Доклад, прочитанный на съезде Американской ассоциацией преподавателей славянских и восточноевропейских языков 29 декабря 1978 года в Нью-Йорке.

Имя Владимира Николаевича Осипова, издателя и редактора самиздатских журналов Вече и Земля, давно известно в свободном мире. С начала 1970-х годов его публикации служили основными проводниками возрождающейся русской христианской идентичности в СССР. Его статьи публиковались в эмигрантских журналах «Посев», «Грани» и «Вестник». В западных СМИ также появилась информация о «Вече» и новости об аресте и заключении Осипова . В 1977 году он был избран в ПЕН-клуб.

Среди американских ученых Осипов привлек внимание профессора Джона Данлопа (John B. Dunlop), который в книге «Новые русские революционеры» (New Russian Revolutionaries First Edition by John B. Dunlop) описал деятельность Осипова в связи со статьей «Бердяевский кружок в Ленинграде» о Всероссийском социал-христианском союзе освобождения народа (ВСХСОН), основанном  в Ленинграде Игорем Огурцовым. Журнал «Посев» опубликовал сборник статей Осипова «Три отношения к родине».¹

Несмотря на меру известность в свободном мире, Осипов не получил моральной поддержки, которой он заслуживает как узника совести в СССР. Главная причина в том, что его идеи порой воспринимаются как анахронизм и чуждые Западу. Некоторые опасаются, что его призыв к национальному самосознанию русских может перерасти в шовинизм. Другие подозревают, что его публикации могут подогреть антиеврейские настроения. Третьи опасаются его популистских  правых тенденций.

Западные критики Осипова забывают, что его путь к славянофильству и Достоевскому, к русизму и христианству был долог и тернист. В юности он был ярым сталинистом и марксистом-ленинцем. К сожалению, его западные критики не признают того очевидного факта, что в конце пути Осипов не попал ни в Кремль, ни в номенклатуру, а за решётку «исправительного» лагеря, где и пребывает сейчас. Забывают, что он уже подвергся насилию за то, что отстаивал свободу совести и для себя и для других.

Внизу мои личные воспоминания  об Осипове, о том, что он сделал, и через что он прошел. Основное внимание будет на его студенческие годы в Московском университете с осени 1955 года до марта 1959 года, когда он был исключён. Я был знаком с ним в нескольких ролях: как сокурсник, когда мы оба поступили на истфак МГУ в 1955 году; как сосед по общежитиям в Черемушках и на Стромынке; и даже как комсорг первого курса из около 200 новичков. Наконец, что наиболее важно, я знал его как товарища и «соучастника» в «заговоре» не с целью свержения Советского правительства, а для того, чтобы откровенно делиться друг с другом наблюдениями, мыслями и чувствами, которые обуревали нас в период после-Сталинской оттепели при Хрущёве.

Увы, всё ещё приходилось не распускать язык, держать его за зубами, как бы кто о вашем разговоре не доложил куда надо.  Короче, задолго до того, как слово «диссидент» вошло в русский язык, мы стали группой единомышленников, ибо верили в самоценность открытой информации и обмена мнениями. Нас называли инакомыслящими. Мы же считали себя просто честными и  здравомыслящими, в отличие от тех, кто раньше подпевал Сталину, а теперь Хрущёву.

Как комсорг первого курса, я считал своим долгом познакомиться со всеми студентами, потому что, при огромном конкурсе на каждое место в МГУ, не комсомольцев приёмная комиссия обычно отсеивала. Вот моё первое впечатление об Осипове: образец для плаката пропаганды о молодом поколении, всецело преданном партии и комсомолу. Ему было всего семнадцать.

Физически он был олицетворением здорового образа жизни и яркого мальчишества. Внешность  была типично русская: светловолосый с голубыми глазами, небольшого роста, но коренастый. Розовощекое округлое лицо его напоминало типаж русских воинов в фильме «Александр Невский». Эта ассоциация еще более усиливалась тем, что он был родом из Северо-Западной Руси, места военных подвигов Александра Невского. Как Осипов был розовощек физически, так и интеллектуально он был здрав, полон энергии и задора.

