Вопрос о взаимоотношениях Церкви и государ­ства для России был не нов. Он будоражил обще­ство уже со второй половины XIX века. И царское правительство, и Временное пытались откоррек­тировать эти взаимоотношения. Несколько пар­тий в период первой революции внесли в свои программы положение об отделении Церкви от государства. Среди этих партий была и больше­вистская.

 

Захватив власть в октябре 1917 года, боль­шевики на первых порах не очень торопились осуществить задуманное отделение - достаточно было и других забот. Но для подготовки декре­та была образована специальная комиссия под председательством наркома юстиции П.И. Стуч-ки. Прошли ноябрь, декабрь, наступил январь 1918 года. В стране - кровавый террор, банди­тизм, голод, промёрзшие города, замершие за­воды, немецкая армия на западных границах...

 

Такого дикого разгула бесправия не выдер­жала душа патриарха Тихона: предполагая, что нынешняя власть не сможет продержаться в та­ких условиях более 2-3 месяцев, он 20 января 1918 года обратился с посланием к верующим, которое было зачитано на заседании собора, всё ещё заседавшего в Москве. (Этот собор вос­становил в России патриаршество, отменённое реформами Петра I.) Патриарх предал анафеме врагов родины и призвал оказать сопротивление органам власти:

 

«Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело, это поистине дело сата­нинское, за которое подлежите вы огню геенско-му в жизни будущей загробной и страшному про­клятию потомства в жизни настоящей - земной...

 

Заклинаю и всех вас, верных чад Православ­ной церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение...» (1)

 

 

В тот же день в Петрограде стало известно о призыве патриарха, к ночи было созвано за­седание Совнаркома, которое в спешном по­рядке рассмотрело проект декрета «О свободе совести, церковных и религиозных общинах». С рядом поправок проект был принят, а наутро 21 января опубликован в газетах «Правда» и «Известия».

 

С этого дня, с этого документа началась упор­ная систематическая борьба советской власти со всякой религией, и прежде всего с правосла­вием. Как писал Пётр Струве во вводной статье к «Чёрной книге» («Штурм небес»): «Советская власть - это светский меч, работающий и раз­ящий по наущению и указке воинствующего без­божия. Ей принадлежит своеобразная историче­ская честь- возрождение инквизиции с атеисти­ческим знаком».

 

Принятый декрет сам по себе невелик - 13 не­многословных статей. Главные из них:

 

-  Церковь отделяется от Государства.

 

-   Каждый гражданин может исповедовать любую религию или не исповедовать никакой.

 

-  Школа отделяется от Церкви...» (2)

 

Эти вполне безобидные сентенции заканчи­вались двумя статьями, которые вызвали отпор в основной массе верующих и которые стали главным орудием государства в его многолетней борьбе с Церковью, - это статьи о национализа­ции церковной собственности и о лишении прав юридического лица всех религиозных общин.

 

Сознавая трагизм положения, Священный со­бор 25 января 1918 года принял постановление по поводу декрета Совнаркома, в котором под­чёркивалось, что этим декретом «узаконяется открытое гонение как против Церкви Православ­ной, так и против всех религиозных обществ».

 

Только спустя три месяца после издания де­крета Совнарком озаботился осуществлением его на законных основаниях и поручил Нарко-мюсту образовать специальный отдел по прове­дению в жизнь Декрета об отделении Церкви от государства и школы от Церкви. За ним закрепи­лось неофициальное, но весьма выразительное название - «ликвидационный». Отдел возглавил П.А. Красиков.

