Предлагаем вниманию читателей два рассказа нашего нового автора Николая Кокухина. Первый – о Юрии Гагарине – вымышленный, но небезосновательный, а второй, «Гюрза», – невыдуманный, записанный со слов одного из монашествующих.

 

ПЕРВЫЙ КОСМОНАВТ

 

Земля была удивительно красива. Она была окружена нежно-голубым ореолом, который постепенно – по мере удаления от Земли – становился бирюзовым, синим, фиолетовым, а дальше простиралось необъятное небо угольно-чёрного цвета. Оно было похоже на только что вспаханное поле, на которое, словно зёрна, падали звёзды.

Космический корабль вошёл в тень Земли. Это произошло почти мгновенно. Наступила кромешная тьма. Видимо, корабль пролетал над океаном, потому что золотистая пыль ночных городов ни разу не мелькнула в течение длительного времени.

Вскоре корабль вышел из тени; блеснули лучи солнца; ореол Земли пылал ярко-оранжевым цветом.

– Красота-то какая! – невольно вырвалось из груди Первого космонавта.

«Надо как следует всё запомнить, – подумал он, не отрываясь от иллюминатора, – чтобы потом рассказать. Если, конечно, ничего не случится, и я вернусь обратно».

Полёт длился уже пять с половиной минут. Вдруг корабль начало вращать вперёд – Космонавт стал кувыркаться; на земле у него были такие тренировки, и кувырканья он переносил хорошо, вопрос заключался в том, как долго это продлится; с помощью ручного управления он попытался устранить вращение, но это ему не удалось, наоборот, вращение стало ещё быстрее. Через минуту Космонавт почувствовал недостаток кислорода в скафандре, он стал искать причину этой неисправности, но, к сожалению, не нашёл; дышать становилось всё труднее. К довершению всего пропала связь с землёй.

Космонавт остался один на один с космосом; красоты земли его уже не интересовали; он лихорадочно пытался найти выход из положения, но времени для этого, кажется, уже не оставалось; он стал прощаться с жизнью, которая могла замереть в нём через минуту, а может, и раньше.

Неожиданно перед ним возник сияющий юноша в белоснежных одеждах; лицо его сияло, как солнце, а в глазах светилась любовь. Дрожь прошла по всему телу Космонавта, а душа затрепетала. «Сейчас начнётся самое худшее». Но он ошибся, всё стало изменяться к лучшему: вращение корабля прекратилось, кислород стал поступать в скафандр бесперебойно, связь с землёй восстановилась.

– Кто ты? – спросил Первый космонавт.

– Я – святой великомученик Георгий Победоносец, твой небесный защитник и покровитель, – ответил сияющий юноша. – Я послан спасти тебя. Ровно через секунду ты должен был погибнуть, а корабль – исчезнуть в космосе. Теперь твоя жизнь в безопасности. Корабль благополучно вернётся на землю, потому что я буду держать его в своих ладонях.

Небесный гость исчез. Космический корабль продолжал свой полёт. Потрясение, вызванное посещением Георгия Победоносца, улеглось. Астронавт чувствовал себя прекрасно и ни о чём не волновался. Завершив запланированный виток вокруг земли, корабль произвёл посадку в степях Казахстана.

*    *    *

Никита Сергеевич Хрущёв торжествовал. Он доказал всему миру, на что способен как глава государства. Полётом в космос он утёр нос Америке. Первый космонавт был приглашён в Кремль. Хрущёв расцеловал его в обе щеки, а потом сказал:

– Ты вознёсся из грязи в князи. С твоей славой не сравнится ни один актёр, ни один писатель, ни один политик. И всем этим ты обязан только мне. Сегодня ты будешь выступать по телевидению. Среди прочего ты обязательно должен сказать такие слова: «В космосе я никакого Бога не видел». Этим докажешь, что ты настоящий коммунист.