В общежитии он вошёл в группу из шести соседей по комнате, которые образовали своего рода коммуну. Они вместе учились, ложились спать обычно поздно, вместе играли в карты, вместе ели и ходили полуголодными, делясь всем до последней копейки. Иногда они реквизировали продукты питания из тумбочки соседей, отчасти потому, что были без гроша, или чтобы отстоять принцип власти народа над индивидом. Политически в коммуне царил дух советского патриотизма и верности партии. Как комсорг первого курса, я мог убедиться, что эти «коммунары» охотно шли на воскресники для строительства Московского метрополитена или сдавать кровь.

Однако коммуне было суждено распасться, и Осипов первым отошёл от неё. Это происходило под напором событий. Во-первых, в самом начале занятий узналось, что студенты старого общежития на Стромынке объявили бойкот столовой из-за плохого питания и обслуживания. Хотя наше общежитие находилось в новостройке в Черемушках, один из студентов послал телеграмму солидарности стромынским забастовщикам. Дело приняло опасный оборот, когда известие о забастовке дошло до Западных СМИ. Стало известно, что в роли штрейкбрехеров выступали только китайские студенты по обмену. В коммуне мнения разделились. Осипов стал на сторону бастующих.

Через пару месяцев произошел еще один инцидент вызвавший разногласие. На семинаре по марксизму-ленинизму один студент бросил вызов профессору, указав на противоречия в теории Маркса. Студент даже осмелился признаться, что он не марксист. В коммуне царило негодование на «наглого» студента. Но Осипов поддержал «наглеца» за искренность. Студенты теперь не осмеливались разговаривать с изгоем, опасаясь, что попасть в белые вороны. Я же счёл долгом комсорга поговорить с ним об инциденте и напомнить ему о вступлении в профсоюз. Он признался в своих немарксистских взглядах, и сказал прямо, что поскольку он не был членом комсомола, в профсоюз вступать он не обязан. «Кроме того, у меня была трепанация черепа», сказал он, лукаво улыбаясь. Я не знал, что это такое, но подумал, не пользовался ли он этой трепанацией, как громоотводом от навязчивых собеседников?

Студент этот был Анатолий Михайлович Иванов.  (https://traditio.wiki/Анатолий_Михайлович_Иванов). Он был чуть старше нас, и москвич из интеллигентной семьи преподавателей. Что давало ему большое преимущество в глазах провинциалов, как я и Володя. Он был умён и хорошо начитан. Общались мы обычно на лестничной клетке в  перерывах между лекциями. Я быстро обнаружил, что мы оба зачитывались Фридрихом Ницше (1844 – 1900), сочинениями которого я увлёкся ещё в Историко-Архивном Институте.  Через некоторое время я познакомил Осипова с Ивановым, и вскоре Осипов потерял свою интеллектуальную невинность.

По нашей рекомендации Осипов начал читать работы Ницше и быстро нашел в его философии противоядие советской  «вере» в коллективизм. Ницше вообще сыграл важную роль раскрепостителя от уз марксистских догм, которые мешали росту советского диссидентства. Из-за непочтительности Ницше к христианству советские цензоры не запрещали совсем  его досоветские издания, когда по  популярности он равнялся с Карлом Марксом. Однако они всё-таки опасались, что призывы Ницше к «переоценке всех ценностей» могут коснуться и советских ценностей и подстегнуть рост диссидентства. Однажды Володя поделился со мной своей уловкой: чтобы заказать книги Ницше из нашей библиотеки он сознательно исказил имя философа на НИТУШЕ, симулируя своё «невежество» на тот случай, если библиотекарь донесёт на него за чтение «реакционного» философа.

Последний удар по коммунистической вере Осипова нанёс Никита Сергеевич Хрущёв своим докладом о культе личности Сталина 25 февраля 1956 г. на XX съезде партии. Хотя полный текст доклада так и не был опубликован в СССР (я смог прочитать его только после бегства в Швецию в 1962 г. – В.К.) , мы узнали о его значимости из брифинга, на котором партийное начальство факультета постаралось сгладить острые углы. Несмотря на попытки умалить масштабы сталинских преступлений, факты, которые раскрыл Хрущев, были ошеломляющими. Как признаёт Осипов в своих мемуарах, «доклад Хрущева и XX съезд разрушили нашу веру, потому что Сталин был сердцем идеологии для тех, кто вырос во время его правления».