 

Юридический отдел Новгубисполкома толь­ко в ноябре создаёт подобный отдел, возглавил который И. Терауд. Но ещё задолго до создания отдела, пользуясь свободой, предоставленной декретом, Президиум Новгородского губиспол-кома 3 июня 1918 года издал постановление о передаче в ведение отдела народного образо­вания зданий епархиального дома, духовной семинарии и духовного училища. Чрезвычайное собрание православных приходских советов городских церквей выразило несогласие с этим ре­шением и юридически обосновало его неправо­мочность: «Все названные здания, построенные на средства православного народа и обслужи­вающие просветительные, бытовые и благотво­рительные его нужды, принадлежат лишь ему одному, а почему не могут быть переданы Новго­родскому губисполкому, в состав которого вхо­дят лица различных вероисповеданий и даже не принадлежащие ни к одному исповеданию». (3)

 

 

Решение собрания не возымело никакого воздействия, и вот уже епархиальный дом стано­вится Домом искусств, а по коридорам духовной семинарии затопали красноармейские башмаки. Три жалобы поступило в губисполком от бывше­го педсовета семинарии: бесчинствуют, гадят, разоряют помещения. Если не намерены выез­жать, то хотя бы прекратили вандализм». (4)

 

Судя по документам губисполкома, внедре­нием декрета в жизнь долгое время практиче­ски никто не занимался. Только в 1920 году на местах стали предприниматься практические шаги по осуществлению отделения Церкви от государства при постоянном напоминании губи-сполкомовских циркуляров. В губернский отдел юстиции стали поступать договоры, подписан­ные с религиозными общинами о пользовании храмами и храмовым имуществом, как это и предписывалось декретом. Договор содержал 13 пунктов весьма политизированного и угрожа­ющего характера: «...в принятых нами в заведы-вание богослужебных помещениях мы обязуем­ся не допускать:

 

а)  политических собраний враждебного со­ветской власти направления;

 

б)  раздачи или продажи книг, брошюр, ли­стовок и посланий, направленных против совет­ской власти или её представителей;

 

в)  произнесение проповедей и речей, враж­дебных советской власти или отдельным пред­ставителям;

 

г)  совершение набатных тревог для созыва населения в целях возбуждения его против со­ветской власти...

 

6. Мы обязуемся допускать беспрепятствен­но во внебогослужебное время уполномоченных Совета рабочих и крестьянских депутатов к пери­одической проверке и осмотру имущества». (5)

 

Под договором должно было стоять не менее двадцати подписей, откуда и пошла известная по сей день «церковная двадцатка». Религи­озное общество не имело права юридического лица. Благотворительная и просветительная де­ятельность ему запрещалась.

 

 

Требуя неукоснительного подписания догово­ров с религиозными обществами, государственная власть в это же время проявляет беспокойство об общем настроении народных масс и их отношении к проводимой антицерковной политике. Во все уездные исполкомы было разослано предписание представить информацию с мест.

 

Старорусский исполком докладывал: «...счи­таясь с крайним религиозным фанатизмом насе­ления, с его враждебным отношением к утили­зации храмов под общественные нужды, отдел управления категорически заявляет, что раз­решение этого вопроса необходимо отдалить, тем более, что общее политическое настроение широких обывательских масс уезда и города да­леко не в пользу Советской власти, её благих начинаний в этом направлении». (6) Из Боровичей ответили телеграммой: «Настроение оппозици­онное». Из Малой Вишеры подтвердили: «На­селение относится к утилизации отрицательно». (7) Все эти сведения оседали в сейфах губиспол-кома и не появлялись на страницах губернской газеты «Звезда».

 

В то время как тысячи и тысячи подписей прихожан новгородских церквей исписывают подписные листы договоров, в столичных ка­бинетах отношение к декрету изменилось, и из дела политического проведение декрета превра­щается в административное. «Ликвидационный» отдел Наркомюста упраздняется, а вместе с ним упразднились и губернские отделы и подотделы. Все функции по надзору за проведением декрета передавались органам НКВД.

