Георгий Гречко

К юбилейному пятидесятому дню космонавтики мы предлагаем вашему вниманию уникальное свидетельство. Это – воспоминания дважды Героя Советского Союза, большого друга «Переправы» и члена редсовета нашего журнала Георгия Михайловича Гречко о второй из трёх космических экспедиций, в которых ему довелось участвовать, о его космическом брате Юрии Романенко. Тот полёт на орбитальной станции «Салют-6» (с 10 декабря 1977 года до 16 марта 1978-го) был рекордным и по продолжительности, и по научным результатам. К 1978 году никто в мире не работал в космосе так долго, как Георгий Михайлович Гречко. Это великая история нашей космонавтики, история России…

Экипаж Гречко – Романенко

Всё началось с неудачного полёта «к седьмому ноября». Первым экипажем новой орбитальной станции «Салют-6» должны были стать командир Владимир Ковалёнок и бортинженер Валерий Рюмин. Мы с Владимиром Ляховым составили запасной экипаж того полёта, а Романенко и Иванченков были дублёрами. Ковалёнок и Рюмин стартовали 9 октября. То есть к празднику, к 60-летию Октябрьской революции (которое, напомню, отмечалось 7 ноября 1977 года), ребята должны были обосноваться на станции и поздравлять из космоса советский народ и всё прогрессивное человечество. Планировался рекордный стосуточный полёт. Космический рекорд должен был стать центральным праздничным событием, подтвердить советский приоритет в космосе. Увы, эти планы провалились. Корабль не состыковался со станцией. Ковалёнок и Рюмин совершили несколько попыток состыковаться, выработали до нуля топливо, но… Пришлось возвращаться на землю, не выполнив программы.

Брежнев позвонил нашему «космическому» министру – министру общего машиностроения Сергею Александровичу Афанасьеву. Генсек редко бывал резок, но тут поговорил с ним строго: «Ещё один такой подарок к празднику, будем делать оргвыводы». Стало начальство совещаться, как не дойти до оргвыводов…

И решили, что всё-таки один должен быть опытным, уже работавшим на орбите, а второй – молодым. Потом мне рассказали, что Афанасьев сказал другому нашему начальнику – генералу армии Владимиру Фёдоровичу Толубко, который командовал Ракетными войсками стратегического назначения: «Если не полетят Гречко и Романенко, то полетим мы с тобой». Они бы полетели, разумеется, не в космос, а с кресел.

Атмосфера в Звёздном городке и в Центре управления полётами установилась тяжёлая. Все понимали, насколько важен полёт на так и не обжитую станцию «Салют-6». Нужно было реабилитировать советскую космонавтику. Станция-то была для того времени уникальная! Два стыковочных узла гарантировали ей долгое существование за счёт возможности приёма транспортных кораблей «Прогресс». И так печально начиналась её жизнь на орбите.

Через несколько дней ко мне в ЦУПе подошёл Константин Петрович Феоктистов и в хладнокровной манере сказал:

– Есть предложение лететь тебе...

Помню, только спросил:

– С кем?

– С Романенко...

Вот так сразу… Из любой книжки по космонавтике можно узнать, как тщательно подбираются экипажи. Работают специальные группы учёных-психологов. Проводятся тесты на психологическую совместимость, многочасовые эксперименты. Скажем, в одной из анкет, которую надо заполнить, – пятьсот вопросов. Непростая это проблема – выбор членов экипажа. А тут вот так: полетишь с Романенко? И надо давать ответ.

Я стал вспоминать: кто же такой Романенко? Нечасто пересекались мы с ним на занятиях. Лицо у него такое открытое, симпатичное. Энергичный. Кажется, увлекается подводной охотой, так же как и я. По-моему, неравнодушен к английскому языку, то ли владеет свободно, то ли терпеть не может... С Филипченко, с Губаревым мы месяцами вместе работали на земле, готовились к полётам. А тут – нужно было отправляться в длительную космическую экспедицию практически с листа.

Секунд тридцать ушло у меня на эти беглые воспоминания. Я ответил односложно:

– Согласен...

Оставалось ждать окончательного решения. Позже я узнал, что отправиться в экспедицию на «Салют-6» предложили ещё нескольким бывалым космонавтам, но энтузиазма они не проявили.