Первый космонавт, глядя прямо в глаза Хрущёву и чувствуя себя гораздо смелее и увереннее, чем в первые минуты полёта, ответил:

– Я вернулся на землю живым только потому, что со мною был Бог. Святой великомученик Георгий Победоносец держал космический корабль в своих ладонях. Из неверующего человека я стал верующим. Вот крестик, который повесил мне на шею святой Георгий. Всю оставшуюся жизнь я буду прославлять Господа Бога. Этим самым я докажу, что я настоящий верующий.

Хрущёв буквально остолбенел. Он ожидал, во-первых, слов благодарности, а во-вторых, полной покорности. А как же иначе: ведь его собеседник военный, а у таких людей на устах только одно слово: «Слушаюсь!»

– Ты, наверно, меня разыгрываешь, – придя в себя от неожиданности, сказал Хрущёв, – шутка – вещь хорошая, но ты, по-моему, слишком загнул…

– Ни капли не загнул, – по-прежнему глядя в глаза собеседнику и нисколько не робея перед его авторитетом, ответил космонавт. – Я отправлялся в космос одним человеком, а вернулся другим.

– Ты должен сказать то, что знают все: Бога нет! – продолжал Хрущёв.

– Для одних – Его нет, а для других есть! Никакая сила в мире не способна заставить меня сказать, что Бога нет!

– Ты стал государственным человеком и должен служить государству.

– До полёта я служил ему как безбожник, а теперь буду служить как верующий. И принесу ему пользы гораздо больше, чем раньше.

– Наверно, ты свихнулся!

– Я никогда не мыслил более трезво, чем сейчас.

– Советую тебе одуматься! – произнёс Хрущёв строго. – Со мной шутки плохи!

– Выступление по телевидению можно и отменить, – предложил выход из положения собеседник.

– Первого космонавта замолчать нельзя! Иди и прославляй Родину! И меня!

Выступление Первого космонавта планеты смотрела не только Россия, но и весь мир. Он подробно рассказал о своём полёте, о своих впечатлениях, об особенностях работы в невесомости. Почти половину выступления посвятил рассказу о своём обращении к Богу.

– Я похож на современного апостола Павла, который ненавидел Христа и гнал Его, а потом в одну секунду изменился и стал самым ревностным проповедником Евангелия, – сказал он в заключение.

Хрущёв пришёл в ярость. Человек, который мог возвысить авторитет советского лидера во всём мире и  показать Никиту Сергеевича как гениального стратега, выставил его на посмешище. «Храмы нужно закрывать, потому что у нас не хватает овощехранилищ, а попов гнать в колхозы, потому что там острая нехватка скотников. Вот о чём надо говорить! А эта безумная голова портит мне всю малину! Он взбаламутил всю страну! Чего доброго, завтра станут поступать письма от граждан с просьбой открывать храмы. Как бы не так! Клубы и залы-читальни для проведения политинформаций – пожалуйста! А чего другого – нет!»

Следующий разговор не замедлил себя ждать. Он отличался от первого, как лето от зимы.

– Ты безумец! – сразу пошёл в наступление Хрущёв. – Нормальный человек никогда такого не допустит! Мой совет: выкинь дурь из головы!

– Моя голова в полном порядке! За всю свою жизнь я не говорил более правильных слов! – ответил Первый космонавт, сохраняя полное самообладание.

– Откажись от своих слов! Мол, у меня была температура!

– От своих слов я никогда не откажусь! – твёрдо произнёс Первый.

– Никогда?

– Ни-ког-да! – невозмутимо ответил Космонавт. В каждом слоге слышалась твёрдая убеждённость в своей правоте.

– Я требую! – Хрущёв сжал оба кулака, думая, видимо, что этот аргумент повлияет на собеседника больше, чем его слова.

– Никита Сергеевич, кого мне больше слушаться – вас или Господа Бога? – спросил Первый.

Хрущёв замолк, не в силах что-либо возразить.

«И почему я не послал Титова вместо него? Никаких бы проблем не было! А теперь попробуй расхлябай!»

– Где твой крестик, который ты показывал телезрителям? – после длительной паузы спросил он.

– На мне.

– Сними его!

– Это исключено!