 

Массового разгула жестокости в Новгород­ской губернии не наблюдалось. Человеческие жертвы были, но их можно перечесть поимён­но: в 1918 году были расстреляны без суда и следствия епископ Кирилловский Варсанофий (Лебедев), священники Вельской церкви Устю-женского уезда Павел Кушников, Крестецкого Екатерининского собора Иоанн Лавров, Аполец-кой церкви Демянского уезда Пётр Каратыгин, Левочской церкви Боровичского уезда Антоний Озеров, игуменья Ферапонтова женского мона­стыря Серафимия и священник этой же обители Иоанн Иванов. (8) На все протесты правящего архиерея митрополита Арсения против такого беззакония ответ у власти был один - револю­ционная необходимость, распоряжения местных Советов.

 

За пять лет после выхода декрета первыми были закрыты домашние церкви и монасты­ри, до приходских храмов дело пока не дошло. В октябре 1920 года в Новгородской губер­нии, по данным митрополита Арсения, которые он представил в губисполком, насчитывалось 391 церковь и 27 монастырей. Более всего их было в Новгородском уезде: 108 и 17, в Старо­русском - 96 и 3, Боровичском - 62 и 4. В самом Новгороде действовали 29 храмов - 26 право­славных, один римско-католический костёл, одна синагога и одна кирха. (9)

 

Печальную картину представляли в это время новгородские обители: в новгородских Звери­ном, Духовом, старорусском Спасо-Преображен-ском монастырях разместились воинские части, в Десятинном - ГубЧК, в Юрьевом - богадельня отдела социального обеспечения. В Деревя-ницком, Короцком, Успенском, Ригодищенском, Косинском, Воскресенском, Иверском были соз­даны трудовые артели, основной состав которых образовался из бывших монахов. Хутынский и Сковородский в 1920 году властями не исполь­зовались. (10)

 

Лишив Церковь экономической базы, юри­дических прав, государство отняло у неё и право быть наставницей и попечительницей семейной жизни православных граждан: Декрет лишил её всех дел по ведению метрических записей. Российская Республика стала признавать только гражданские браки. Законными браками в 1920 году ещё считались все церковные браки, за­ключённые до 20 декабря 1917 года, после это­го срока - браки, зарегистрированные в отделах ЗАГС. Замена крещений, венчаний, отпеваний, проводившихся Церковью в особой обстановке, на регистрацию этих актов в будничной суете, в обыденной казённой обстановке советских уч­реждений первых лет их существования породи­ла в гражданах легковесное отношение к таким актам, как бракосочетание и узаконенный раз­вод. Всё стало просто и доступно, что со време­нем стало сказываться на семейных устоях.

 

Несмотря на жёсткое наступление на Цер­ковь, она по-прежнему всё ещё пользовалась поддержкой в основной массе населения. Нуж­но было предпринять что-то неслыханное, чтобы дискредитировать духовенство в глазах верую­щих. Советская власть решила провести серию судебных процессов над видными представите­лями православной церкви, желая и устрашить народ, и разочаровать его в авторитетах.

 

Самыми значительными процессами того периода стали дела Патриарха Тихона (1922-1923 гг.), католического архиепископа Цепляка и прелата Буткевича (1923 г.), процесс митро­полита Петроградского Вениамина (1922 г.). В Новгороде первое такое судилище состоялось 1 ноября 1920 года. Его официальное название-«Дело о действиях духовенства в связи с имев­шим место в марте прошлого года освидетель­ствованием мощей в Новгородском Софийском соборе, произведённым советской властью». Обратите внимание, что этот процесс состоялся через полтора года после процесса вскрытия, который прошёл без всяких эксцессов. Епископу Алексию, замещавшему в то время митрополита Арсения, находившегося в Москве, была предо­ставлена возможность выступить в губернской «Звезде» с пояснением значения освидетель­ствования мощей.

 

 

Но директива требовала обязательного про­цесса над «верховным духовенством». Верхов­ным в 1920 году был епископ Алексий (будущий патриарх), поэтому решено было вменить ему в вину самочинный, по мнению губисполкома, ос­мотр мощей в марте 1919 года, хотя известно, что осмотр святых мощей предписывает и церковное правило. Как бы там ни было, против епископа Алексия и его братии было выдвинуто обвине­ние, завершившееся заседанием ревтрибунала.