Подчеркнув, что Сталин и «Советская власть» были практически синонимами для нашего поколения, Осипов пишет: «Мы, все мы, будущие диссиденты, в ранней юности были фанатичными сталинистами. По команде Сталина, который казался нам вершиной разума, силы воли и совести, мы были готовы на все. Мы игнорировали окружающую нас действительность. Мы не замечали ни бедности наших деревень, ни произвола наших бюрократов, потому что верили в него с истинно религиозным рвением ». (Три отношения к родине)

Однажды Володя сказал мне, что пятнадцатилетним мальчиком он приехал в Москву за сотни километров, чтобы оплакать «мертвого бога» Сталина в марте 1953 года. Он стал свидетелем, как толпа плакальщиц в панике затоптала насмерть десятки людей, и как он сам чудом избежал этой участи. Эта трагедия не поколебала его веры ни в Сталина, ни в Советскую власть, но повысила пытливость ума. Три года спустя ему пришлось признать, что бог, которому он поклонялся, был всего лишь кровожадным идолом.

Когда осенью 1956 года разразилась Венгерская революция, мы не поверили официальной лжи,- вспоминает Осипов. Некоторые члены  бывшей коммуны игнорировали сам факт антикоммунистического восстания. Иные даже выражали готовность ехать в Ег ипет, чтобы там бороться с «сионистами и империалистами». Володя же старался всех переубедить: взывая к призванию историка, он упрямо проводил параллель между царской интервенцией в Венгрии в 1848 году и советской в 1956 году.

В нашей тройке мы особенно были встревожены не только советской интервенцией, но и пассивностью Запада. Если раньше мы верили в ложь советской пропаганды об агрессивных планах НАТО, то после Венгрии мы начали подозревать, что у НАТО не было политической воли вообще. Стало ясно, что в борьбе за освобождение России от коммунистического ига мы не можем рассчитывать на Запад.

Осипов стал одним из главных ловцов человеков  среди наших сокурсников. Напомнив о царской интервенции 1848 года в Венгрии, он задавал такие «провокационные» вопросы, как: что бы вы сделали, если бы вы влюбились в нациста во время войны? Это было время, когда наши мальчики и девочки часто влюблялись друг в друга. К тому же на нашем курсе было несколько довольно ярких немцев, парней и девушек из ГДР. Поэтому ответы часто совершенно не соответствовали «партийной линии» насчёт любви к классовым врагам. Это позволяло Володе продолжать дальнейшее «засорение» начисто промытых мозгов. Он вдруг размышлял вслух перед кучкой однокурсников в перерыве после лекции: а не было бы лучше, если бы Наполеон завоевал Россию? Когда невинные умы возражали не аргументами, а патриотическим пылом, он сбивал их с толку, говоря, что как русский он с ними полностью согласен, но как марксист он должен был бы приветствовать наполеоновское завоевание как более «прогрессивное», чем «иго реакционных царей».

Однажды случился спонтанный протест одиночного студента против советской помощи слаборазвитым странам, «таким как Индия или Египет, когда мы сами нищие». Рукописный плакат быстро сняли со стены у входа в деканат, а бедного студента перевели на завод для «трудового воспитания».рованы

С началом осеннего семестра 1957 года мы были шокированы факультетской новостью: в августе была раскрыта целая подпольная организация, в которую входила дюжина студентов и аспирантов исторического факультета. У «мятежников» был даже контакт с московскими рабочими, среди которых они распространяли антиправительственные листовки. Группой руководил Лев  Николаевич Краснопевцев, аспирант кафедры истории партии, член партии, и секретарь ВЛКСМ всего истфака МГУ. По велению судьбы именно он назначил меня комсоргом первого курса два года назад! Однако с тех пор никаких контактов между нами не было, и я остался вне подозрения: меня даже не допрашивали.

Политическая программа группы Краснопевцева была в основе социалистической и марксистской, но осуждала способ построения социализма в СССР. Никто из нас троих не был причастен к «краснопевцам». Но дюжина арестов и суровые приговоры, вынесенные в феврале 1958 года, были сигналом, что мы можем стать следующей жертвой.