– Отдай его мне, и скоро ты забудешь свою глупую басню.

– Во-первых, это не басня, а истинная правда, а во-вторых, крестик останется на мне до конца жизни!

Хрущёв мог накричать на Первого, затопать ногами, но даже он, будучи недалёким человеком, понял, что этим ничего не изменишь, поэтому, выругавшись про себя, повернулся к нему спиной. 

*    *    * 

После этого разговора в жизни Космонавта номер один многое изменилось: его понизили в звании, лишили Звезды Героя, сократили зарплату, отменили все поездки не только за границу, но и внутри страны, даже запретили бывать в той войсковой части, в которой он служил. Первый отнёсся ко всему этому как к чему-то малозначительному. Он жил теперь совсем другой жизнью: почти каждый день бывал в храме, усердно молился, приступал к церковным таинствам. Верующие встречали его восторженно, окружая плотным кольцом и задавая бесконечные вопросы. Священники приглашали молиться в алтарь; иногда он соглашался, но чаще оставался среди прихожан. В каждом храме он находил икону Святого великомученика Георгия Победоносца, прикладывался к ней и оставался около неё до конца службы.

*    *    * 

Однажды Хрущёв посетил сразу несколько европейских стран. В Копенгагене его приняла королева Дании Маргрете. Она очаровала его своей молодостью, красотой и изящными манерами. При прощании, подарив гостю из Москвы обворожительную улыбку, королева сказала:

– Я и мои подданные были бы совершенно счастливы, если бы нашу страну посетил Первый космонавт планеты.

Если бы Хрущёв отказал ей в этой просьбе, он выглядел бы неотёсанным чурбаном. А поскольку он хотел остаться в её глазах не только гибким политиком, но и воспитанным человеком, то ответил:

– Он прибудет к вам на следующей неделе.

Хрущев сдержал своё слово, и Первый отправился в Данию. Его встречали в этой стране так, как не встречали ни одного президента или премьер-министра. Всюду, где появлялся русский гость, народ рукоплескал. Высокопоставленные чиновники, банкиры, учёные, журналисты считали за честь пожать его руку. Апогеем торжеств стал приём у королевы Маргрете.

За праздничный стол она посадила Первого рядом с собой и ни на одну минуту не оставляла без внимания.

– Было ли вам страшно в космосе? – спросила королева, когда бесшумные вышколенные официанты подали на десерт землянику со сливками.

Первый кивком головы поблагодарил за десерт и, учтиво обратившись к собеседнице, ответил:

– Мой полёт – авантюра чистой воды. В корабле была уйма неполадок, но это мало кого беспокоило. У них, – он кивком головы указал как бы на своих правителей и прежде всего на Хрущёва, – на первом месте политика – обогнать Америку, а человеческая жизнь ровно ничего не значит. Шансов на то, что полёт закончится благополучно, было смехотворно мало, поэтому правители заранее заготовили сообщение о гибели корабля. Но я остался жив.

И Первый рассказал обо всём, что произошло с ним в космосе. И после приземления.

Королева была сильно изумлена. Ей с трудом удавалось справиться с волнением, которое её охватило. Она смотрела на своего собеседника как на необыкновенно сильную и незаурядную личность. Ей в то же время очень импонировало то, что Первый вёл себя чрезвычайно просто и естественно, как будто был у неё в гостях сотый раз.

– Что вы думаете о завоевании космоса? – поинтересовалась она.

– Это очередное безумное предприятие человека. Там нам делать нечего. Вселенная так велика, что до ближайшей звезды нужно лететь несколько миллионов световых лет. Господь этим показал, что наш удел – земля. Сначала дома нужно навести порядок, а потом уж думать о чём-то ином. Представьте себе на минутку, – тут Первый, повернувшись, посмотрел в изумительной красоты голубые глаза королевы: даже в космосе, глядя в иллюминатор, он не нашёл такого совершенства. – Итак, представьте себе на минутку, что человек высадился на какую-нибудь планету и стал там хозяйничать. Что ждёт эту планету? – Первый сделал паузу и вопросительно посмотрел на собеседницу. – В самое короткое время мы превратим её в помойку!

