Беседа с членом АНО «Переправа» А.М. Козыревым, генеральным директором ЗАО «Логика логистики»

– Александр Михайлович, вы бизнесмен, к тому же вы относитесь к поколению людей, которые ещё застали Советский Союз. Можете ли вы сказать, что же лучше: управляемая плановая экономика или рыночная?

– Хороший вопрос. Честно говоря, я никогда не пытался проводить для себя сравнительный анализ и не сопоставлял эти две формации. Но могу сказать, что для меня Советский Союз значит много, потому что я действительно был в этой системе и прошёл через неё в полной мере.

Мой переход в бизнес с государственной работы совпал со знаковым событием в нашем государстве. В тот момент я находился на должности начальника сектора комплексных испытаний и предстартовой подготовки орбитального корабля «Буран». Заявление об увольнении я подготовил за день до путча 1991 г. Написал, отдал, а на следующий день приключился путч. Я тогда подумал: «Ну вот, попал. Назад точно не возьмут» (смеётся).

На самом же деле чёткой однозначности нет: много было хорошего и полезного, того, чего сейчас нет, например, озабоченности государства молодым поколением. Но при всех объективно наблюдавшихся минусах структура общественных организаций позволяла «шевелить» детей, организовывать должный быт в широком смысле и т.п. Сейчас это полностью отсутствует как система. Нельзя сказать, что сейчас плохо или хорошо, просто иначе.

Возвращаясь к «Бурану», хочу отметить немаловажный факт: в этой работе была большая кооперация – по моим личным ощущениям, на этой программе работало полстраны.

Но к 91-му году в государстве закончились деньги, и, к сожалению, вся эта система стала быстро сыпаться. В то время я был молод, ещё и не обременён семьёй, поэтому на вопрос «куда?» ответ был «конечно, в бизнес», в непонятный, мутный и т.д. Нырнул в этот «омут», так с того времени и началась фактически другая жизнь. Поэтому для меня сравнение «плана» с «рынком» по большей части сводится к разделению, что было до 91-го года и что было после.

– То есть именно «приход» рынка и развал, как любят говорить, Советского Союза подтолкнули вас идти в бизнес за счёт того, что создавались возможности, которых не было до этого?

– Дело в том, что сейчас я сам себя осознанно оцениваю как консерватор в житейском плане, поэтому, если бы были перспективы в том деле, которым я занимался, скорее всего, я остался бы. После службы в армии я проработал в космической отрасли 5 лет. За этот в целом небольшой отрезок времени быстро продвинулся по служебной лестнице и уже в тридцать лет был начальником сектора по комплексным испытаниям и предстартовой подготовки орбитального корабля «Буран» – это достаточно серьёзная единица. В общем, сделал, как сейчас принято говорить, быструю карьеру, да и дальше можно было двигаться.

–  А начинали вы инженером?

– Да, обычным инженером. До этого учился в институте, который создал Сергей Павлович Королёв, вернее, создал отдельный факультет в рамках Московского лесотехнического института специально для подготовки специалистов для предприятий космической отрасли. Соответственно изначально мы и сами были ориентированы на работу на таких предприятиях.

–  Хорошо, вот в стране закончились деньги. Но это же произошло не внезапно…

– Но быстро. Поясню: запустили «первое изделие», на которое государство потратило просто сумасшедшие деньги. Американцы в это время уже приступили к тиражированию изделий и полётов. У нас по программе было запланировано создание нескольких орбитальных кораблей. Вскоре мы приступили к испытаниям второго изделия. Есть такой термин «сухой старт», когда на стартовой позиции проводится полная имитация испытаний, предстартовой подготовки и запуска. Но это дело дорогое. Финансирование стало резко уменьшаться, поэтому работы стали быстро сворачиваться. Уже после этого «сухого запуска» стало понятно, что программы не будет. Когда запустили первую машину, в нашем отделе было около 120 человек, а когда я увольнялся – человек 40–50. А отдел был молодой: средний возраст примерно 30–35 лет. Оставались абсолютно преданные своему делу или же те, кто ждал квартиру или был связан какими-то обязательствами. Были и те, которые просто не чувствовали уверенности в новом «свободном полёте». Конечно, те, кто искал собственной реализации, ушли.

– Александр Михайлович, поскольку вы затронули причины, хочется спросить, были ли какие-то знаки, факты или сплетни, известные только определённым узким кругам, предвещающие наступление «часа Х», когда свернут всю программу?

– Не могу сказать, что были такие факты, известные только каким-то кругам, ведь распад был именно системный и касался не только космической отрасли. Я продолжу с обратной стороны: сейчас мы сидим в офисе нашей компании. Это бизнес, в котором сейчас нас два совладельца-товарища. Мы, как ни странно, с 4-го класса знакомы, в школе сидели за одной партой. После школы наши пути разошлись – тогда будущий партнёр пошёл по военной стезе, и после нескольких лет службы он получил назначение в Москве, и наше тесное общение возобновилось.

