Ровно двести лет назад на Бородинском поле, в самом центре необъятной России, сошлись две сильнейшие в мире армии. Одни сражались за свою землю, другие пришли сюда издалека -в погоне за славой и наживой.

К Бородинскому полю русские войска пришли не победным маршем.

Летом 1812 года над Россией нависло чёрное солнце Аустерлица, предвещавшее новую гран­диозную победу Наполеона.

Два месяца отступлений, горящие сёла и го­рода, тысячи беженцев. Наконец, тысячи ране­ных, оставленных врагу, - такова была трагедия Смоленска. Россия оказалась на грани катастро­фы. Многим казалось, что причина поражений -предательство правящей элиты. Но две русские армии мужественно сопротивлялись наступаю­щему врагу.

Численное преимущество было на сторо­не врага - и Барклай, к неудовольствию многих патриотов, умело уклонялся от генерального сражения.

В Смоленске показалось, что в воронку сра­жения втянута едва ли не вся Русская армия. Вот она, победа Наполеона, вот второй Аустерлиц! Барклай снова приказал отступать...

Атаман Платов гневно бросил Барклаю: «Как видите, я в плаще. Мне стыдно носить русский мундир!». Вихорь-атаман совершал невозможное на стенах Измаила, был неустра­шим в боях и к ретирадам не привык. Как и все «суворовцы», Матвей Платов Барклая не­навидел. С каким удовольствием он рассёк бы этого шотландца шашкой... Багратион после смоленских событий писал Аракчееву: «Ваш министр, может, хорош по министерству, но ге­нерал не то что плохой, но дрянной, и ему от­дали судьбу нашего Отечества...».

Почему Наполеон не остался в Смоленске? Почему не создал вокруг Смоленска базу для кампании 1813-го, которую можно было по­святить походам на две столицы Российской империи? Если бы французам удалось сделать Смоленск центром притяжения новых сил и ресурсов - лошадей, фуража, оружия, - рус­ские козыри вряд ли сыграли бы осенью-зимой 1812-го... Петербург от такой перспективы со­дрогался. И, скорее всего, партия мира склонила бы императора Александра к компромиссному, проигрышному для России договору с Напо­леоном. Конечно, и этот план авантюристичен: императору пришлось бы провести как минимум полтора года за тысячи километров от Парижа. Это противоречило характеру стремительного полководца, да и опасность потерять Европу он не сбрасывал со счетов. Он понимал, что, отда­ляясь от западной границы, рискует всё сильнее. В Великой армии всё более явно наблюдался де­фицит лощадей, Наполеон уже не мог перебро­сить к Москве всю свою артиллерию.

После Смоленска отступление Русской армии нельзя было объяснить тактическими расчётами. Французам открыли путь к Москве - а значит, именно уклонение от генерального сражения было задачей Барклая на всю кампанию. По логи­ке Барклая, Смоленск не стал катастрофой: урон французам нанесён, проблемы со снабжением Великой армии гарантированы. Русская армия тоже несла потери, но, по логике барклаевской оборонительной войны, она выполнила главную задачу: избежала крупномасштабной битвы и сохранила боеспособность. Но - жертвы. Но -осквернённые святыни. Трудно было смириться с этим народу, когда и Церковь, и власти старались пробудить патриотизм, настроить на священную войну против «безбожного Бонапартия».

Как остроумно заметил академик Тарле, Барклай и Кутузов не желали генерального сражения, потому что Наполеон к нему рьяно стремился...

После Смоленска никто не ликовал, война пе­решла в стадию тупика. Французские военачаль­ники растерялись в огромной, почти безлюдной стране, в которой земля горит под ногами, в ко­торой пылают амбары и магазейны и звучит, как эхо: «Не доставайся злодею!».

А вот вам легенда про человеческую опро­метчивость: когда французы заняли Смоленск, Наполеон бросил шпагу на стол и провозгласил: «Кампания 1812 года закончена!». Как бы не так.

Русским армиям был необходим главноко­мандующий, который бы притушил конфликт Барклая и Багратиона. Назначение Кутузова горячо приветствовал, кажется, весь Петербург, кроме императора, который не верил в екатери­нинского генерала.