 

28 октября 1920 года губисполком предписал прокурору И.А. Куприянову: «Назначенное к слу­шанию дело епископа Алексия на 1 ноября имеет большое агитационное значение, и желательно и необходимо, чтобы на разборке дела могли присутствовать широкие массы населения, не ограничивая число мест или, по крайней мере, значительно увеличить их. Поэтому президиум губисполкома полагает разбор дела произво­дить не в ревтрибунале, а в Доме искусств, где может поместиться большое число слушателей». Подсудимые были приговорены к различным срокам заключения в лагере принудительного содержания. (11)

 

Спустя два с половиной месяца был сфабри­кован новый судебный процесс. На этот раз на скамье подсудимых были уже митрополит Ар­сений и епископ Алексий, три священника и два мирянина. Главным обвинением в адрес митро­полита в приговоре прозвучало: «Заведомо зная, что со времени издания Декрета Совнаркома от 23 января 1918 года все церковные организации лишены прав юридического лица и права владе­ния капиталами, утверждал журналы Епархиаль­ного совета, рассылал от своего имени указания касательно бракоразводного процесса, судопро­изводства церковников». (12)

 

Несмотря на подбор лиц, получивших вход­ные билеты на заседание трибунала, невино­вность митрополита Арсения и его сотоварищей была столь очевидной, что речь защитника была встречена овациями. Однако трибунал всех при­знал виновными и подверг наказанию лишени­ем свободы от 3 до 5 лет. Учитывая амнистию ВЦИКа от 6 ноября 1920 года, наказание было определено условным. (13)

 

25 августа 1924 года Президиум ВЦИК об­разовал при своём председателе секретариат по делам культов, возглавил который заместитель председателя П.Г. Смидович. В обязанности это­го секретариата входил разбор жалоб и заявле­ний по религиозным вопросам, которые потоком хлынули в столицу.

 

Органы НКВД осуществляли общий надзор за деятельностью религиозных организаций. Они же проводили регистрацию религиозных обществ, контролировали исполнение Декре­та об отделении Церкви от государства. Отде­лы ОГПУ контролировали политическую дея­тельность духовенства и органов церковного управления.

 

1924 год стал временем разгула админи­стративного отдела в области закрытия храмов. 31 марта малый президиум губисполкома ут­вердил постановление административного отдела об изъятии из пользования верующих приписных церквей бывшего Зверина мона­стыря. Семёновская и Тихвинская, как памят­ники старины, были переданы губмузею, Ла­заревская - губкомхозу для хозяйственного использования. 5 мая была передана губмузею церковь Рождества Христова на Рождествен­ском кладбище - как памятник музейного зна­чения. Следом за ними губмузей получил Спа-со-Преображенскую церковь в Воскресенской слободе, церкви Параскевы Пятницы и Проко-пия, приписанных к Никольскому собору.(14)

 

Основным доводом для закрытия храмов ставилось нежелание самих верующих брать их в пользование. Но этому нежеланию были объ­ективные причины: предстояло не только иметь средства на физическое содержание храмов, но и выплачивать высокий налог за их аренду и не менее высокую страховую сумму. Верующие по­падали в заведомо неприемлемые экономиче­ские условия, предъявленные властью, и вынуж­дены были отказываться от своих церквей.

 

В этом же 1924 году советская власть впервые сделала попытку закрыть Новгородский Софий­ский собор, однако на этот раз центральная власть не поддержала действия губисполкома. Президи­ум ВЦИК предложил передать Софийский собор тому коллективу верующих, который смог следить за его сохранностью. (15) Жизнь собора продли­лась ещё на несколько лет. В мае 1929 года состо­ялся XIV Всероссийский съезд Советов. Помимо ре­шения социально-экономических проблем съезд много внимания уделил обсуждению религиозной темы. Прозвучали призывы:

 

-  усилить борьбу за закрытие церквей;

-  изымать культовые здания под социально-культурные;

-    не позволять ремонтировать культовые здания;

-  снимать колокола.