Эта преамбула к тому, что и в военной сфере начались те же «эрозионные» процессы.

К 90–91-м годам мы совместно стали думать: как быть дальше? Практически одновременно мы пришли к тому, что надо делать какой-то шаг. Иначе остаётся только «катиться» вместе с продолжающимся спадом. Куда-то, может, и прикатишься, но в лучшую ли сторону?..

Психологически, морально мы уже были готовы: предшествующие события стали последней капелькой. Я написал заявление и уволился. Чёткой, осознанной программы у нас не было, но мы сделали этот шаг, по большому счёту, не жалея о нём. И этот шаг многое нам дал.

– Вы отметили, что были психологически и морально готовы, т.е. в вас и других людях, которые оказались перед лицом системного распада, происходили какие-то внутренние процессы. Вы не могли бы рассказать о них подробнее?

– Могу. В период незадолго до 91-го года мне пришлось пройти путь достаточно болезненной переоценки партийных принципов с последующим выходом из партии. Тогда всё стало рассыпаться – государственные устои, рецессия в промышленности, перелом всех идеологических принципов и т.д. И эта ломка затрагивала все те принципы, на которых мы выросли. И это было со всех сторон. Люди менялись, многие ломались. В тот момент, я думаю, каждый принимал то решение, на которое был готов.

Я шёл в неизвестное, в какие-то сделки, биржи, бизнес и прочее, всё это было интересно, энергии было много, и мы начинали тогда воодушевлённые тем, что вот сейчас мы развернём ряд научно-технических проектов. Из них, конечно, многие закончились плачевно, но были и те, которые жили долго. Теряли деньги, шишек много набили. И я полагаю, мы не одни такие были.

Естественно, для большинства в тот момент выбор делался на основе приоритета финансового вопроса. Для меня это не было первично, так как я был один; это сейчас за спиной пятеро детей, а тогда было проще заработать себе на хлеб.

– То есть вы хотите сказать, что даже в период возможности не просто финансово обогатиться и выбраться из «развала» вы в первую очередь руководствовались тем, чтобы сохранить свои моральные принципы?

– Хороший вопрос. Конечно, чётко сформулированной задачи обогатиться любой ценой ни у меня, ни у партнёра не было. Естественно, хотелось заработать, и чем больше, тем лучше. А кто бы отказался? Но мы хотели заработать, создав какое-то дело, что-то настоящее, что-то правильное…

– Общественно полезное?

– Не знаю, общественно ли полезное, но точно ориентированное на людей. Мы ведь пытались работать в условиях смутных ориентиров. Конечно, всегда перед человеком присутствует некая граница, за которую шаг сделал – и ты уже с другой стороны от закона. Существуют определённые переходные процессы, но граница присутствует всегда.

Наш первый технический проект, хоть и был весьма «красивым», вскоре всё же приказал долго жить. Но для меня он – наглядный пример того, как можно было заработать, продав иностранцам свои технологии, свою идею, и жить припеваючи. Такие искушения, а это именно искушения, очень часто бывают в бизнесе. Но в тот момент мы отказались от зарубежной «поддержки».

Затем начался другой проект, связанный с перевозками и логистикой, который стал приносить неплохой доход. Ведь в то время понятие границы, таможенного контроля было очень размытым. Это сейчас мы понимаем, что были… честными, хотя очень хотелось заработать. И тут мы опять оказались в похожей ситуации: либо ты делаешь шаг за черту, либо не делаешь. Тот, кто делал, очень быстро богател. Но, к сожалению, даже на нашем опыте мы знаем, точнее знали, нескольких человек, которые просто пропали: были, и вдруг нет. Потому что деньги вращались весьма большие, и эта сфера была интересна многим. Так я, даже не будучи ещё верующим, вместе с моим партнёром понял, что лучше не делать шаг за черту, что лучше больше стараться. Кто-то может сказать, что мы упустили имевшиеся на тот момент возможности, ведь можно было заработать, и мы, не скрою, кусали локти, жалели, что не приняли когда-то заманчивое предложение от иностранцев, но не стоит гадать, что было бы, если бы…

– Какие-то ещё искушения в бизнесе были?

– Миллионы.

– Миллионы искушений или миллионы «зелёных»?

– Миллионов «зелёных» у нас не было. А искушения присутствуют в бизнесе постоянно, наверно, как и в любом деле. В бизнесе просто их больше. Поэтому всегда нужно иметь внутреннюю позицию, уметь определить, к чему ты готов, к чему не готов. Это первое. Второе. Внутренние границы: готов ли ты «взять», готов ли ты «дать», насколько готов преступить черту? В любом случае и при любых обстоятельствах каждый решает для себя, зачем и что делать.

