Мы семьёй отдыхали на юге. Плавали, загорали, ходили на экскурсии. Один раз я неожиданно стал свидетелем колоритной сцены: молодая мама пыталась вытереть полотенцем ребёнка лет семи, вышедшего из бассейна.Он отбивался и истерил что есть мочи: «Ненавижу твоё красное полотенце, оно делает мне больно! У всех желтые, а ты меня всё время трёшь красным!»

Эта сцена перенесла меня в детство, в Востряково. В шестидесятые годы почти все жили в коммуналках. Был в нашей компании один мальчик, Сережка Кононенко. Он рос без отца, воспитывала его мама. Мы часто гуляли вместе. Я жил во втором подъезде дома номер 7, а он – в четвёртом. Наши квартиры располагались на первом этаже. Вот, кажется, и вся история.

Он был на удивление ловкий, координированный парень. Мы бегали по крышам, прыгали в оврагах – и он никогда ничего не разбивал и не ломал. В отличие от меня.

Однажды мы ковырялись на помойке… Мальчишки любят там шарить: вдруг кто что-то интересное выкинет. Неожиданно Серёжка достал из помойного бочка гроздь винограда.

- Выбрось, он же из помойки!

- Да он почти нормальный, - сказал Сережка и начал есть.

Потом он пил из лужи, объясняя, что, если слизывать верхний слой, то вода чистая.

Мы в то время мало видели фруктов. Только яблоки, иногда груши, да в сентябре – арбузы. Бананы и персики, не говоря об ананасах, считались редкостью. Как-то один из соседских ребят вышел во двор с персиком – огромным и сочным. Казалось, только тронь его зубами – и из него брызнет сок. Серёжа как увидел, так чуть не затрясся: «Дай попробовать!». «А ты станцуй!», - ответил парнишка. И Серёжка пошёл в пляс. Да как! Он и кружил, и приседал, и ноги выбрасывал – просто загляденье. Мальчик почти доел персик и дал ему обсосать косточку. Словом, история с виноградом меня не очень удивила, хотя и расстроила.

Однажды старшие ребята притащили во двор боксерские перчатки. Мы не успели опомниться, как они играючи надели их на мои и Сережины пятерни и так же играючи устроили боксерский поединок. А мы и рады стараться – надавали друг дружке по мордам и по голове… Сидим потом, голова гудит, и договорились больше никогда не драться.

Но однажды ранним утром я шел мимо его подъезда. Вокруг – никого, он гулял в одиночестве. Мать с утра пораньше выпроводила его из-за гостей. Я вроде ничего обидного и не сказал: «Что, опять мама отправила гулять, свежим воздухом дышать?». Тут же последовал удар по зубам. Один зуб у меня вылетел. Я поднял его, спросил Серёжу: «За что?». «Подрастешь – узнаешь», - ответил он. Я постоял, хотел расстроиться, но вспомнил, что зуб был молочный и всё равно шатался... Повернулся я и пошел прочь. Сергей догнал меня и стал просить прощения: «Хочешь, ударь меня со всей силы, мне не больно, мать меня часто дубасит!» - «Не хочу».

При этом, он был добрым мальчиком, однажды, когда ребята из соседнего двора напали на нас и я сильно поранил палец, он отвёл меня в медпункт при заводе. Он вообще лучше ориентировался в жизненных ситуациях и знал, где что и как у нас всё устроено. Порой мы заигрывались допоздна, и родители нас звали домой. Его мама никогда не звала. Он сам знал, когда возвращаться.

Как-то он мне по большому секрету рассказал, что, пока у них в окне висит красное полотенце, он не может идти домой: у мамы гости. Я, признаться, не понял, почему при гостях нельзя возвращаться домой... Однажды мы опять заигрались допоздна, и меня позвали домой.

- Пока, - крикнул я ему.

- Пока, - ответил Сережка.

Я повернулся и уже пошёл к дому, но остановился:

-Тебе ещё нельзя?

Он кивнул.

- Пойдём ко мне?

- Да нет, наверное, скоро можно будет…

Я ушёл. Пока ужинал, вёл себя странно, думая о Сергее.

-Ты что ёрзаешь и плохо ешь? – спросила мама.

Ели мы обычно на кухне нашей трехкомнатной коммуналки. В это же время там ужинали наши соседки – Чистякова и Анафедровна.

- Да там Сережка на улице, один…

- Пойди и позови его к нам, - произнёс папа, нахмурившись, - Пусть поест.

Я бросился за Сергеем. Он сидел в тамбуре своего подъезда.

- Серега, пошли к нам, папа зовёт кушать.

- Нет, не охота.

- Не ломайся.

- Сказал «нет», значит, нет, я к вам не пойду, - насупился он.

Я побежал домой. Мама соорудила бутерброд – два куска хлеба с котлетой посередине. Я прихватил фляжку и побежал к Сережке. Он ел, я сидел рядом. Было уже совсем поздно. Неожиданно вышел папа. Посмотрел на Сережку, на дверь их квартиры, сделал шаг к ней, чтобы позвонить, потом развернулся и сказал:

- Пошли к нам, переночуешь. В это время дверь приоткрылась и в халате высунулась из двери Сережкина мама.

- Что же ты не идёшь, я жду тебя, жду, - принялась она причитать.

- Да ты же не снесла полотенце, - почти плача, произнёс Сережка.

- Ой, забыла, прости, Сереженька, любимый, - она попыталась его обнять, но Сережка вырвался и яростно заорал, плача и толкая её кулаками. – Ненавижу, ненавижу твоё красное полотенце, ненавижу твоих гостей, ненавижу…

- Ну и сволочь же ты, - сказал отец, не глядя на Серёжкину маму. Хотел ещё что-то добавить, но остановился и повёл меня домой.

Потом мы переехали в Гольяново, в отдельную квартиру, и я потерял связь с Сережкой. И вот однажды отец пришёл с работы, включил телевизор и позвал нас с мамой: «Сережку Кононенко будут показывать!». Был концерт из Кремлевского Дворца съездов, и Сережка солировал в ансамбле песни и пляски Центрального Дома пионеров. И снова он легко и ловко выделывал необыкновенные коленца, за которыми, затаив дыхание, следил весь зал.

- Ну, слава Богу, станет человеком, - сказала мама.

- Надеюсь! - заключил отец.

Геннадий Жигарев