Наверное, сегодня уже нет смысла лишний раз говорить о недостатках и перегибах западной системы ювеналки. На эту тему существует множество материалов, а также ужасающая статистика отбора детей из вполне благополучных семей по самым ничтожным поводам.

К примеру, ещё несколько лет назад российские СМИ облетела новость о том, что ювенальный суд Франции отобрал у российской актрисы Натальи Захаровой трёхлетнюю дочь Машу с формулировкой «удушающая любовь матери». Девочку отправили в приют. Сейчас Маше уже двенадцать лет, но ей до сих пор не разрешают встречаться с Натальей. Не менее трагичная история произошла в семье чемпиона Европы по стрельбе Григория Пастернака, живущего в Нидерландах. Всё началось с того, что дочь-подросток Ирина забросила школу и увлеклась мечтами о «красивой жизни», которые и принялась активно воплощать. Когда отец категорически запретил девочке ночные похождения и увлечение наркотиками (которые, кстати, легализованы в Голландии), дочь позвонила по детскому телефону доверия. После этого отец в течение трёх лет не мог добиться с ней встречи. Таких случаев в зарубежных странах было немало, однако наибольшие опасения вызывает вопрос: насколько реальна угроза того, что система, которая сегодня вводится в нашей стране, будет аналогична западной?

Чтобы ответить на него, обратимся к единственному существующему на данный момент законопроекту от 14 февраля 2005 года, расположенному на официальном сайте сторонников ювенальной юстиции в России (http://www.juvenilejustice.ru/).

Данный проект носит рамочный характер и порождает больше вопросов, чем ответов. Например, в ст. 4 закона предусмотрено, что любое физическое и юридическое лицо вправе осуществлять деятельность по реализации и обеспечению прав ребёнка. Что это за лица, в каких случаях они вправе брать на себя эти функции и как соотносятся с их деятельностью права родителей, в тексте не разъяснено. Возникает резонный вопрос: если представитель, допустим, секты сатанистов, встретив на улице ребёнка, решит, что его права на свободу вероисповедания нарушаются, он может «защитить» их так, как считает нужным? Представители сексуальных меньшинств, кстати, тоже не прочь на свой лад «защитить» права чужих детей (своих, по понятным причинам, они не имеют).

Далее, проект закона предусматривает деятельность экспертных, консультационных, координационных и других советов (ст. 11), полномочия которых также не определены. Не менее загадочна ст. 10, которая предусматривает создание множества органов, в том числе: «ярмарки социальных проектов, посвящённые развитию системы ювенальной юстиции и (или) включающие направления и темы, соответствующие целям и задачам настоящего Федерального закона». На что будут направлены ярмарочные проекты? Какие организации могут их выставлять? Всё это остаётся тайной за семью печатями.

Зато красной нитью через весь текст проходит мысль о «доступности для ребёнка и лиц, ответственных за его воспитание, знаний о своих правах, свободах и интересах, основанных на международных стандартах» (ст.17). Опять же, международных норм множество, и часть из них вполне может находиться в конфликте если не с российской правовой системой, то уж точно с нашей национальной культурой. Например, стремление пить, курить и приходить домой под утро при желании вполне можно квалифицировать как «право ребёнка на индивидуальность». Другое дело, что в подобных случаях именно родители, а не подростки гораздо лучше понимают, чем может закончить такой «индивид», если вовремя его не остановить. Кроме этого, наряду с упором на права ребёнка в тексте ни слова не говорится о защите семьи как таковой.

При этом самой поразительной нормой законопроекта является п. 4 ст. 13, согласно которому «материально-техническое и финансовое обеспечение входящих в систему ювенальной юстиции неправительственных некоммерческих организаций осуществляется за счёт… международных, государственных, муниципальных, частных грантов, в том числе полученных от российских и (или) иностранных физических и юридических лиц». Таким образом, законопроект прямо предусматривает международные и зарубежные гранты как один из источников финансирования!

Честно говоря, плохо верится, что щедрые зарубежные грантодатели начнут финансировать что-либо, противоречащее их пониманию того, что будет лучшим для нашей страны. Напротив, мой опыт общения с европейскими коллегами показывает, что последние и без всяких грантов слишком агрессивно навязывают России свою правовую модель, будь то защита прав гомосексуалистов или секспросвет. В данном же случае принцип «кто платит – тот и заказывает музыку» сработает на все сто процентов.

Впрочем, он начал срабатывать уже сейчас. В некоторых российских школах, например, среди учащихся проводится анкетирование на тему: «Защищён ли я?», подготовленное Школой волонтёров Департамента по защите прав детей. Творцы анкеты вознамерились узнать, осуществляется ли в семьях школьников «насилие над детьми». Кстати, согласно распространяемым по российским школам книжечкам Совета Европы «Искоренение телесных наказаний для детей» под насилием понимается «любое наказание с применением физической силы и намерением причинить наказуемому физическую боль любой степени интенсивности или же неудобство, даже если оно незначительно».

Безусловно, я тоже против того, чтобы родители зверски избивали детей, однако в документе под недопустимым насилием понимаются также обычные шлепки и встряски, толкания и даже «вынуждение ребёнка сохранять продолжительное время неудобную позу» (с. 7–8).

Таким образом, если мама решит ненароком шлёпнуть расшалившегося сорванца или если старший брат, радуясь первому снегу, захочет шутливо спихнуть младшего в сугроб, тот вполне может подать в суд или в комиссию по правам ребёнка на «проштрафившегося» родственника. Про «сохранение неудобной позы» и говорить нечего: сюда может попасть как стояние в углу, так и обычный призыв не сутулиться…

Если же родителю каким-то чудом удалось при воспитании ребёнка избежать всего перечисленного, авторы книжки поясняют, что, оказывается, «существуют и другие формы наказания, которые – не будучи физическими и телесными – всё же являются жестокими и унизительными, а поэтому они несовместимы с Конвенцией ООН о правах ребёнка. Они наносят удар по самооценке ребёнка и направлены на то, чтобы унизить его, оскорбить, очернить, внушить чувство виновности, запугать, терроризировать или же высмеять» (с. 8).

