Энциклопедия русской смуты
Разумовский Феликс. 1917: Переворот? Революция? Смута? Голгофа! – М.: Издательство Московской Патриархии Русской Православной Церкви, 2017. – 560 с.

Заимствуя стилистику вековой давности, можно констатировать, что столетие Революции «вызвало в русском обществе изрядное оживление». Прокатились новости-телесюжеты-расследования-дискуссионные программы с заранее расставленными акцентами «за» и «против»; отшумела первая волна, грядёт, в связи с последовавшими вскоре событиями, вторая… и только согласия о том, чем была эта самая «Революция», на «немеркнущей славе» которой нас ещё недавно растили, не было и не предвидится.

Трагедия – да, но для кого-то, как встарь, оптимистическая, и неважно, что именно такое её восприятие для других – нож острый. В хор голосов, звучащих и на высоких, и на низких, но одинаково скрежещущих нотах, кажется, невозможно вплести сбалансированное понимание давних, но таких саднящих фактов, нужд, обстоятельств и следствий. Попробуй анализировать под крики «Славься!» или «Распни!» - но Феликсу Разумовскому, автору и ведущему замечательных исторической программы «Кто мы?» на «Культуре», выдающемуся мастеру предметного и личностного толкования исторических процессов, удаётся не только рассказывать об узловых моментах страшных лет России, но и показывать логику произошедшего.

Он пишет энциклопедию русской смуты, не жалуя ни правых, ни левых, руководствуясь интеллигентским принципом критического осмысления, но не будучи интеллигентом в смысле бравирования оппозиционностью. Нет, и не может быть никакой сладострастно зудящей, бесовской оппозиционности в патриоте своей земли. Тем и отлична авторская речь от заказа сегодняшних «мета-большевистского» или «крипто-монархического» лагерей. Так же, как по-настоящему высокая поэзия не следует преходящим языковым модам, высокая историческая публицистика чужда любой партийности – она пытается разобраться в том, где нас обманывала и продолжает обманывать идеология.

Убиенный Столыпин просит для России «двадцать лет покоя»? «Мы не были достойны такого подарка» - признание сокрушённое, и тем – верное. Бывшие думцы берут власть у отчаявшегося, сломленного императора Николая и оказываются политическими банкротами? А потому что «не по Сеньке шапка»: «Бороться с властью, обличать её – одно. Созидать власть, удерживать её – это совершенно другое».

Горькие (а какие ещё?), удерживающие идеалистов-монархистов от благодушия, слова о Церкви: «В России не было настоящего христианского просвещения. А было нечто иное: формализм и обрядоверие затмили собой суть веры»…

«Всё переврали» - упрекает автор большевиков по земельно-крестьянскому вопросу: деревня, поднявшаяся на город (усадьбу), взбунтовалась – не от бедности. Бунтовали – на пике материального достатка! Значит, кризис экзистенциальный? Богатый мужик говорит промышленнику Путилову, приехавшему на развалины своего имения: «Были мы дураки, думали, пришло счастье. Пришло несчастье. Разгромили вас сам я громил… Теперь разгромят нас! Либо мы их, либо они нас. С коммуной нам без ножа не разойтись». Как это напоминает костяшки домино! Одна за другой, от дуновения.

А гений Ленина – в чём? В «творчестве масс». Дать дорогу копившейся веками, может быть, ненависти, позволить ей бушевать так, что раны до сих пор не срастаются. Одним махом вывести всю прежнюю Русь за рамки закона, и, никакого порядка не наводя, дождаться, пока одни уничтожат других, а затем приняться за победителей. Бей – всех. Рабочих, крестьян, интеллигентов, чиновников, дворян, мещан – бей нещадно, вытряси из них образ прежнего благополучия – вот первая и последняя заповедь исполинской встряски. Обратить крестьянскую страну в мешочников, или, точно так же, как в ельцинские годы, «челноков» - нормально. Главное – лишить устоя, памяти. Скажите спасибо, что живьём не едим. И стреляли, и вешали, и распинали, и четвертовали, и кожу сдирали, и жарили на кострах.

Концепция революции, выстраиваемая книгой, определяется как «общий грех»: плох тот либерализм, что свергает царя и кладёт страну к ногам радикалов, плох тот государь, что оставляет страну в разгар войны и «выбирает семью», и то крестьянство, чья жадность граничит с равнодушием к Отечеству, и тот генералитет, что лезет в политику. Ну, а те думцы-либералы… с ними и так всё ясно: предатели. Вот истинная роль той демократии и того парламентаризма – заварить кашу и сбежать за границу писать мемуары.
Могущая почудиться запальчивость авторских оценок нисколько не смущает – она вызвана к жизни великой любовью к тем, чья судьба была безвозвратно сломлена и донесла запах крови и пороховой гари и бессилия что-либо изменить до самых наших лет. Сколькие ещё поколения будут дышать им?

