Дмитрий Володихин. Смертная чаша. – М.: Вече, 2018 – 384 с. – (Россия Державная).

От сказа выдачи нет: войти войдёшь, а назад... Кажется, делов-то: эпитет в конец ставь, и станет ладно, и овладеет всем существом твоим исподняя теплота-родительская дрёма, и шепнёшь сладостно – вот и дома, слава Тебе. Отсюда точно не выпрут: некуда…

***

Опричнину в СССР канонически прорисовывали чудовищным, стыдным буйством тайной полиции. Мол, это не мы, это – они ушкуйники «по государевой надобности». Ни закона, ни защиты, одни конные да пешие садисты на улицах. «Слово и дело!», «Гойда!» - и любого на дыбу, а затем на кол. Когда ж пробуют принять в рассуждение, что офицерство опричное было «силовой структурой», спецслужбой, никто не верит: традиция не велит. Ну, знаете ли… тогда и Русь от варягов пошла.

«Что представляет собой всё это царство московитов? Случайное образование на границе истинно просвещённого, упорядоченного мира и азиатской варварской бездны. Мыльный пузырь на краю хаоса. Ни настоящей культуры, ни настоящего христианства, ни настоящего государственного строя: всё это существует здесь в странно искажённом виде, словно обезьяна нарядилась в человеческое платье и смотрится в кривое зеркало… Почему бог даровал это стране столь значительное богатство? Русские ничем не заслужили Его милости! Они бестолковы и ленивы, от них не добьёшься дельной работы. Они корыстолюбивы и лживы, того и гляди обворуют тебя,как ежедневно обворовывают друг друга. Отчего же Господь терпит их?»

Да, отчего? Всяк себе правды ищет, но – разной. Иным лесть потребна, иные же чашу смертную тщатся принять, лишь бы ничто им света истинного не застило.

Интегральный этико-эстетический промежуток между «Днём опричника» Владимира Сорокина, цитаты из которого в данном отзыве не приведёшь из-за их сугубой непристойности, и «Смертной чашей» Дмитрия Володихина, повествующей об «опричном периоде» русской истории, таков: людей любить надо. Коли не любишь их, брезгуешь ими, веру и суть их считаешь подлыми, получаешь «День…», а ежели всё-таки видишь в них начала, отличные от скотских, – «Чаша» выходит.

Просто, да не просто.

***

Выводя героев «Чаши», Дмитрий Володихин всего-то и рассказывает, как:

- жили себе на Москве сколько-то умеренно родовитых семей

- был над ними царь-космогонист, библейской мудростью начитанный, молитвенник знатный, но внезапный яростью необоримой – иголку в руку втыкал, дабы ко смирению себя привесть!

- сватался к одной из московских девушек на выданье некто немчин, а когда отказали, донёс на отца семейства, и того забрали «до выяснения», и – так уж вышло – уморили

- женился порубленный вдоль и поперёк опричный вояка на той, что была ему люба

- а Москва от Девлет-гирея да от нерадивости полков московских сгорела, да недолго счастье Девлетки длилось: при Молоди побили его сильно, и русский дух по лугам вострепетал

Неужто мало сего? Как же мало, когда вот он – язык-узорочье, плетенье словесное чудное?

***

Повсюду тут знаки: начать хотя бы с дорожной стычки (с такой же сцены чуть не «Трудно быть богом» начинается) – даётся понятие, каковые были наши князья тогда, когда силой и ловкостью выходили они в высшее сословие. Сноровкой, умом проницающим, расудливостью и быстротою – вот уж действительно князья. За кортежами да телохранителями не прятались, могли и зашибить, и уму-разуму научить. Судьи Дредды, да и только. Удаль – в центре целой цивилизации, необоримая сила мужская – где тот народ? Верно ответствует про богатырство иерей-исповедник: извечные то сказки тараруйские. Да – сказки ли?