Вообще-то, если на то пошло, цель любого наказания – дать человеку понять, что он виноват. Странно было бы придумать наказание, повышающее самооценку. Учитывая это, необходимо определиться с чёткими критериями, какие именно наказания являются унизительными, ведь иному ребёнку может показаться унижением даже попросить прощения у обиженного им человека.

Тем не менее авторы книжки категорично утверждают, что законодательство должно быть таким, чтобы «каждому стало абсолютно ясно: бить, «шлёпать» или «пороть» ребёнка столь же противозаконно, как и взрослого; уголовный закон о противоправном нападении в равной степени применим к подобным актам насилия вне зависимости от того, определяются ли они как «акт дисциплинарного воздействия» или же как «разумная коррекция поведения» (с. 25).

Понятно, что нарушения данных принципов при желании можно найти в любой семье, однако далеко не каждый ребёнок решится доносить об этом в различные инстанции. Видимо, чтобы навести его на эту мысль, и используется упомянутая уже анкета. Согласно её тексту, детям предлагается подумать, существует ли проблема насилия в семье и какие формы насилия в семье наиболее часто проявляются. Среди вариантов ответов предусмотрены физическое, психическое, сексуальное, экономическое, пренебрежительное и, наконец, другое. Трудно догадаться, что имеют в виду авторы анкеты под термином, например, «пренебрежительное насилие». Впрочем, отсутствие такого, с позволения сказать, «насилия» может быть расценено по данной логике как «удушающая любовь матери». «Экономическое насилие» тоже, видимо, стоит отнести к ноу-хау Департамента по защите прав детей. Впрочем, ребёнок, обиженный, допустим, на то, что ему не купили дорогую игрушку, вполне может решить, что стал жертвой такого насилия.

Далее авторы анкеты прямо пытаются выяснить, какие отношения у ребёнка с родителями, бесцеремонно нарушая при этом неотчуждаемые права самих детей на личную и семейную тайну. Среди вариантов ответов встречаются такие, как «родители далеки от меня», «я им безразличен», «напряжённые», «могли бы быть и лучше», «оскорбляют словами, кричат, заставляют чувствовать плохим человеком». Нет слов, оскорблять детей, конечно, нельзя, но здесь очень многое зависит от того, как сам ребёнок оценивает свои отношения со взрослыми. Понятно, что, если он будет заполнять анкету в тот период, когда у него произошла ссора с родителями (а в какой семье не бывает подобных ссор?), результаты теста он покажет не лучшие.

Те же соображения относятся и к следующему вопросу: «Какие методы воспитания обычно применяют твои родные по отношению к тебе?». Здесь встречаются такие ответы, как: «не замечают тебя, перестают разговаривать с тобой», «запрещают тебе делать то, что тебе нравится» (например, курить «травку» или напиваться в подъездах? – Прим. авт.), «ругают, кричат, обзывают» и, наконец, «применяют физические методы воздействия».

Одним из самых провокационных является, пожалуй, следующий вопрос. Приводим его полностью.
«Укажи, пожалуйста, виды насилия, которые испытывал в своей семье или продолжаешь испытывать (не более 3 ответов):

1) психологическое насилие (манипулирование, обвинения, формирование чувства вины и др.);
2) эмоциональное (критика внешнего вида, манер, умственных способностей, оскорбления, брань);
3) экономический контроль, угроза лишения материальной поддержки;
4) физическое (пощёчины, толчки, побои, издевательства);
5) сексуальное насилие (принуждение);
6) эксплуатация (заставляют работать, отбирают деньги);
7) пренебрежение;
8) препятствие в выборе друзей и встреч с ними;
9) свой вариант ответа».

Если воспринимать вопрос всерьёз, ситуация в самом деле может дойти до абсурда. Возьмём, к примеру, пункт «критика внешнего вида». По логике авторов, если дочь покрасит волосы в зелёный цвет, мама, видимо, должна изображать по этому поводу бурную радость, не допуская критических замечаний. Если подросток, допустим, украл из дома деньги, формировать у него чувство вины за этот поступок также запрещается. «Угроза лишения материальной поддержки» (говоря простым языком, угроза не выдачи в наказание карманных денег, потому что какая иная материальная поддержка может быть у ребёнка, который и так живёт на родительском иждивении?), согласно документу, также является формой насилия. Словом, если раньше для ребёнка родители и меры воспитательного воздействия имели хоть какой-то эффект, то теперь ему с юных лет внушается о «противозаконности» этих мер.

В этой связи вполне закономерен идущий в анкете вопрос: «Знаешь ли ты организации, в которые мог бы обратиться в случаях проявления жестокого обращения по отношению к тебе? (укажи их)». По сути, здесь ребёнок прямо призывается к доносительству на родителей.

Итак, как нормы законопроекта, так и документы, распространяемые в школах (преимущественно в регионах, где уже действуют «пилотные проекты» по ювенальной юстиции), не могут не настораживать. Факты упрямо указывают на то, что в нашей стране насаждается именно западная система ювеналки, где в принципе отсутствует приоритет традиционных семейных ценностей, а дети с юных лет учатся доносить на своих родителей в случае, если те не исполняют их прихотей. Думаю, можно предположить, что за общенациональная трагедия произойдёт с семьёй в случае внедрения ювенальной юстиции в России.

Ксения КИРИЛЛОВА

Перейти к содержанию номера