И вот Великим постом 1992 года я еду в Москву. Выхожу на Белорусском вокзале с двумя чемоданами и пора-жаюсь неприветливости привокзальной площади. Сюрреалистическая картина. Грязно и темно, не горят фонари, ветер несёт куда-то картонные коробки, духовой оркестр играет преувеличенно бодро и громко. То ли провожают кого навеки, то ли встречают кого-то навсегда. Сердце сжимается.

Утром следующего дня я уже в Нижнем. Секретарь – Валентина Михайловна, беленькая аккуратная женщина, – без очереди проводит к владыке. Мы долго беседуем с ним. Он меня прекрасно понимает. Он сам не раз бывал  и в Германии, и за границей, особенно в перестроечные годы. Воевал, ранен в ноги, инвалид войны, но служит, выстаивает долгие часы у престола. Богомудрый старец. Спрашивает о прошлой жизни в Союзе, кем был, где работал, образование.

Он говорит, что берёт меня в штат епархии, что рукоположит и даст приход, где и дом, и школа, и детский сад.

– А жена с детьми как? – спрашиваю. – Приезжать до моего назначения на приход?

– Ваша жена ещё вчера должна была приехать!

Неделю живу при Спасо-Ярмарочном соборе Нижнего Новгорода, стажируюсь чтецом, потом посвящение во диаконы, а на Пасху 26 апреля 1992 года владыка рукополагает меня во иереи.

– Куда поедете служить, отец Михаил?

– Куда благословите, владыка!

Он подводит меня к карте на стене.

– Ну вот есть такой Ардатов неподалёку от Дивеева, поедете?

– Да!

– Тогда поезжайте и посмотрите. Вдруг не понравится.

– Смотреть не поеду. Раз благословили – значит, решено.

Звоню, телеграфирую, рассказываю о перспективах, которых сам ещё не вижу и не понимаю. Которых не понимал, уверен, никто.

И вот через несколько дней встречаю поезд, на котором приезжает вся моя семья – беззаветно преданная и любящая, вся заплаканная матушка с пятью детьми и с кучей сумок, чемоданов, коробок.

На перроне я уже в подряснике и с крестом. Дети смотрят удивлённо и с непониманием. Обнимаемся, целуемся. Какое-то время, пока я стажируюсь, живём на квартире в посёлке Доскино. Квартиру любезно предоставил нам мой друг и однокашник по Литинституту отец Владимир Чугунов. Скоро, уже скоро мы всей семьёй будем в Ардатове, где все вместе проживём долгие и очень непростые годы.

Читал в житии Фёдора Освящённого, что он, будучи юным и трепетным в вере, был однажды с богатыми своими родителями на каком-то званом обеде и поразился невиданной роскоши столов и яств на этих столах. Ему пришла мысль, что он должен будет ответить на Страшном суде за эту неумеренность в еде, и потому незаметно скрылся и ушёл. Этот поступок был, возможно, первой ступенью его будущего монашества.

Не дерзая равняться со святым, скажу, что, когда мы жили с семьёй в эмиграции в Германии, меня тоже посещали мысли подобного рода. Бывая в супермаркетах, о которых в Советском Союзе тогда ещё и не слыхали, видел длиннющие прилавки с самой изысканной пищей, сотнями видов приправ к этой пище, мясные и рыбные отделы, пестрящие таким разнообразием, что, казалось, и за всю жизнь не успеешь всего перепробовать. Другие переселенцы радовались и восторгались, а я грустил и вспоминал огурцы с бабушкиных грядок и чёрный хлеб с солью.

И вот по милости Божией я здесь.

Полудеревенский городок нас встретил грязью улиц, мусором по берегам небольшой реки Леметь и каким-то варварским обычаем высыпать огородную ботву и бытовые отходы в ямы на дорогах. С тем, как я понимаю, чтобы «замостить» их.

Моя молодая матушка, одномоментно перенесшаяся из мира ухоженных немецких кукольных и пряничных домиков и деревень в этот, казалось, забытый Богом угол, неделю не выходила из дома, который для нашей семьи снял год назад зарегистрированный властями приход.

Она варила еду для детей на старой трёхконфорочной газовой плите и солила её слезами. Газ привозили в баллонах. Его нужно было заказывать. Как мог я утешал её, понимая, что даже время не сможет примирить её с той решительной и стремительной переменой, которая произошла в нашей жизни.