– Вы совершенно правы, – улыбаясь, отозвалась Маргрете. – Я общалась с самыми выдающимися людьми нашей планеты – лауреатами Нобелевской премии, прославленными писателями, гениальными музыкантами. Но ни одна встреча не дала мне столько пищи для ума и сердца, как встреча с вами.

– Вы слишком любезны, Ваше Величество, – ответил Космонавт. – Моя личность не стоит и сотой доли тех комплиментов, которыми вы меня осыпали.

Оркестр, расположившийся на хорах, заиграл вальс Штрауса «На прекрасном голубом Дунае».

Гость поднялся.

– Ваше Величество, разрешите пригласить вас на танец, – обратился он к Маргрете.

– С величайшим удовольствием, – ответила она, вставая, в то время как предупредительный лакей отодвинул стул в сторону.

Примеру королевы и русского гостя последовали другие участники приёма, и скоро великолепный зал стал походить на летнее цветущее поле, где порхали разноцветные бабочки.

– Мои дни сочтены, – сказал Первый, легко вальсируя среди других пар и любуясь своей партнёршей, которая блистала безукоризненным чувством ритма. – Мои дни сочтены, – повторил он, – потому что Хрущёв никогда не простит мне того, что я поступаю по-своему. Но я иначе не могу. Я останусь верен Господу до последнего вздоха.

Маргрете побледнела. Первый прервал танец и довел её до ближайшего кресла. Никто не узнал истинной причины этого поступка, участники раута подумали, что королева побледнела из-за нехватки свежего воздуха и что ей и гостю было удобнее продолжить беседу, сидя в удобных креслах. 

*    *    * 

Через несколько недель после возвращения домой космонавту предложили ещё одну поездку – на Кольский полуостров, к морякам Северного флота. Он согласился, потому что любил военных моряков и знал, какая у них трудная служба. Перед самым отъездом один из помощников главы государства сказал, что Хрущёв даёт ему последнюю возможность исправиться.

У моряков Первому понравилось, в них он чувствовал родственную душу. Во Дворце культуры, где проходила встреча с Космонавтом, собрался весь цвет Северного флота.

– Уходить в глубины океана так же опасно, как уходить в глубины космоса, – сказал Первый, глядя в зал и обращаясь ко всем морякам так, как будто разговаривал с одним человеком. – Но если мы призовём имя Господа Бога, то любой поход – подо льдами Ледовитого океана или в глубинах Атлантики – станет совершенно безопасным. Потому что Он будет нести подводную лодку в Своих ладонях...

Спустя восемь дней Космонавт вернулся в Звёздный городок, а ещё через день в газетах появилось сообщение, что он погиб в автокатастрофе на Ярославском шоссе: самосвал, гружёный тяжёлыми железобетонными плитами, почему-то вырулил на встречную полосу, и «Волга», в которой ехал Первый, на высокой скорости врезалась в него.

ГЮРЗА

Это случилось в хрущёвские гонения на Церковь. Я служил в то время в городе Красноярске, в Покровском храме. Не только я, но и все прихожане знали: его вот-вот закроют. Я обратился к ним с пастырским словом: «Давайте защищать наш храм! Какие мы будем христиане, если отдадим святыню на поругание безбожникам?! Какой ответ дадим Господу, если будем молчать?!» Паства меня поддержала. Окрылённый успехом, я написал листовку, в которой призывал верующих не отступать и держаться до конца. Листовка попала в руки уполномоченного по делам религий. Он вызвал меня к себе и сказал, чтобы я в двадцать четыре часа покинул город. Иначе – тюрьма.

Куда ехать? Взял билет до Новосибирска, там у меня были знакомые верующие. Они сказали, что у них оставаться нельзя. «Поезжай в Ташкент, – посоветовали они, – там живёт один хороший батюшка, будешь с ним служить». Батюшка оказался и в самом деле любвеобильный: приютил меня, обогрел ласковым словом, стали вместе служить. Прошло несколько дней. Думаю: «Слава Богу, всё нормально». Да не тут-то было. Вдруг батюшку вызвали в исполком. Приходит убитый горем. «Беда, – говорит, – брат, даже и сообщать не хочется». «Что такое?» – «Сказали: пусть немедленно уезжает, иначе мы его арестуем».

