, не видевших Парижа,
Берлина… Может, и Москвы.
Не обращавшихся на «вы»
И не стремившихся к престижу.
Им не бывать уже нигде.
Кресты и звёзды вперемешку
Таят невольную усмешку
Над слепотой живых людей.
Не умолчишь – как ни хотел бы –
О том погосте над скалой.
Скала – огромный аналой

Крестами вперившийся в небо.

* * *

Вокзал на площади гористой…
Бегу смотреть – не счёл за труд.
Здесь коченели декабристы
«Во глубине сибирских руд»
И барельефами простыми
В перронной кладке кирпича
К монументальности пристыли
Под каблуками Ильича.
Стоит Ильич на постаменте –
Угрюм, задумчив, нелюдим.
И тем на площади приметен,
Что топчет головы другим.
А впрочем, тут такая стужа –
До декабристов дела нет.
И вмёрзли Ленин и Бестужев…
В перрон, вокзал, оконный свет.

Олег Будин

Перейти к содержанию номера