Почему после полёта основного экипажа на старт не вышли дублёры? Руководители подготовки считали, что после неудачи в экипаже должен быть человек, прошедший проверку космосом, имеющий опыт стыковки. А у меня имелся в послужном списке длительный и признанный успешным полёт с Губаревым. В случае возможных чрезвычайных обстоятельств такой космонавт, да и экипаж будут чувствовать себя на орбите уверенно. Вот и появилась идея к одному из дублёров, который хорошо знал программу полёта (это был Юрий Романенко), добавить кого-то из «старичков».

Именно поэтому ко мне подошёл Константин Петрович...

Его предложение, конечно, стало известно и моим коллегам. Один из них настойчиво, казалось бы, из лучших побуждений убеждал меня:

– Послушай, зачем тебе идти в такой длительный полёт? Пусть молодые, кто ещё ни разу не был на орбите, пробуют силы. Кандидаты в космонавты готовы на всё. А ты уже слетал...

И в самом деле, предстоял трёхмесячный полёт, мировой рекорд. Иными словами, после 63 суток – именно такого рубежа достигла тогда советская космонавтика – надо было шагнуть к 96-дневному! Тогда это представлялось проблематичным. Подсознательно я чувствовал, что три месяца – это очень долго...

Помню, я вполне искренне ответил тогда своему советчику:

– Понимаешь, у меня есть принцип, заимствованный у Гринёва из «Капитанской дочки»: на службу не напрашиваться, а от службы не отговариваться!.. Этот герой Пушкина всегда был для меня одним из любимых…

Почему же длительные полёты на тот период «не котировались» среди бывалых космонавтов? Дело в том, что альтернативой сложному длительному полёту была гостевая экспедиция в составе международного экипажа. А международный экипаж – это в два раза больше наград и приятной шумихи. В те дни планировался первый международный полёт – советско-чешский. Длительный полёт – это в несколько раз больше риска, больше сложностей, нервного напряжения. А мне очень хотелось подольше поработать на орбите. Возраста я тогда не чувствовал. А трёхмесячный полёт давал возможности для прорывной научной работы, для экспериментов, к которым я так пристрастился в первом полёте.

Я сдал экзамен. Романенко экзаменов не сдавал: как дублёр Ковалёнка, он это сделал раньше. Огромный зал. Полукругом стояли столы. За ними – несколько десятков экзаменаторов. В центре зала за маленьким столиком – я. Передо мной стопка чистых листов и несколько карандашей. Тут я впервые порадовался, что не умею пользоваться шпаргалками и никогда к ним не прибегал. Правило неизменное – ориентироваться только на свои силы.

Развитие космической техники идёт своим путём. Когда-то главную роль в корабле играла автоматика. Да и первые задания космонавтам были относительно простые: попробовать поесть, попробовать попить, выглянуть в иллюминатор, попробовать выйти из кресла. Мы только присматривались к космосу, пытались понять роль человека в его освоении. В 1977-м и сложной техники было много, и научная программа насыщенная. Потому и экзамены сложнее.

Когда нас провожали, главный конструктор «Салюта» Юрий Семёнов сказал: «Ребята, вы только стыкуйтесь, больше ничего можете не делать». Ну уж нет! У меня настроение было, как и перед первым полётом: поехали на работу! Если ты отправляешься в космос не как на работу, а как на подвиг, значит, ты просто не готов к полёту.

Если бы мне сегодня довелось выбирать напарника для длительного полёта – я бы выбрал Юрия Романенко, с которым провёл в космосе рекордные на тот момент 96 суток. Я старше его на тринадцать лет. Для меня это был второй полёт, а по продолжительности работы в отряде космонавтов я был одним из самых опытных. Юрий улетал в космос впервые… Перед командировкой на орбиту я сказал ему: Юра, если ты мне будешь доказывать, что ты лётчик, командир, а я всего-навсего бортинженер, а я тебе буду говорить, что я летавший и у меня есть опыт полёта, а ты в первый раз, и мы начнём каждый раз выяснять, кто главнее, – испортим полёт. Давай, – говорю, – сделаем так: и ты не командир, и я не летавший, и вообще нету нас в космосе, ни Романенко, ни Гречко. А есть экипаж. Вот пусть нам дают задание на экипаж, а мы его сделаем. Мы даже попытались навязать такой принцип и ЦУПу: «Вы нам не указывайте, что делать «Таймыру-1» (позывной Романенко), а что «Таймыру-2» (мой позывной). Просто сообщайте: «Таймыры», выполните то-то и то-то, а кому что делать, мы сами разберёмся».