Я первым же рейсом вылетел в Москву. Почему в столицу? Сам не знаю. Мне было всё равно куда. В Москве у меня не было ни одного знакомого. Где приклонить голову, ума не приложу. Еду в метро. Смотрю: монахиня, вид не очень радостный. «Ты гонимая?» – спрашиваю. «Да». – «Я тоже. Как быть?» – Поедем в Сухуми. Туда едут все гонимые монахи».

Купили билеты на поезд и приехали в Сухуми. Здесь я познакомился с монахами из Глинской пустыни. В них я нашёл братьев по духу. Они жили в горах. «Пойдём с нами, – предложили они. – Тебе у нас понравится. В городе ты завянешь. Да и милиция не даст покоя».

Я согласился.

И вот мы пошли в горы. Шли двое суток. Горные хребты, уходящие своими вершинами к облакам, быстрые реки, пенящиеся на камнях, узкие опасные тропы, серебряные водопады, густолиственные чинары – Кавказ поразил меня. Мы пришли в такие дикие места, куда и охотники, наверно, не заглядывали. Зато сюда не достигала рука чекистов.

У братии было девять готовых келий, одну выделили мне. О чём было мечтать? Ещё недавно я был бездомный бродяга и не знал, что будет со мною не то что завтра, а в следующую минуту, меня могли в любой момент схватить и заключить в темницу, обо мне некому было хлопотать, чтобы вызволить оттуда, а денег у меня не было, чтобы откупиться; одним словом, всё было неопределённо – и вот, по неисповедимой воле Божией, я, молодой иеромонах, оказался на Кавказе, среди своих по духу людей, и у меня есть жильё!

В самой большой келии была церковь. Один раз в неделю мы служили Божественную литургию. Облачений хватало на всю братию.

В порядке очерёдности, обязательно по двое, ходили в город за продуктами, свечами, духовной литературой – да мало ли чего нужно девятерым мужчинам. Однажды мы с иеромонахом Августином, плотным, кряжистым мужчиной лет сорока пяти, с тёмными, несколько удивлёнными глазами, возвращались в нашу горную пустынь. На плечах у нас были тяжеленные, килограммов по тридцать пять – сорок рюкзаки. До пустыни оставалось километра три или около этого: расстояние небольшое, но, пожалуй, самое трудное – всё вверх и вверх.

– Иди вперёд, – сказал я своему спутнику, скидывая рюкзак на землю и садясь рядом с ним, – а я немножко отдохну и добреду один.

– Тропу помнишь? – спросил отец Августин.

– Как не помнить? – Я вытер со лба обильный пот. – Не первый раз иду.

– Ну, хорошо, – согласился мой спутник, – только не задерживайся.

Слегка наклонившись, он обеими руками подтянул лямки рюкзака и не спеша зашагал в гору.

Стоял на редкость жаркий июль. Дубы, грабы, платаны томились в солнечной неге, набираясь тепла на зиму. Сквозь их листву с трудом можно было увидеть редкое облачко.

– Тук, тук, тук! – невдалеке трудился работяга-дятел.

По коре стоявшего рядом ясеня пробежала ящерица. В густой траве шуршала мышь. Пахло дикой грушей.

«Какую же красоту создал Господь! – размышлял я, оглядываясь кругом. – Рай, да и только!»

Отдохнув с полчаса, я взвалил на плечи рюкзак и тронулся в путь. Идти было легко, груз не тяготил меня. «Вот что значит – последние километры! И лошадь, чуя близость дома, бежит веселее!»

На радостях я не сразу заметил, что тропа идёт под гору. Послышался шум горной реки.

С каждой минутой он становился всё громче. «Кажется, я иду совсем не туда, – подумал я, остановившись. – Вблизи нашей пустыни никакой реки нет».