– Вы в один момент упомянули о том, что система образования сейчас отличается от прежней системно, а что насчёт качества образования, культуры образования? Полагаю, для вас это не менее важный аспект, ведь у вас пятеро детей – почти половина футбольной команды…

– Совершенно верно. В то время образование было одинаково для всех. Наверно, это большой плюс. То есть система была одна и каких-то вариаций не было. Сейчас же принципиально не так.

К настоящему моменту ещё как-то система подстроилась, но 10–15 лет назад вообще творились жуткие вещи. Это не есть хорошо. Далеко не каждый родитель может понять, в какую «отрасль» отдать своего ребёнка, ведь во всём надо разобраться. А сейчас попробуй разберись. Поэтому процесс, как правило, сводится к получению каких-то отзывов или рекомендаций о той или иной школе, т.е. оценки зачастую основываются на эмоциональных критериях. А что учитель преподаёт – это уже вторично. Для озабоченных этим вопросом родителей он остаётся предметом беспокойства. Естественно, возникает нагрузка репетиторства, особенно большая нагрузка ложится на тех, кто хочет подготовить детей к дальнейшему обучению. В этом принципиальное различие. Я пока ещё не говорю о нравственной составляющей обучения. Однако зачастую вообще оказывается так, что выбора нет.

Когда мой старший сын подошёл к школьному возрасту, так сложилось, что мы решили переехать. Переехали главным образом потому, что в новом районе была православная гимназия. К тому же так совпало, что незадолго до нашего переезда одним из преподавателей стал наш духовный наставник.

Естественно, как и везде, своих проблем хватает и в православной гимназии. Тем не менее мы держимся за это место. И тут первична та составляющая, о которой я не успел сказать, – именно духовное воспитание, воспитание нравственное.

– Я знаю, что большинство православных школ и гимназий являются коммерческими, т.е. подразумевают наличие определённых материальных благ, средств. Как вы считаете, что делать тем, кто стремится отдать детей в такие учебные заведения, но не имеет средств?

– Ничего. И для меня это больной вопрос. Школы и гимназии, которые имеют лицензию и аккредитацию, в определённых размерах, при выполнении установленных норм дотируются государством. Но это именно дотация, т.е. на эту дотацию школа существовать не может. Патриархия до последнего времени вообще не финансировала. Недавно, с приходом патриарха Кирилла, был определён статус православного образовательного учреждения. Патриархия ввела норму, при которой статус православной может иметь гимназия или школа лишь в том случае, если половина учредительного капитала будет иметь либо православный приход, либо какое-нибудь учреждение Церкви.

Я считаю такой подход правильным, так как это, во-первых, некая защита и структурирование статуса православного учебного заведения хотя бы в части контроля – надо же контролировать, чем занимаются православные гимназии. Во-вторых, многие заведения существуют за счёт пожертвований. Это серьёзные деньги, требующие особого отношения к ним. Доход учителей в православных гимназиях меньше, чем во многих других школах, что не может не сказываться на стабильности учебного процесса. К настоящему времени кризис многих прижал, и от этого тоже возникают трудности. Поэтому, к большому сожалению, православные учебные заведения доступны не для всех.

– Можно сказать, что такое образование даёт, как любят говорить, радужные перспективы, имея в виду не просто научную базу, но духовно-нравственный потенциал?

– Вы знаете, меня несколько напрягает слово «радужные». Однако я считаю, что если бы в наших православных гимназиях была возможность чуть-чуть добавить финансирования, то появились бы радужные перспективы. Тем не менее, даже имея то, что есть, касающиеся духовно-нравственного воспитания аспекты – это та необходимая основа и оболочка, которая в наше время, особенно с точки зрения православного человека, обязательна. Именно в этом радужность.

– Александр Михайлович, правильно ли я с ваших слов и на основе современных событий представляю себе такую тенденцию, что образованному, духовно-нравственному человеку, даже если он не стремится всеми способами к материальным благам, приходится к ним стремиться?

– Ну а как жить? Всё же дорожает. По некоторым данным, например, гречка «подскочила» в цене более чем на 30% за 2010 г. Гречка – очень полезный продукт, это продукт практически первой необходимости. Но помимо питания нужны и одежда, обувь и так далее. Везде же за всё надо платить. Как же тут о деньгах не думать? Сегодняшнее время не позволяет не думать. А с кризисом стало ещё сложнее выкручиваться.

– Вы не боитесь, что таким образом в какой-то «прекрасный» момент даже высокодуховные люди в конце концов, пускай через 10, 20, 30 лет, придут к единственной мысли: как же выжить? где же взять деньги?