В первые два месяца войны в столицах раз­горалась паника. Гаврила Романович Державин был уверен: в России захватили власть предате­ли. Это они привели врага в Россию, не допуская ожесточённого сопротивления.

Тем временем начальником Петербургско­го и Московского ополчения избрали старого генерала от инфантерии Михаилу Илларионо­вича Голенищева-Кутузова. Кутузов был пра­вой рукой Суворова во время штурма Измаила. Кутузов командовал русскими войсками в 1805 году - и это была трагическая для России кам­пания. Кутузов совсем недавно разбил турок при Рущуке. «Умён, умён! Хитёр, хитёр! Его и де Рибас не обманет!» - говаривал про Кутузова Суворов. «Старым лисом Севера» почтительно величал его Наполеон. Бесстрашный солдат, которого не останавливали ранения, с годами он превратился в осторожного, стратегически мыслящего полководца, который не терпел ри­ска и хитрый маневр предпочитал скоростным действиям. Под давлением патриотически на­строенного столичного дворянства Александр присваивает Кутузову титул светлейшего князя и вскоре назначает его главнокомандующим -в действующую армию.

17 августа (по старому стилю) М.И. Кутузов прибыл в село Царёво-Займище на позицию, из­бранную Барклаем для генерального сражения, и принял командование над Русской армией. Армия с восторгом встретила старого героя, хотя Багратион и Барклай - каждый на свой лад -критиковали новоявленного князя.

«Кутузов приехал! ...солдаты, офицеры, ге­нералы - все в восхищении. Спокойствие и уве­ренность заступили место опасений; весь наш стан кипит и дышит мужеством», - вспоми­нала об этом дне Надежда Дурова, легендарная кавалерист-девица.

Когда тучный седой генерал верхом выехал к армии - над его головой пролетел орёл. Кутузов обнажил голову и поприветствовал воинствен­ную птицу. «Ура!» - грянуло до самого неба. Ар­мия увидела в орлином полёте предзнаменова­ние победы.

Не успел этот сюжет попасть в газеты - а Дер­жавин уже написал оду «На парение орла»:

Мужайся, бодрствуй, князь Кутузов/

Коль над тобой был зрим орёл, -

Ты, верно, победишь французов

И, россов защитя предел,

Спасёшь от уз и всю вселенну.

Всё-таки некоторые рифмы история как буд­то заранее, ещё до великих свершений, выводит золотом по граниту: «Полтава - слава», «Куту­зов-французов»...

Кутузов умел воодушевить армию - подчас прибегая и к лукавству. «С такими молодцами -и отступать?» - громогласно воскликнул он, зная, что великое отступление только началось и армию ещё предстоит приучить к невыносимой мысли - к необходимости сдачи Москвы.

Михаил Илларионович следовал ещё более радикальному плану отступления, чем предло­жения Барклая. России нужно было несколько месяцев, чтобы собрать резервы, чтобы органи­зовать сопротивление в растянутом тылу Напо­леона, чтобы отрезать Великую армию от снабжения.  Огромный пустой город мог бы стать кап­каном для двунадесяти языков. Но сдать Москву без сражения Кутузов не мог. Это был бы убий­ственный моральный удар, после которого армия разуверилась бы в собственных силах. Это - по­ражение. Генеральное сражение неизбежно. Ку­тузов понимал, что оно не остановит Наполеона - его остановят болезни и город. Но битва должна была максимально ослабить врага.

Приободрив армию, Кутузов приказал даль­ше отступать на восток - но он не скрывал, что ищет удобную позицию для генерального сра­жения и пытается укрепить армию резервами и ополчением. С Кутузовым и отступать было веселее.