Однажды Осипов пригласил меня отметить Октябрьскую революцию «среди наших». Это было 7 ноября 1957 года. Незаметно мы прибыли по указанному адресу. Там уже собралось человек сорок, от старшеклассников до рабочих, студентов и аспирантов. Я никого не знал. Кому-то был представлен, кому-то нет. Хотя большинство, казалось, встретились друг с другом впервые, весь вечер царила атмосфера необычайного доверия.

На огромном  составном столе было много питья и закуски, как на любой другой вечеринке, посвященной «вечной славе революции». Затем, по обычаю, кому-то выпала честь произнести первый тост. Без всякой подготовки в конце стола ближе к входной двери поднялся опрятно  одетый мужчина, казавшийся чуть старше нас. Когда обычный гвалт смолк, он,  не торопясь, громко, спокойно и деловито произнес: «Пусть эта 40-я годовщина Великой Октябрьской Социалистической революции будет последней!» Не менее удивительной была реакция публики: никто даже не возразил, и ни один человек не колебался, чтобы опорожнить свой стакан. Остаток вечера прошел в небольших группах, в спокойных разговорах на бытовые, философские,  и политические темы.

Однако я не слышал, чтобы хоть кто-то задался очевидным вопросом: что нам делать, чтобы приблизиться к этой благородной и смелой цели тоста - сделать эту годовщину последней? Я упоминаю этот эпизод по двум причинам: во-первых, чтобы указать на высокую степень оптимизма, преобладавшую среди молодой оппозиции в 1957 году. Во-вторых, чтобы указать на полную непрактичность зарождающегося диссидентского движения с его неспособностью сопоставить лозунги с действиями.

За этим памятным вечером последовала череда инцидентов, которые в конечном итоге привели к исключению Осипова из университета и поставили его на путь открытого противостояния режиму. Этот путь оказался путем мученичества.

Вскоре наша тройка перестала встречаться и окончательно развалилась. Сначала Иванов был исключён из университета якобы за низкие оценки и пропуски занятий. На самом деле у него были пятерки по большинству предметов, но он не сдал некоторые тесты по марксистской догматике, и его преследовали за отказ заниматься физкультурой, хотя он и был освобожден по медицинским причинам.

Затем Осипову было вынесено предупреждение за то, что он написал и вывесил в настенной газете статью «Евгений Евтушенко – горнист поколения». Его обвинили также в написании еретической курсовой работы за одного студента. Больше всего начальство возмутило то, что в работе были положительные ссылки на Троцкого. Сомневаюсь, что Володя тогда верил в Троцкого. Тем не менее, его порицали за то, что он выступил «с троцкистских позиций».

Кульминация наступила зимой 1959 года, когда Иванов был арестован в Исторической библиотеке в Москве, где он якобы писал антимарксистский философский трактат. Его обвинили в распространении антисоветской пропаганды, и отправили в психиатрическую больницу где-то под Ленинградом. 9 февраля 1959 года, сразу после зимних каникул, Осипов открыто выразил протест перед двумя сотнями студентов во время комсомольского собрания, созванного с целью публичного осуждения Иванова. Меня не было на этом собрании: из-за простуды, которую я получил в Ленинград на этнографической практике в Музее Петра Великого, а потом уехал выздоравливать в родную Пермь.

Позднее я узнал от однокурсников, что Осипов предпринял решительную и смелую попытку защитить Иванова. Ссылаясь на недавнее заявление Хрущева иностранным журналистам, что в СССР нет политических заключенных, Осипов просил комсомольское собрание обратиться к правительству в защиту Иванова. Осипова сразу исключили из комсомола,  а потом из университета. Хотя комсомольские фанатики подозревали и меня в том, что я идеологический провокатор под видом комсомольского активиста, они не нашли с моей стороны никаких оплошностей, за которые можно было бы отомстить. Тем не менее, они рекомендовали администрации лишить меня стипендии на один семестр за «пропуски занятий и недостаточную комсомольскую активность», что и было сделано.

После этого я виделся с Осиповым лишь изредка. Он переживал тяжелые времена, работая на случайных работах. Но настроение его было приподнятым. Он женился и переехал из Москвы в ветхий домик на окраине. Он в шутку назвал его Коломбе-ле-Дёз-Эглиз, иронично намекая на резиденцию патриотичного президента Франции де Голля, чьё имя тогда гремело. Так Осипов выражал свое почтение к этому западному государственному деятелю, который считал, что русский народ не должен быть списан со страниц истории из-за пороков коммунизма.