***

Стоит князь перед государем, с докладом, и видит, что на лавках сидят вперемешку и родовитые вои, и голь вчерашняя незнаемая, и гневается про себя. А мы себе об то самое время – вопрос: вот всегда у нас при модернизации начинали работать «социальные лифты», резво так туда-сюда сновать, берут, прям-таки выхватывают ко двору из народа самых ярых, башковитых, на великие дела годных, и что? При Грозном Иване Васильевиче – брали (да вот хоть прочтите диссертацию автора сего труда, Дмитрия Михайловича, о социальном составе чинов русской армии той поры – много полезного вскроется), при Петре – брали, и так же можно даже о Ленине говорить, хотя какая уж тут Русь, казалось бы. Союз один. Ан нет! Была империя и тогда, чудесами полнилась. Помним. Так благо ли, когда нещадный отбор в верхи идёт, и скрипят зубами аристократы, что понимания единого нет меж сословиями, а времени нет, горит Москва, вечно горит синим пламенем – когда не горела? – и надо что-то решать, на что-то решаться?

…Лифты те самые, социальные,– самый верный способ узнать о способе государственного управления. Их же два – родовой и имперский. Когда наследная знать рассматривает державу, как вотчину – одно. Колено за коленом ветшает, земщина ряской одевается-цветёт, ни огонька, ни всплеска, сон веки смежает. Но приходит государь строгости непомерной, и в пруду державном начинает острогой-опричниной возить из конца в конец. Тогда-то и берутся, откуда ни возьмись, людишки низкого звания, да с характером. И талантом. Будто специально берутся, времени своего ждут.

***

Война в России – единообразна: видишь, что гибнут свои, хочешь помочь – тебе расстрелом в спину грозят. Стой, кричат, а то измена, измена лютая царскому двору, где припасов на сто лет! Гори тот двор через полчаса дотла – стой, собака, не смей помыслить. Презришь вопли, сунешься – никто не выручит. Так привыкаешь – пусть наверху разберутся, а мы постоим, нам ничто.

Страшное русское свойство – при сечи оборотиться мгновенно, будто бы перестать тотчас быть русским. Просишь подмоги – а тебе – равнодушно так – а ты кто таков мне, чтобы спасал я тебя? Говоришь, утирая кровавую юшку с лица – брат я твой. А он: нет, не видал тебя прежде. Так ли по-каински и апостолы отрекались?

Сидит худородный князь перед великородным и просит за сродственника, а тот ему – а вот скажи ты мне – кто ты таков, и кто я? Кровь в голову бросается, и приходится – выйти. Из одного, рюрикова колена, а – разница. Так и выходит, что друг другу мы – немчины. А порой – и сами себе.

***

Немчин-немчин! Занятно, что тон монолога его структурно идентичен поступи молодых верлибристов-модернистов-леваков 1990-2000-х гг. – обращаются они к себе на «ты», во втором лице. Копаются в себе, значит. Не Господь у них «Ты» - они сами, одинокие скитальцы от Него. Скребут словесы, аки мыши в подполе.

И так же, как с управлением державным, всего две идеи в мире и есть, «Я-Идея» и «Русь-Идея». Кто сызмальства себя сознавал бедным мальчиком, которого злая Русь в любой момент расточить может, тот немчин. Кто доверяется ей, как матери, и есть родной сын её.

Но тайна на Руси – всё. Когда разбивает окна ваши юрод, то не на вас он гневается – на бесов, что окна ваши обсели. Когда садят воина безвинно в поруб – то телом его измождаемым блюдёт государь великую вертикаль, простёртую ко Господу, и тако держит на себе всю рать окольничих и постельничих своих, уповая, что и они свою дворню своих так же удержат. Без того – разор и измена. Работа царя – прозревать их. Кто в мир служилым явился, тот любую долю свою от государя воспримет. 

«Люблю тебя, дурака, оттого и держу подальше, дабы не прихлопнуть ненароком» - вот слова! Нет ничего иного!

Когда в степное буйство нрав перерастает, обиды не держит, и слава молодецкая, вместо того, чтобы об руку с боевой хоругвью на валу воссиять, в песок уходит… рождается от обиды «народный вождь», атаман, а то и плут-самостийник, вор-самозванец.

Сто тысяч раз может быть оправдана, наверно, подозрительность эта проклятая русских людей друг к другу. Здесь мы все дети Грозного: на чужих в сердце места нет, чужой и есть чужой, какой с него спрос, а своего надо – пытать, думать о нём самое дикое, постыдное, прозревать в нём предательство, потому что – доверен тебе он, как ярыге, и ты – ему. Порука!

…Дети Грозного, дети опричнины, немчины себе, друг другу и державе своей – како теперь о себе мыслим? Что читаем? На кои страницы горючие слёзы льем?

Сергей Арутюнов