– Оте-е-ец Августи-и-и-ин! – закричал я изо всей мочи. – Где-е-е ты-ы-ы?

Горы ответили молчанием. Лишь река вела бесконечный разговор сама с собой.

Я испугался. Приближалась ночь, и остаться наедине в дикой местности, где водятся волки и медведи, не предвещало ничего хорошего.

– Оте-е-ец А-августи-и-и-ин! – снова изо всей силы закричал я. – Отзо-о-ови-и-и-ись!

Лишь слабый шум ветра, пробежавший по вершинам каштанов и лип, был мне ответом.

Мороз пробежал по моей спине.

«Пойду назад, – решил я после некоторого раздумья. – Может, найду свою тропу».

Рюкзак снова стал тяжёлым. Каждый шаг давался с трудом. Я согнулся в три погибели и почти касался руками земли. Наконец я выдохся, бросил рюкзак на землю, а сам вытянулся на спине рядом.

Вижу: прямо передо мною, в каких-нибудь нескольких метрах, высокий каштан; он был сух, без единого сучка, истлевающий; чувствовалось, что внутри него пустота. Забыв про усталость, я встал, обошёл дерево кругом. «Как же оно до сих пор не упало? Странно! Очень странно! Дай-ка я его повалю!» Мною овладел нездоровый спортивный азарт. Умом понимал, что не надо этого делать, не до каштана сейчас – я же заблудился, неизвестно, найду нужную тропу и приду ли домой и вообще останусь ли жив?

«Три секунды ничего не решают, – успокоил я себя. – А каштан надо повалить, чтобы он не мозолил глаза».

Я разбежался и ударил дерево подошвой сапога. Каштан с шумом и треском повалился, задевая ветви других деревьев. Достигнув земли, он разлетелся на множество мелких частей.

«Вот так! – весело подумал я. – И делу конец!»

Вдруг из остатков каштана вылетела большая стая ос; громко, нудно и противно жужжа, она закружила в воздухе; я опрометью бросился в кусты радады, которые, на моё счастье, росли поблизости – и не успел: одна оса догнала меня и пребольно ужалила в колено. Я свалился в кусты, опасаясь, как бы другие осы не напали на меня. Но Бог миловал.

«Зачем я связался с этим каштаном? – корил я себя. – Мешал он мне, что ли? Только нажил беду на свою голову»!

Нога сильно болела.

«А если бы вовремя не убежал, что бы было со мною?! Мог бы погибнуть! Как пить дать!»

Я полежал ещё некоторое время, растирая ногу. Жужжание ос затихло. Я надел рюкзак и, прихрамывая, продолжил подъём в гору. Больная нога всё сильнее давала о себе знать. Силы оставляли меня. Останавливаться, однако, было нельзя. Я опустился на колени и пополз на карачках. Через некоторое время я достиг тропинки, которая вела в нашу пустынь.

«Как я мог её пропустить давеча? Непонятно! Не иначе как лукавый попутал! Сколько лишнего прошёл! Уже давно был бы дома, если бы не заблудился!»

Обливаясь потом, я преодолевал метр за метром: следил за тропинкой, чтобы не потерять её из виду, и за тем, чтобы встречные кусты не выкололи мне глаза. Вдруг я увидел гюрзу, которая, извиваясь, ползла впереди меня. Нас разделяло всего несколько метров. Гюрза, видимо, думала, что я догоняю её и убегала от меня. А она меня совершенно не интересовала. Я думал только о том, как бы побыстрее добраться домой.

Я прополз ещё полметра и, подняв голову, замер от страха и неожиданности: гюрза, мгновенно развернувшись, встала в боевую стойку и смотрела на меня. Она была тёмно-серого цвета, примерно двухметровой длины, с большой головой; зелёные глаза были полны жуткой злобы; красная пасть была распахнута, из неё торчало огненно-жёлтое жало, которое с молниеносной быстротой бегало вперёд-назад.