Из своего «Коломбе» Володя стал совершать партизанские рейды на столицу: на стихийные чтения стихов без цензуры на площади Маяковского. Там он познакомился с такими видными инициаторами диссидентского движения как Александр Гинзбург (1936 – 2002), Юрий Галансков (1939 – 1972) и Владимир Буковский(1942 – 2019). Он стал одним из издателей самиздатского журнала СИНТАКСИС.

Осипов также сыграл важную роль в популяризации работ художника-нонконформиста Ильи Глазунова (1930 – 2017), .который усердно поднимал русскую тему. (См. мою статью Памяти Ильи Глазунова, художника-провидца.http://pereprava.org/culture/3966-pamyati-ili-glazunova-hudozhnika-providca.html ) Когда в июле 1960 года Гинзбург был арестован, Осипов выпустил первый номер журнала «Бумеранг». Он также поставлял материалы для самиздатского журнала Галанскова «Феникс».

6 октября 1961 года Володя был приговорен к семи годам каторжных работ. Ему были предъявлены обвинения в антисоветской агитации и пропаганде, а также «обсуждении возможности совершения террористического акта против главы Советского правительства». На суде Осипов признал себя виновным, но позже решительно отверг обвинения, заявив, что был наказан за свое «инакомыслие, за независимость и свободу мысли». Из его мемуаров видно, что в то время он старался не отходить от коммунизма дальше, чем это сделал югославский социализм. «В то время, - пишет он, - Югославия была для нас образцом социализма, и мы опирались на такие авторитеты, как Ленин, Тито, Тольятти и лидеры« рабочей »оппозиции» Шляпников и Коллонтай ».

В течении всех университетских лет и до его ареста в конце 1961 года интеллектуальная основа взглядов Осипова была явно про-западной: его добрая воля к западным демократиям была омрачена только их нежеланием помочь венгерской революции; симпатия к венграм, восставшим против иностранного угнетения; восхищение Наполеоном и де Голлем; даже интерес к Ницше странным образом сочетается с остаточной привязанностью к марксизму как продукту Запада; заигрывание с югославской моделью социализма; интерес к еврокоммунизму Тольятти и т. д. Но верно и то, что на протяжении всех этих лет Осипов оставался подсознательно русским патриотом, а не советским.

Как изменились взгляды Осипова после первой посадки в 1961-ом году? Чтобы ответить на этот вопрос, у меня нет воспоминаний, потому что, когда его отправили в суровые восточные края, в октябре 1962 года я уже был на Западе. Поэтому я вынужден полагаться на его собственные свидетельства и на его труды, которые я имел возможность изучить, просмотрев Архив Самиздата, который хранится в Гуверовском институте Стэнфордского университета, и в сборнике сочинений Осипова «Три отношения к родине»..

Говоря о своем первом семилетнем сроке, который он отсидел «от ада до колокола», пока не был освобожден в 1968 году, он с гордостью упомянул, что его заточение длилось на год дольше, чем заточение героя английского поэта Джорджа Байрона, изображённое в поэме «Шильонский узник». В поэме, заточение под конец сломило дух героя:

И вот пришли мне волю дать.

Я не спросил их почему, не зная мне куда идти

Мне как-то было всё равно,

В оковах иль без них ходить.

Я стал отчаяние  любить.

(Перевод Краснова)

С Осиповым было иначе. Наверно условия исправительно-трудового лагеря в Потьме были не лучше, чем в Шильоне, но они оказались благотворными в духовном направлении. «Если раньше я был материалистом, социалистом и утопистом, то лагерь сделал меня человеком, верящим в Бога, в Россию и в наследие наших предков», - вспоминал Осипов в своих мемуарах «Площадь Маяковского, статья 70». в 1970 г.