 

Через два месяца состоялся съезд Союза безбожников, который выдвинул агрессивный лозунг: «Борьба с религией есть борьба за соци­ализм!» Им тут же воспользовался Новгородский губисполком, и дальнейшая судьба Софийского собора была решена: он стал объектом музейно­го осмотра. (16)

 

Даже в первые революционные годы (1918-1920) Церковь не испытывала такого жестокого атеистического натиска со стороны государства, какой оно предприняло с весны 1929 года. Один за другим закрывались по всей губернии соборы и церкви, и прежде всего в Новгороде. 28 сен­тября была ликвидирована Троицкая церковь Духова монастыря. Она передавалась окружно­му архиву под хранилище, каковым и остаётся по сей день. Закрылись соборы в Боровичах. Троиц­кий собор к 1934 году уже был переоборудован в театр. Трагическая судьба досталась Введен­скому храму: заложенный в 1775 году в память присвоения Боровичам статуса города, он был снесён с Боровичской земли, а из кирпичей по­строен рабочий посёлок. (17)

 

Со всех колоколен новгородских церквей в 1929 году стали сниматься колокола. Отправляли их на переплавку в Рудметалл. С Покровского со­бора Зверина монастыря было снято 7 колоколов по 80, 40, 18, 8, 6,3, 1 пуду. В одной из сопрово­дительных записок промелькнула фраза: «Труд­но снимать колокола без навыка». (18) Да, таких «навыков» на Руси никогда не водилось.

 

На трёхъярусной колокольне Хутынского мо­настыря насчитывалось 16 колоколов. Шесть из них имели свои данные:

 

-     Большой, литый в 1796 году. Вес 484 пуда;

     

-     колокол, литый при Борисе Годунове в 1599 году;

-...  при великом князе Василии Ивановиче, при Фёдоре Иоанновиче...

 

Во время проверки имущества 14 мая 1924 года все колокола, приписанные к губмузею, находились на своих местах. Но в июне 1934 года в проверочных документах они уже не значатся.(18)

 

За десять дней 1930 года Рудметаллторгу было сдано 18 колоколов общим весом 311 пу­дов. Колокола с 49 церквей Новгородского уезда снимались с 30 октября по 1 декабря 1934 года. Сняли 166 общим весом 66 620 кг. (19)

 

Накануне 1936 года в Российской Федерации в области отношений государства и Церкви ца­рило беспрецедентное самоуправство: культо­вые здания закрывались без соответствующего согласия ВЦИКа, религиозные общества путём экономических притеснений разгонялись, новые общества не регистрировались. Все священнос­лужители на основании инструкции ВЦИКа были лишены избирательных прав и превратились в людей вне закона.

 

Единственной организацией, которая про­должала заниматься церковной политикой, оставался церковный отдел в системе органов госбезопасности. Духовенство здесь считалось противником социализма и советского строя, а религиозные общины - как тайная и явная кон­трреволюционная сила.

 

 

К началу Великой Отечественной войны в Новгородской области насчитывалось 23 дей­ствующих храма (это из 391!). В 17 районах из 27 не было ни одной действующей церкви, по од­ной - в пяти районах: Чудовском, Боровичском, Пестовском, Мстинском и Новгородском. В Шим-ском районе уцелели шесть церквей, Батецком -5, Волотовском - 3. (19-а) И всё же Русская пра­вославная церковь не сгинула, не рассыпалась в прах под гнетущим прессом государственной власти. Она была со своим народом в суровые военные годы, и он восстановил её после сокру­шительного разгрома врага.

 

САМЫМ РЕШИТЕЛЬНЫМ ОБРАЗОМ

 

Одним из сокрушительных ударов первой антицерковной кампании явилось изъятие цер­ковных ценностей под видом оказания помощи населению голодающего Поволжья. В этой кам­пании отчётливо проявилось стремление руко­водства РКП (б) кардинально решить проблему полного подчинения религиозных организаций с помощью насилия.