«И вот нашли большое поле, есть разгуляться где на воле», - с этих стихов Лермонтова многие из нас начинали знакомство с русской литерату­рой. Бородино! Здесь располагалось именьице полковника Дениса Давыдова, доставшееся ему по наследству. О Денисе Васильевиче мы вспом­нили неслучайно. Во дни отступления именно он предложил генералу Багратиону план парти­занской войны, поддержанный и Кутузовым. Он понимал, что нужно использовать продвижение Наполеона вглубь России - и бить по тылам, от­резая вражескую армию от обозов. Давыдов верил в массовое патриотическое движение, он знал, что многие крестьяне отступают вместе с армией, не желая подпадать под власть захват­чиков. Это в Германии и Австрии крестьяне кор­мили французскую армию, подчас сколачивая на этом состояния.

Важнейший вопрос той войны: а может быть, русскому крестьянину было бы выгоднее подпасть под оккупацию? Прогрессивный На­полеон, воспитанник Французской революции, вроде бы намеревался отменить крепостное право. Во Франции не было сословных при­вилегий - и мальчишки из нищих семей могли дослужиться до маршальского жезла. К тому же усилившийся Наполеон мог бы свернуть шею самой алчной в мире империи - Британ­ской. Разве это не благо? А так получилось, что крепостные крестьяне в очередной раз проли­вали кровь за чужие интересы...

Вроде бы благородная позиция - но насколь­ко лукавая! Нельзя подходить к истории 1812 года с мерками XX, а тем более XXI века. Не было тогда в России (в отличие от Франции) револю­ционного класса. И только сохранение государ­ственного суверенитета позволило крестьянско­му большинству в будущем обрести свободу и права. Родина превыше всего. А надежды на ок­купацию приводят к одичанию. Патриотический подвиг был вкладом в будущее, традиции 1812 года укрепляли народные силы в течение веков. Только в последние двадцать пять мы заплутали. Ликвидация Западной группы войск стратегиче­ски ослабила Россию. Современная российская дипломатия всё чаще исполняет роль второго плана в ключевых спектаклях мировой политики. Либералы и такие националисты, как Солжени­цын, долго убеждали нас, что статус сверхдер­жавы истощает Россию. Но посмотрите, как ис­тощает нас положение державы второстепен­ной! Конечно, с позиций хозяйчика и ростовщика этого не понять, но одичание коснётся всех! Бла­гополучие порознь, слава порознь невозможны.

И Кутузов, приняв командование, без про­медления обратился к русским беженцам с ок­купированных территорий и к будущим партиза­нам: «В самых лютейших бедствиях показываете вы непоколебимость своего духа. Вы исторгнуты из жилищ ваших, но верою и верностью сердца ваши связаны с нами священными, крепчайши­ми узами... Враг мог разрушить стены ваши, но не мог и не возможет победить и покорить сер­дец ваших».

Галантный казак

И вот - Бородино. Кутузов знал: на такое сра­жение можно пойти лишь раз в жизни. Россия беспрестанно воевала несколько веков, но таких сражений не видывала. Наполеон готов был бро­сить в бой 135 тысяч солдат. Под рукой у Куту­зова было 103 тысячи регулярных войск, 7 тысяч казаков и более десяти тысяч ополченцев. Если упомянули русских ополченцев - не забудем и про наполеоновских нонкомбатантов. Это вспо­могательные войска, обслуживающие армию, вооружённые на уровне наших ополченцев.

Всё более важным фактором победы стано­вился артиллерийский огонь. В Русской армии орудий было несколько больше, чем у противни­ка: 624 против 587. Но ещё важнее пушек - бо­евой дух, патриотический заряд армии, готов­ность к самопожертвованию: «Умрёмте ж под Москвой!».

Прав был Коленкур - дальновидный фран­цузский дипломат, хорошо знавший Россию. На­кануне войны он предупреждал своего импера­тора: «Упрямая гордость русских не примирится с порабощением». И в армии, которая останови­лась у Бородина, царила решимость: погибнуть, но не пропустить врага! Для разговора с сол­датами Симбирского пехотного полка Кутузов - старый, израненный генерал - нашёл простые и точные слова: «Вам придётся защищать землю родную, послужить верой и правдой до послед­ней капли крови. Каждый полк будет употреблён в дело. Вас будут сменять, как часовых, через каждые два часа. Надеюсь на вас».

Войска расположились на славном поле. В центре и на правом фланге - первая армия Бар­клая, на левом фланге - вторая армия Багратиона.