Как научиться чувствовать так же? В чём, так сказать, метода? Проще простого: ощущать Россию своей, людей её, от мала до велика, – кровными предками. А дальше – «дело техники», сопоставления источников (свидетельств, аналитической статистики), и, немаловажно, аналитической оценки личностей, от которых зависело то или иное деяние. Если история прочувствована как своя и только своя, вместо скучной хронологии («такая-то дивизия переброшена туда-то, такой-то революционер заявился оттуда-то») выстраивается картина, ужасающая мерной конвейерностью заклания одних во имя других, и в итоге – всех, кроме сбежавших за кордон, правда, периодически трясясь от страха. Катастрофа…
А могло ли быть иначе? С теми людьми – видимо, нет. И более того, смуту автор оговаривает в уведомлении к книге как органическую особенность русского национального развития, периодические падения в бездну («до основанья», как пелось в Интернационале) – тайной и ненасытной потребностью русского характера, как, например, периодические экономические кризисы капитализма.

При этом смута, легко возбуждаемая самыми глупейшими слухами, возникающая будто бы на пустом месте, зарождается в любые годы, и тучные, и худые, вне зависимости от реального положения дел. Выигрываемая мало-помалу война, куда более сытая, обеспеченная, чем двадцать и тридцать лет назад, деревня – ничего не значат: не реальность определяет, а «настроение», этакое межбровное расстояние в миллиметрах. Не будь этой вялости, ломкости, никаким «большевистским агитаторам» не удалось бы разложить двухмиллионную и изрядно дерущуюся армию. Не то что история Февраля, но и Октябрь – не заслуга большевиков. Русское общество к началу крушения насквозь пронизано даже не рефлексией, но декадентской усталостью от самого себя, и слякоть, отчасти надуманная, лишающая сил созидать, обрушивает империю под собственной тяжестью.

Поклонникам «быстрого чтения», постмодернистской мозаичности изложения, а тем более «жареного» открывать книгу Феликса Разумовского стоит, имея в виду, что она обращена к тем, кто хочет вспоминать Отечество, гордиться, восхищаться и ужасаться им, мыслить о нём, но не смеяться над ним. Порукой в том – её прекрасный русский язык, порывистый и чистый.

Замечательно сказано Феликсом Вельевичем: «В Первой Мировой Россия победила саму себя». Да, началось с войны. Поднявшее голову дикое, отвергающее Христа европейское ницшеанство, континентальные противоречия, гонка за колониями и мировыми влияниями: миром не разойтись. Могли бы не ввязываться, но ввязались, и имели некоторые успехи, затем – полосу неудач. «Антанта» («Согласие») России, Великобритании, Франции со спесивой и нищей Сербией под мышкой против Германии, Австро-Венгрии, да ещё и Турции. Европейская свара… но при чём тут Америка с Японией? Отчего по окончании трагедии полгода ползает по карте Европы зловещая троица – американец, англичанин и француз? Где здесь – потерявшие всё – мы?

Не бездарный, но ограниченный в понимании новых условий войны генералитет, просчёты и откровенная глупость Ставки, дворцовые интриги, «патриотическая» истерия вплоть до немецких погромов, исполинские сражения, огненные валы, снарядный голод, ничтожество и безвестность тогдашнего Ленина… неужели никакого иммунитета, запаса прочности? Спросим иначе – а есть ли прочность в сегодняшних нас? Была ли в горбачёвско-ельцинские годы и накануне их? И что такое власть, которая видится такой незыблемой, а свергается за одну ночь посредством нескольких гвардейских ли офицеров, старших ли матросов с маузерами наперевес, при холостом выстреле с крейсера?

Новые «стрельцы», захватывающие Москву в 1918-м, «духовенство встретят площадной бранью». «Москва мерзка как никогда» - запишет Бунин. Вдруг! Внезапно! Внезапно ли? И потянется: и пугачевщина, и разинщина (не одному Махно, но Всероссийскому Гуляй-Полю слава!), и нищий Ледовый поход, и взятый Колчаком Омск, и расстрел адмирала на Ангаре, и кровавый Дон, и «штормовые ночи Спасска», и «волочаевские дни». А Крым? А Тамбов? А Кронштадт? Убийства, аресты, обыски и разбой. Коллективизация и индустриализация в одном флаконе.

….Сегодняшних нас мало интересует, могли или не могли сойтись Корнилов с Керенским. Важно другое… Смута – наш родовой порок, болезнь, и заводится она в ослабленном, подавленном призраком временного благополучия обществе от лени и брожения умов, поисками добра от добра. «Нельзя ли лучше?» Можно, если не жертвовать во имя будущего добра основным. В России нужно, чтобы хотелось жить. Если не хочется – пиши пропало.  

Сергей Арутюнов