Как условились, так у нас в полёте и было.

И, я думаю, у нас был один из лучших экипажей в истории. Мы ни разу с ним толком не поссорились, знали твёрдо: когда хватает просто здравого смысла, тогда полёт идёт очень хорошо. И Юра, конечно, молодец, он был моложе, но оказался очень выдержанным, смелым, умным. Право слово, если буду опять лететь на три месяца, то только с ним.

Так получилось: с Юрой мы ни разу не поговорили на повышенных тонах, а потом, после полёта, с женой раза три, наверное, всё-таки ссорились. Просто на орбите осознаёшь ответственность за большое дело. Там мы умеем сдерживаться, а на Земле позволяем себе немного распуститься. Ведь в космосе было ясно: если ты хочешь что-то сказать партнёру по полёту, сперва посмотри на него, в каком он состоянии. А после рассуди, как сказать – в мягкой манере, в жёсткой или вообще сейчас промолчать и отложить этот разговор. А на Земле мы так бережно друг к другу не относимся, подчас говорим, не думая. Длительный полёт – это школа взаимоотношений. Я надеюсь, что я стал немножко внимательнее к жене и выдержаннее, чем я был до полёта.

Стыковка с «Салютом» прошла по второму, кормовому стыковочному узлу – со стороны агрегатного отсека. Чтобы войти в станцию – нужно открыть люк. Я стал вертеть ручку по стрелке, где было написано «Откр.». Хорошо, что я много возился с мотоциклами. И руки мои привыкли к такой работе. Как пригодился мне этот опыт! Я почувствовал, что не развинчиваю, а завинчиваю люк. Запираю! Как известно, если гайку завернуть дальше упора – металл защепляется, и отвинтить её уже гораздо сложнее. Я передал в ЦУП: «Неправильно указана стрелка! Мы закрываем, а не отпираем люк!». На земле у кого-то взыграло самолюбие, и мне ответили: «Не паникуйте, отпирайте по стрелке!». Я упорствовал. Наконец, они, видимо, с кем-то проконсультировались, посмотрели чертежи и признались, что стрелка прорисована ошибочно. Я крутанул в обратном направлении – и люк благополучно открылся.

Это был первый полёт, в котором мы жили по московскому времени. Да и вообще полёт с Романенко был полон открытий. Отправляясь в космос, всегда надеешься на встречу с неведомым. И действительно, нередко с Земли слышишь ответное: «Этого ещё никто не видел» или «Этого не может быть». Естественно, в необычном, встречаемом в космосе, нет никакой чертовщины вроде зелёненьких человечков или их «тарелок»-кораблей. Это прежде всего научные феномены.

Ответ «Этого не может быть» мы получили, например, после сообщения о том, что видим второй эмиссионный слой в атмосфере. О его существовании где-то на высоте 350 километров учёные знали, но даже не предполагали, что его можно наблюдать невооружённым глазом. Мы с Юрой Романенко запросили особо чувствительную плёнку. Джанибеков и Макаров доставили её нам. Мы отсняли второй эмиссионный слой и с новой оказией, а именно с Губаревым и Ремеком вернули плёнку на Землю. Снимки обработаны, и результаты уже опубликованы в «Докладах Академии наук СССР». Наше небольшое открытие помогло разработать другие методы изучения верхнего эмиссионного слоя.