Был у Кутузова план: возле деревни Утицы поставить скрытно корпус генерала Тучкова и ополченцев. Если бы Наполеону удалось пробить фронт второй армии (а Кутузов предполагал, что на левом фланге французы создадут преимуще­ство для прорыва) - Тучков неожиданно ударил бы во фланг и в тыл противника. Но, как вспоми­нает участник сражения, Фёдор Глинка, по вине начальника штаба, генерала Беннигсена, эта за­тея не удалась. Части Тучкова выдвинули впе­рёд - и ни курган, ни лес не скрывал их...

26 августа (по старому стилю) на рассвете французы атаковали село Бородино, в жарком бою им удалось занять его, но переправиться через Колочу они не смогли. В то же время На­полеон бросил на армию Багратиона крупные силы: корпус Даву и кавалерию Мюрата. Жаркая схватка завязалась за русские укрепления - Се­мёновские флеши. Первоначально Багратионо-вы флеши защищали 8 тысяч солдат при сорока орудиях. Противник стянул туда 25 тысяч и 100 пушек... Первую атаку русские отбили. Наполеон укрепил атаку корпусом Нея. Невиданная битва - по количеству войск и орудий - завязалась на этом участке Бородинского поля.

Неутомимая работа артиллеристов пере­межалась отчаянными штыковыми атаками то французов, то русских.

Второй горячей точкой сражения стала ба­тарея Раевского. Отдадим должное подвигу генерала Ермолова: когда умолкла артиллерия Раевского и батарею занял враг, мужественный генерал повёл егерей в штыковую атаку и потес­нил врага.

Желая сковать Наполеона и отвлечь его от атаки на флеши, Кутузов отправил в рейд кавале­рийский корпус Уварова и казаков атамана Пла­това. Появление русской конницы в собственном тылу отбило у Наполеона охоту бросить в бой гвардию. Он предпочёл поостеречься. Казаки вернулись из рейда с пленными, но Кутузов был не слишком доволен действиями Платова, по­сле сражения обделил его наградой, упрекал в пьянстве. Он вообще недооценивал казачьего атамана - суворовского любимца. К концу сра­жения Кутузова всё сильнее заботил снарядный голод. Испытывал трудности с боеприпасами и Наполеон.

Продолжалось кровавое сражение вокруг флешей. Вот уж где смешались кони и люди, штыки и пушки... Смертельно раненый Багра­тион впервые в жизни покинул поле боя, апло­дируя атаке французских гренадеров, которые непреклонно шли вперёд, не кланяясь картечи. Но в храбрости русские превзошли противни­ка: пробивались штыками в дыму, не считаясь с численным превосходством врага. Командо­вание у Багратиона принял другой храбрец су­воровской выучки - генерал Дохтуров. К ночи войска вернулись на исходные позиции. Между ними пролегло выжженное поле, усеянное тру­пами героев. Две армии потеряли на Бородин­ском поле около ста тысяч человек убитыми и ранеными. Кутузов понимал: несмотря на не­расторопность московского генерал-губернато­ра Ростопчина, Русская армия получит подкре­пление, мало-помалу наладит снабжение армии продовольствием, лошадьми, боеприпасами. А силы Наполеона после Бородина будут надломлены до конца кампании, до изгнания из России. Не восстановятся они и в 1813 году, когда корсиканец будет неистово выжимать из Европы все соки, чтобы пополнить армию без­усыми новобранцами. Но вернёмся в сентябрь 1812-го.

Император воспринял донесение Кутузова о Бородинском сражении как победное и произ­вёл нелюбимого полководца в фельдмаршалы.

Прав был один из главных героев битвы, гене­рал Ермолов: «Под Бородино французская армия расшиблась о русскую». Прошло ещё два года сражений, Наполеон дважды потеряет Францию. И на острове Святой Елены, в изгнании, перели­стывая в памяти свою жизнь, он скажет: «Из всех моих сражений самое ужасное то, которое я дал под Москвой. Французы в нём показали себя до­стойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми».

Арсений Замостьянов

Перейти к содержанию номера