 

За три года военного коммунизма (1918-1921) запас зерна в стране истощился: большую часть конфисковали продотряды. Новые урожаи родились скудными: отток молодого крестьян­ства в армию (по архивным документам видно, какими угрозами загоняли мужика в Красную Ар­мию, какая жестокая борьба велась с дезертир­ством, принявшим невиданные размеры), сокра­щение посевных площадей - и не только из-за отсутствия рабочих пук, но и из-за непомерных поборов, насильственного захвата хлеба.

 

Летом 1921 года в Поволжье разразилась засу­ха, которая усугубила уже надвигавшийся на стра­ну страшный голод. Был он вызван прежде всего жесточайшей разрушительной Гражданской вой­ной, коммунистическими экспериментами в эконо­мике, кровавым подавлением крестьянских восста­ний в самых хлебородных районах России.

 

По официальным данным, к началу 1921 года в стране насчитывалось свыше 23 млн голода­ющих. Миллионы погибли. Молодая советская власть в это время была озабочена войной в Ка­релии, укреплением Красной Армии, пропаган­дой мирового коммунизма, покупкой дворцов для своих полпредов в странах Европы, борь­бой с контрреволюцией. Борьба с голодом была предоставлена общественным организациям. Создаётся беспартийный Всероссийский комитет помощи голодающим. В него вошли врачи, ад­вокаты, писатели, учёные. На выручку голодаю­щим пришли крестьяне и сельские кооперативы благополучных губерний, профсоюзы рабочих, иностранные державы. Но весьма скоро ВЦИК признал комитет излишним, члены его были аре­стованы.

 

Одним из первых просителей за свой на­род стал патриарх Тихон. В августе 1921 года он основал Всероссийский церковный комитет помощи голодающим. (1) Однако ВЦИК и этот комитет признал излишним и упразднил его. Но сознавая, что устраниться от опасности раз­разившегося голода ему всё равно не удастся, правительство решило создать особую комиссию по координированию усилий государственных и общественных организаций в оказании помощи населению Поволжья - Помгол.

 

 

Казалось бы, в сложившихся условиях Цер­ковь в виде религиозных общин смогла бы при­нять активное участие в работе Помгола. Именно о таком взаимодействии рассказывают докумен­ты Филиппогорского волостного совета Демян­ского уезда. В далёкой глубинке самостоятель­но нашли решение вопросов. 31 декабря 1921 года волостная комиссия по оказанию помощи голодающему ребёнку Поволжья обратилась к священникам и церковным советам нескольких волостей с просьбой «провести по приходу сбор продуктов и вещей», призвать граждан-прихо­жан «внести посильную лепту кто чем может в общую кружку детской нужды. Сбор произвести исключительно в пользу детей Поволжья, при­бывающих в нашу губернию». (2)

 

Этот призыв нашёл отклик в людских серд­цах. Священник Клевичской церкви Александр Вознесенский 8 января 1922 года сообщил в во-лисполком: «...Мною было сказано соответствую­щее слово прихожанам и произведён денежный сбор в церкви, а затем и по домам - в пользу голодающих детей... Собрано всего деньгами 40 310 рублей. Священник Липицкой церкви Ва­силий Борисов вместе с прихожанами произвели такой же сбор ещё до обращения - 25 декабря. Собрано было 70 Д56 рублей». (3)

 

Но так обстояли дела в провинции, а в столице тем временем власть более двух месяцев разра­батывала бюрократические уловки, на основании которых она могла бы разрешить Русской право­славной церкви участвовать в работе Помгола. Со­ответствующее положение было утверждено толь­ко 1 февраля 1922 года. 28 февраля патриарх снова обратился с воззванием к православному населе­нию страны об усилении помощи голодающим, в котором разрешил сдавать в Помгол церковные ценности, не имеющие богослужебного применения: «Мы допустили ввиду чрезвычайно тяжких обстоятельств возможность пожертвования цер­ковных предметов, не освящённых и не имеющих богослужебного употребления. Мы призываем верующих чад церкви и ныне к таковым пожерт­вованиям, лишь одного желая, чтобы эти пожерт­вования были откликом любящего сердца... Но мы не можем одобрить изъятие из храмов, хоть бы и через добровольное пожертвование, освящённых предметов, употребление которых не для богослу­жебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается ею...» (4)