После освобождения Осипов безотлагательно взялся издавать самиздатские журналы ВЕЧЕ и ЗЕМЛЯ, за что был вскоре приговорён к восьмилетнему сроку, который он отбывает в настоящее время. Во вступительном слове к первому выпуску  ВЕЧЕ  Осипов обещал работать «на сохранение и восстановление русской национальной культуры, этического и духовного наследия наших предков» в соответствии с идеями славянофилов и Достоевского. Название журнала восходит к российской исторической практике Вечевого сбора, то есть народного собрания, которое Осипов однажды назвал родственным греческой агоре или британскому парламенту. Фактически, Вече практиковалось в Новгороде и Пскове до монгольского завоевания и последующей аннексии этих двух земель Москвой. Родословная Осипова, кстати, восходит к псковичам.

В оправдание гордого исторического самоназвания, редакторы ВЕЧЕ предлагали читателям высказать свое мнение на его страницах, независимо от их политических взглядов. «Одно мнение может противоречить и противоречить другому, но все наши споры должны быть направлены на одну цель: на благо России» . ВЕЧЕ успело выпустить десять номеров за четыре года до нового ареста Осипова 28 ноября 1974 года. Он успел ещё распространить два номера журнала ЗЕМЛЯ. В этом новом журнале он снова поклялся следовать линии славянофилов и Достоевского и ещё раз подчеркнул религиозный характер своего национализма. «Люди, не проявляющие милосердия, великодушия и любви к Богу и людям, - заявил Осипов, - не русские».

В том же ключе он осудил официальный великодержавный «атеистический национализм» как сатанинский. Этот отказ от официального национализма нашел свое раннее выражение в его статье Три отношения к родине, которая дала название сборнику его произведений, вышедшему в издательстве ПОСЕВ. В нем он различил три отношения к своей стране: ненависть, псевдо-любовь и настоящая любовь. Различие между двумя последними указывает на его осуждение официального русского национализма, который советские вожди старались эксплуатировать всякий раз, когда чувствовали, что официальной идеологии марксистского интернационализма недостаточно для сохранения единства страны.

Политические взгляды Осипова, пожалуй, лучше всего выражены в его статье «Пять возражений Сахарову», написанной в ответ на упрек Сахарова в адрес «Письма Солженицына вождям Советского Союза». Выражая сожаление по поводу «взаимной нетерпимости» между «националистическим» и «демократическим» крыльями советского диссидентства, Осипов стал на сторону Солженицына.

Возмущенный осуждением Сахаровым исторической роли славянофилов как «зла», Осипов отмечает, что не все они были реакционерами. Он выступает в защиту политического идеала славянофила Николая Данилевского (1822 – 1885), сочетания национализма и либерализма. В наше время он видит в лице Солженицына такой патриотизм, в котором «национализм и либерализм органически переплетаются всеобъемлющей любовью к своей стране». В заключение Осипов пишет, что «программа Солженицына - это путь к спасению».

Последнее сочинение Осипова, которое мне удалось увидеть, его Рождественское послание в декабре 1976 года (газета Новое Русское Слово, Нью-Йорк, 19 февраля 1977 г.) Он сердечно поблагодарил всех, кто послал ему приветствие, и выразил сожаление, что его критики на «свободе» повторяют те же обвинения, что и его тюремщики, а именно обвинения в мракобесии и шовинизме. «Бог мне свидетель», - отвечает он своим критикам, - «мое сердце никогда не пылало гордостью, и никогда надменно не парило над какой-либо нацией или человеком». Он подтвердил свою приверженность той разновидности русского национализма или русизма, которая утверждает веру в особую миссию России как христианской страны. «Если мир - ад, - говорит Осипов, - то Россия - ясли, в которых должен родиться Христос».

Можно соглашаться или не соглашаться со всем, что Осипов пишет, но в нем нельзя не признать одного из самых смелых, стойких, благородных и энергичных поборников свободы слова в СССР. Он несомненно является выдающимся защитником прав человека в России и за ее пределами. По существу, он не политический заключённый, а узник совести, поскольку он никогда не пропагандировал насилие или революцию и всегда действовал открыто и в рамках буквы советского закона. Он жертва и мученик тоталитарной богоборческой идеологии марксизма-ленинизма, которая не терпит никаких других идей.

Профессор Владислав Краснов, Монтерейский институт международных исследований, США

Сноски:

1. Владимир Осипов, Три отношения к родине, Франкфурт-на-Майне, Посев, 1978.ЮЮ