Однажды психологическое напряжение долгого полёта всё-таки чуть не привело нас к конфликту. Мы обсуждали перспективы пилотируемой космонавтики, вели вполне профессиональный разговор. И вдруг оказалось, что точки зрения у нас резко противоположные. У каждого – своя, как говорил Горький, кочка зрения. Я считал, что время космонавтов-лётчиков уже проходит. Во всяком случае, они перестают быть главным звеном покорения Вселенной. Наступает «наша» эра – эра бортинженеров. Ведь пилотирование корабля сводится в основном к стыковке или расстыковке, тогда как во время длительной экспедиции дел больше у бортинженеров. Юра, лётчик по профессии, со мной категорически не соглашался. Да и я уступать не хотел. На Земле проще – «хлопнул» дверью и ушёл. У нас же на станции «хлопать» дверью некуда. Вот наш спор и катился к «опасной черте». Мы уже говорили на высоких тонах. Наконец, почувствовав, что до добра эта дискуссия не доведёт – ведь у Юры темперамент ого-го, только заведи его, – оттолкнулся от стенки станции и поплыл в другой отсек, бросив Юрию: «Я спор прекращаю...» Тягостная пауза длилась недолго. Почувствовал руку на плече, обернулся. Юрий улыбается: «Жора, и что это мы с тобой завелись? Полёт идёт хорошо. А поссоримся, в одну минуту всё смажем...»

Успешные космические экипажи можно разделить на два разряда. Иногда хорошо срабатываются люди, похожие друг на друга, – со схожим темпераментом, кругом интересов, профессиональным и человеческим опытом. Но бывает и по-другому: очень разные люди дополняют друг друга. Когда уважаешь сильные стороны товарища, который не похож на тебя. Вот так получилось у нас с Юрой. Мы, может быть, не противоположности, но люди очень разные. И, может быть, поэтому сдружились и сработались. Ведь общаться три месяца в замкнутом пространстве со своим двойником, честно говоря, скучновато. А мы хорошо дополняли один другого – командир и бортинженер, Юрий и Георгий. Между прочим, мы ведь почти тёзки. Юрий – это славянский вариант произношения греческого имени Георгий. Но два Юрия или два Георгия на орбите – это всё-таки слишком однообразно. А мы с Романенко представляли различные разновидности древнего имени, принадлежавшего святому каппадокийскому великомученику – Георгию Победоносцу.

Юрий Романенко – прекрасный космонавт и прекрасный товарищ, очень надёжный. Достойный сын морского офицера. Я ему завидую, потому что у него не только мозги хорошие (моложе моих!). Мозги, честно говоря, и у меня были неплохие. Но у него и руки золотые! Я это ощутил в полёте и потом ещё не раз поражался. Открываю «Технику – молодёжи», а там о том, как ребята делают экраноплан под его руководством. И песни сочиняет, и поёт, и на гитаре играет. Говорят, что космос помогает проявиться творческим склонностям, талантам. Конечно, космос ничего не добавляет. Но он усиливает, что есть в человеке, – и хорошее, и плохое.

Во мне творческого дара космос не открыл. В юности, на волне читательской лихорадки, я писал немного, любил Маяковского. И сочинял такие рекламные стишки, ему в подражание:

Для всех, и в том числе для вас,

Всегда в продаже хлебный квас!

Квас я, кстати, очень люблю, и, должен вам доложить, квасы в мою юность готовили превосходные. Правда, не было такого богатства сортов, как во времена Петра Первого, когда каких только квасов не было… Словом, наш родной бочковой квас вдохновил меня на стишок.

Но серьёзным это увлечение не стало. Несколько моих идей превратились в сценарии для кино – к сожалению, не реализованные. Но у Романенко творческая жилка посильнее: из своего следующего полёта он привёз двадцать песен. И это, на мой взгляд, очень хорошие песни, настоящие, глубокие стихи! На земле он песен не писал, а в космосе открылось дарование. Во время радиосвязи с женой Романенко пел: «Что тебе снится ночами там, от меня вдалеке? Звёзды наш комплекс качают, словно кувшинку в реке». Нам эти песни, конечно, были близки. Сначала он пел их под гитару в нашем дружеском кругу, к широким публикациям не стремился. Но мы его уговорили выступить перед любителями авторской песни, на Грушинском фестивале. Там человек триста было, хлопали, и даже кто-то крикнул «браво!». То есть он был признан. Кто-то спросил: а кто написал песни, которые вы поёте? Он говорит: я. – Не может быть!..

Сегодня можно говорить о космической династии Романенко. Сын моего друга – Роман Юрьевич Романенко – в прошлом году совершил длительный полёт в 187 суток работал на орбите. Это вторая такая династия в нашей стране – после Волковых. И с представителями обеих династий мне довелось работать на орбите.

Дважды Герой Советского Союза,

лётчик-космонавт СССР Георгий Гречко

Перейти к содержанию номера