 

Это решение патриарха Тихона было с одо­брением встречено всей общественностью и укрепило авторитет Церкви в народных массах, что было весьма невыгодно молодой власти. Че­рез неделю появившаяся надежда на улучшение дел рухнула и сменилась горьким отчаянием, предвидящим непоправимую беду: 26 февра­ля 1922 года высшая законодательная власть страны, ВЦИК, приняла постановление № 46 о насильственном изъятии всех церковных ценно­стей, якобы - в пользу голодающих.

 

Долгие годы учебники советской истории подавали нескольким поколениям учащихся факт изъятия церковных ценностей как необхо­димую (и почти единственную!) меру спасения голодающих Поволжья. Но рассекреченные в 90-е годы документы Политбюро открывают неведомую доселе подлинную цель предпри­нятой операции. Архив Политбюро сохранил для истории на редкость жестокий и циничный документ - письмо Ленина членам Политбюро от 19 марта 1922 года:

 

«Именно теперь и только теперь, когда в го­лодных местностях едят людей и на дорогах ва­ляются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церков­ных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь подавлением ка­кого угодно сопротивления...

 

Нам во что бы то ни стало необходимо про­вести изъятие церковных ценностей самым ре­шительным и самым быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (надо вспомнить гигантские богатства некоторых монастырей и лавр). Без этого фонда никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строи­тельство в частности и никакое отстаивание сво­ей позиции в Генуе в особенности совершенно немыслимы. Взять в свои руки этот фонд в не­сколько сотен миллионов золотых рублей (а мо­жет быть, и в несколько миллиардов) мы должны во что бы то ни стало...

 

Поэтому я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое реши­тельное и беспощадное сражение черносотенно­му духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий...

 

Чем большее число представителей реак­ционного духовенства и реакционной буржуа­зии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать...» (5)

 

Трудно найти силы и слова для нравствен­ной оценки этого документа. Подумайте о дру­гом - есть ли в нём хотя бы две-три фразы об использовании ценностей на поддержку голо­дающего населения? Голод - это только воз­можность расправиться со своим идеологиче­ским противником, расправиться беспощадно и жестоко.

 

Первым у нас в Новгороде подвергся огра­блению Юрьев монастырь. Глаз на него «поло­жил» сам Троцкий и сделал это задолго до по­становления ВЦИК № 46.

 

...7 декабря 1921 года Новгородский губи-сполком получил из Москвы шифровку за подпи­сью Троцкого: «В силу возложенного на меня Со­внаркомом поручения по сосредоточению цен­ностей прошу ответить: первое - в чьём ведении находятся ценности, сосредоточенные в Юрьев­ском монастыре. Второе - какова их приблизи­тельная общая оценка по вашим сведениям. Третье - на ком лежит ответственность за охрану. Четвёртое - в чём состоят преимущественно эти ценности, сколько золота, серебра, драгоцен­ных камней. Пятое - сколько вагонов нужно для перевозки этих ценностей. В случае надобности прошу принять меры по усилению охраны. Не­обходимые указания будут даны по получении от вас ответа». (6)

 

Губисполком сообщил члену Политбюро:

 

«- ценности хранятся в куполе Георгиевского собора.

 

-   Сведений об оценке этих ценностей не име­ется, так как оценки им никогда не  производи­лось, но по частным сведениям, со слов знающих эти ценности, оценка их может выразиться около 6 000 000 рублей довоенного времени.