Гюрза стояла не шелохнувшись, я – тоже; мы смотрели друг другу в глаза; я боялся даже того, что гюрза обнаружит моё дыхание, и дышал незаметно, насколько это было возможно; глаза змеи пронзали меня насквозь; казалось, ещё секунда – и она бросится на меня.

– Господи! – прошептал я. – Помилуй мя!

Мне показалось, что гюрза уловила движение моих губ, и я испугался ещё больше; блестящее огненное жало по-прежнему играло в жуткой пасти, и я никак не мог отвести от него глаз.

– Я не обижу тебя, гюрза, – проговорил я тихим голосом, – и ты меня не обижай; я иду в свою пустынь, где меня ждут мои друзья, а тебя я даже и не замечал. Мы, монахи, никого не обижаем, живём в своих келиях, молимся, кладём поклоны, желаем всем только добра.

Я всех прощаю, ни на кого не держу зла, молюсь о многих людях, особенно о тех, кто меня чем-нибудь обидел или причинил какое-нибудь зло; я хочу, чтобы все спаслись и ни один человек не погиб в геенне огненной.

Так я разговаривал с гюрзой минут пять.

– Продолжай свой путь, – как можно мягче сказал я ей, – я тебя не задерживаю; ты, наверно, устала стоять в боевой позе…

Гюрза словно поняла то, что я сказал: пасть её медленно закрылась, глаза стали уменьшаться, злость в них исчезла; с разворотом назад она опустилась на землю и, извиваясь, поползла прочь от меня; скоро она исчезла среди камней.

Я вздохнул всей грудью и понял, какое это наслаждение – дышать всей грудью. В ту же секунду почувствовал тяжесть рюкзака, о котором совсем забыл. Я снял его и услышал чей-то голос.

– Оте-е-ец Геро-о-о-онти-и-и-и-й! – раздалось где-то вдали.

Я узнал голос отца Августина.

– А-а-а-у-у! – закричал я. – Я-а-а зде-е-е-есь!

Я ощутил необыкновенную радость. И прилив сил. Мой брат во Христе не забыл меня и идёт мне на помощь!

– Оте-е-ец А-а-а-авгу-у-усти-и-и-и-ин! – закричал я. – А-а-а-а-у-у-у-у!

– Жди-и-и-и ме-е-е-еня-а-а-а-а! – раздалось в ответ.

Минут через двадцать на тропе показался отец Августин.

– Долго плутал? – спросил он, видя, что я измождён до предела.

– Порядочно, – ответил я виновато.

– Это бывает. Мы-то здесь много лет живём, знаем все приметы, а ты – всего полгода: немудрено и заблудиться…

Отец Августин надел мой рюкзак. «Спаси его, Господи!» – подумал я с умилением. Мы стали подниматься вверх – отец Августин впереди, я за ним. Я расстегнул рубаху, провёл рукой по груди. И не поверил своим глазам: рука была… в пене. «Боже мой! На загнанной лошади меньше пены бывает! Если бы гюрза простояла ещё пару минут, я бы простился с жизнью!»

Когда мы достигли пустыни, я рассказал отцу Августину о встрече со змеёй. Он перекрестился и сказал:

– Слава Тебе, Господи!

Он оглядел меня, начиная со спутанных, слипшихся от пота волос и кончая потёртыми кирзовыми сапогами, потрогал моё плечо, провёл рукой по голове, словно удостоверяясь, что я иеромонах Геронтий, а не кто-то другой, и добавил:

– Ты вернулся с того света.

Затем взял мою руку в свою:

– Ты вёл себя правильно. Если бы ты пошевелился или сделал взмах рукой, или побежал, то гюрза кинулась бы на тебя. И через секунду всё было бы кончено.

Солнце скрылось за отрогами Кавказского хребта. В ущельях, среди скал, в долинах легли сумерки. Повеяло желанной прохладой. Небо стало ясным и бездонным. Лучи невидимого солнца освещали одинокое облако, похожее на горного орла, который, отдавшись на волю воздушным потокам, парил в свободном чудном полёте…

 

Николай КОКУХИН

 

Перейти к содержанию номера