– Почему 10, 20?.. Эти процессы уже сейчас имеют место. Причём других глобальных вопросов, к сожалению, нет. Ведь полярность общества, полярность образа жизни совершенно дикая, социальная напряжённость очень высокая.

– Каким вы видите будущее исходя из таких процессов в обществе?

– Нельзя впадать в уныние. Уныние – грех. Хотя, к сожалению, часто хочется впасть. А впадать нельзя. Мне очень нравится девиз семьи Михалковых: «Делай, что должен, и будь, что будет». Хороший, крепкий девиз.

«Делай, что должен», безусловно, подразумевает необходимость предельной реализации на своём месте, а «будь, что будет» надо понимать через религиозный аспект. Для детей надо создать какие-то позитивные образы, картинки. Время непростое, ориентироваться сложно, т.е. выбор есть и вариантов много, но тяжело сделать конкретный выбор. Он должен быть оценён и с финансовой стороны, и социальной, и религиозной точек зрения. Поэтому я считаю, что чем раньше будут сформированы определённые правильные образы, тем осознаннее будет происходить выбор дальнейшего пути. Должна чувствоваться уверенность.

– Как, по-вашему, можно создать позитивный образ всего мира?

– Всё очень просто. Надо быть в вере – без этого вообще упадёшь. Другого в принципе и не дано.

– Получается, что каждый должен быть «спасителем» самого себя, утопающего в этом «болоте»?

– Конечно. Можно не ходить в храм, заниматься другими делами, только вряд ли можно быть уверенным, что в таком случае самим удастся «спастись».

В связи с данным вопросом я не могу не сказать о «Переправе». Это сообщество совершенно разных людей: чиновников, банкиров, предпринимателей, профессоров, молодёжи… Сама идея осушения «болота» неосуществима, но создать определённые «островки» можно – отсюда и «Переправа» как некий мост.

Всем пришёлся по душе формат еженедельных вечерних встреч в виде беседы под руководством духовного наставника. Однако только такого общения недостаточно. Должны и книги появляться, должна быть просветительская деятельность – надо использовать свои возможности и потенциал. Но и здесь от вопроса денег никуда не денешься: лекцию провести, куда-то съездить, книгу издать – на всё нужны деньги.

– Как, по-вашему, сочетаются духовность, нравственность, религиозность, вера с бизнесом? Могут ли эти вещи вообще сочетаться?

– Для меня здесь всё понятно, поэтому я позволю себе ответить вопросом на вопрос: а с чем вера может не сочетаться? Только с безверием. Нет разницы, каков род деятельности. Вера – это суть нашей жизни и сама жизнь. В жизни нужно быть готовым к некому подвигу, вера сама по себе и есть этот подвиг.

Что такое вера? Вера – это осязание чего-то неосознанного. Ты или веришь, или не веришь. Например, учёный, доказывающий то или иное явление, тоже верит, что это явление действительно есть. И тот факт, что он ищет доказательство, также являет собой некий акт веры: поверил, спрогнозировал, получил результат. Следовательно, как можно всё сочетать? Только став верующим.

– А как вы пришли к вере?

– Мой приход в храм и постепенное воцерковление связаны с моей женой. Благодаря ей я принял крещение перед нашей свадьбой и согласился на венчание. В тот момент я делал эти шаги больше от любви, чем от глубоко осознанного желания исповедания Христа. После свадьбы я попросил убрать наши венчальные иконы с видного места. Но ведь Вера начинается с Любви… Наш осознанный приход в храм состоялся спустя три года. Промыслительность этих лет стала нам понятна значительно позднее. После появления на свет нашего первенца жену из роддома выписали одну, а сына перевели в детское отделение, так как его анализы были очень плохими. «Совершенно случайно» мы встретились с врачом-неонатологом, который вылечил нашего сына, затем лечил всех наших следующих детей и даже стал крёстным отцом двух из них. Однажды, выписывая очередную порцию таблеток и эмоционально рассказывая о дарованном по молитве освобождении из снежного заноса застрявшей машины на пути в храм, он «вдруг случайно» предложил нас познакомить с настоятелем храма, который «случайно» жил на соседней с нами улице. Это притом, что храм расположен в 100 километрах от нас. Я не спал практически всю ночь, так как приход в дом священника был равноценен появлению у нас президента Америки или Аллы Пугачёвой. На следующий день к нам пришёл крепкий, достаточно молодой и совсем не страшный (без рясы) священник. Так мы приобрели духовного наставника, который окормляет нашу семью и по сей день. Кстати, венчальные иконы тогда же вернулись на своё почётное место…

Интервью взял Михаил ТЕГИН

Перейти к содержанию номера