Пожалуй, не было в истории нашей страны более атеистического времени, чем пятидесятые и шестидесятые годы прошедшего века. Всё светлое, что было в те годы, связано с достижениями науки, индустрии, светской культуры и народного просвещения… Да, в двадцатые и тридцатые годы богоборчество было агрессивнее, а война государства против церкви – жесточе. Но верующих в СССР было немало, миллионы. В основном – представители старшего поколения, воспитанные задолго до Первой Мировой и революций 1917-го. Им было нелегко: не хватало храмов, не хватало батюшек.

И всё-таки, каждый из нас, обратившись к истории своей семьи, увидит, как проносили веру сквозь тридцатые годы наши деды и прадеды. Другое дело – следующее, комсомольское поколение, в особенности – жители крупных городов. Они испытывали к церкви, в лучшем случае, почтение и культурологический интерес, но были убеждены, что всё это – вчерашний день, невозвратимое прошлое… Конечно, встречались и исключения, но – именно исключения из общей тенденции. К пятидесятым годам старики, воспитанные «до исторического материализма», ушли. А молодых прихожан в те времена было немного, новая волна начнётся только в семидесятые годы…

Среди людей науки, литературы, искусства, конечно, и в пятидесятые было немало православных. Но в публичном творчестве они не демонстрировали интерес к евангельским мотивам… Когда Хрущёв обещал в восьмидесятом году показать по телевизору «последнего попа» - это не выглядело диким преувеличением. Неужели кто-то будет всерьёз воспринимать богослужения в век космоса, кибернетики и царь-бомбы? – это было общее настроение эпохи. Оставшиеся очаги Православия попали под гнёт государства: запрещалось совершать требы на дому, на кладбищах, применялись бюрократические меры против крещения детей.

И в это время поэт Николай Заболоцкий пишет «Бегство в Египет»:

Ангел, дней моих хранитель,

С лампой в комнате сидел.

Он хранил мою обитель,

Где лежал я и болел.

Обессиленный недугом,

От товарищей вдали,

Я дремал. И друг за другом

Предо мной виденья шли.

Снилось мне, что я младенцем

В тонкой капсуле пелен

Иудейским поселенцем

В край далекий привезен.

Перед Иродовой бандой

Трепетали мы. Но тут

В белом домике с верандой

Обрели себе приют.

Ослик пасся близ оливы,

Я резвился на песке.

Мать с Иосифом, счастливы,

Хлопотали вдалеке.

Часто я в тени у сфинкса

Отдыхал, и светлый Нил,

Словно выпуклая линза,

Отражал лучи светил.

И в неясном этом свете,

В этом радужном огне

Духи, ангелы и дети

На свирелях пели мне.

Но когда пришла идея

Возвратиться нам домой

И простерла Иудея

Перед нами образ свой -

Нищету свою и злобу,

Нетерпимость, рабский страх,

Где ложилась на трущобу

Тень Паспятого в горах,-

Вскрикнул я и пробудился...

И у лампы близ огня

Взор твой ангельский светился,

Устремлённый на меня.

Заболоцкий прошёл тюрьму и лагеря, в 1946-м году вернулся на свободу. Последние десять лет жизни Заболоцкого – это приход к классической ясности в поэзии, это читательское признание, это кардиология, болезни… В поэзии он всё ближе и ближе подходил к духовной лирике. И вот – «Бегство в Египет», подлинно христианское стихотворение признанного советского поэта. Надеялся ли Заболоцкий увидеть эти стихи опубликованными? Осенью 1958-го он умер, а «Бегство в Египет» появилось в печати только в 1961-м, в альманахе «Тарусские страницы» - стараниями К.Паустовского, включившего в альманах немало «крамолы». 1961-й год – это пик хрущёвского атеизма, тем важнее прозрения Заболоцкого, его посмертная победа над цензурой.

Критика пожурила (впрочем, вполне уважительно) уже покойного поэта за «библейские мотивы», но главный удар был направлен на другие публикации «Тарусских страниц», и «Бегство в Египет» то и дело перепечатывали в новых сборниках поэта. А ведь это чудо – такое стихотворение в официальной печати, в годы гонения на Церковь…

Арсений Замостьянов

Изображение: Морис Дени. Рождество. Фрагмент.