-   На вывозку потребуется не более двух ва­гонов». (7)

 

По распоряжению Троцкого 5 января 1922 года губисполком образовал комиссию для оценки и изъятий ценностей Юрьева монастыря. Её возглавил В. Пакун, председатель губерн­ского и городского исполкомов. Но Москве это­го показалось недостаточно, и уже 10 января в Новгороде появились столичные представители: Каузов - от Совнаркома, Борисов - от Гохрана, Поздняк - от Московского ЧК.

 

Московские товарищи вместе с Пакуном и начальником губотдела юстиции И. Куприя­новым прибыли в Юрьев монастырь. «Без ман­датов», - подчеркнул в докладе правящему архиерею настоятель монастыря архимандрит Никодим. Комиссия осмотрела запасы, свери­ла их наличие с описью и опечатала кладовые. На следующий день, 11 января, ровно в пол­день названная комиссия приступила к изъ­ятию исторических сокровищ. (8)

 

Сохранился подробный доклад архиман­дрита об этой первой экспроприации: «...иконы оставляли без окладов или без риз. Ризы с икон снимали, ломали руками. Которые было не под силу сломать руками, те сминались человечески­ми ногами, как обыкновенный предмет. Верую­щие, видя это гнусное дело и поступок русского человека, отворачивали лицо...» Архимандрит представил митрополиту Арсению два акта на изъятые ценности, в которых 60 и 50 наименова­ний. В их числе панагии с камнями (9), серебря­ные кресты, старинное столовое серебро. Были изъяты золотые часы датской работы, принад­лежавшие графине Орловой-Чесменской. На одном из актов в правом верхнем углу влады­ка Арсений оставил провидческую резолюцию: «1922 января 24/ 6 февраля. Хранить на память для истории. А может быть, придётся и беречь как действительность, свидетельствующую о по­ложении Церкви». (9)

 

Ирина Савинова

 

 

---

 

Источники

Ленинский декрет в действии

1. Акты Святейшего Патриарха Тихона. – М.,1994. – С. 83.

2. Государственный архив Новгородской области, далее – ГАНО. Р-2662, оп. 1, д. 190, л. 85.

3. ГАНО. Р-822, оп. 1, д. 49, л. 41.

4. Там же.

5. ГАНО. Р-2662, оп. 1, д. 19, лл. 90 об., 91, 94 об., 95.

6. ГАНО. Р-268, оп. 1, д. 119, л. 9.

7. Там же – Лл. 16, 19.

8. ГАНО. Ф-481, оп. 1, д. 153, л. 103.

9. ГАНО. Р-268, оп. 1, д. 119, л. 7.

14. ГАНО. Р-214, оп. 4, д. 3, л. 1.

15. Звезда. – 10 марта 1922. – № 54.

16. Там же.

17. ГАНО. Р-822, оп. 1, д. 346, л. 87.

18. Там же.

19. ГАНПИНО. Ф-115, оп. 1, д. 474, л. 4.

20. ГАНО. Р-822, оп. 1, д. 346, л. 171.

21. Там же. – Д. 338, лл. 15–25.

22. Порфиридов Н.Г. Новгород: Воспоминания. – Л.,1987. – С. 138.

23. ГАНО. Р-822, оп. 1, д. 338, л. 48.

24. Там же. – Лл. 84–86.

25. ГАНО. Р-822, оп. 1, д. 338, л. 211, д. 337, л. 215.

26. Чёрная книга. – С. 282.

27. Звезда. – 31 мая 1922. – № 110.

28. ГАНО. Р-822, оп. 1, д. 346, л. 50.

29. Звезда. – 28 мая 1922. – № 115.

30. Звезда. – 2 июня 1922. – Л. 119.

31. ГАНО. Р-822, оп. 1, д. 420, л. 80.

32. Там же.

33. Порфиридов Н.Г. – С. 136.

34. Новый мир. – 1994. – № 8. – С. 199.

35. ГАНО. Р-822, оп. 1, д. 346, л. 165.

36. Там же.

37. Там же. – Л. 254.

38. Там же. – Лл. 316, 327, 328.

39. Там же.

 

Перейти к содержанию номера